— А как обстоит дело с питанием колхозников, кормят их в колхозе? — задаю вопрос своему собеседника
— В колхозе бесплатно колхозников не полагается кормить. Но за деньги, вернее, по отпускной и пищевой легитимации он может получать завтрак, обед и ужин в общественном питательном пункте. Легитимацию выдает управление колхоза из расчета 7 рублей 50 копеек на человека за однодневное полное питание. Это своего рода кредит от колхоза. При дележе урожая этот кредит высчитывают. Кормят всякой дрянью. Пищу можно брать домой, или же есть в общественной столовке.
— Ну, а как же семейство колхозника? Чем и как оно питается, если не работает? например: дети, жена, старые родители — им тоже полагается пищевая книжка из колхоза?
— Если они не работают — им ничего не полагается. В СССР кто не работает, тот не ест. В таком случае, единственная надежда на работающего члена семейства. В счет кредита, который имеет работающий, семейство получает на один-два пайка больше и вот с того живут. Но вот, когда для колхозника, ввиду большой выбранной суммы, кредит в колхозе закрывают, тогда начинается для колхозника и его семейства настоящая трагедия. Люди форменным образом голодают.
Обыкновенно тогда питаются только горячей водой с солью. Даже чай и сахар не за что купить.
— Что вы за ужасы говорите, неужели там и сейчас так плохо? Ведь в настоящее время там голода нет.
— Да, как сказать, голода нет, но люди хронически там голодают. Истинную правду вам говорю, было это, так сказать, в неголодное время, но бывало часто — зайдешь в обеденное время к колхознику в дом и застанешь всех за столом. Сидят и пьют вместо чая одну горячую воду, а вместо сахару кладут на язык щепотки соли — вот вам и советский чай… он же и обед… он же и ужин…
«Сiдай, пожалуйста, Андреич, чайку выпыть, да тiлькi ты уж нас не осуды, что предлагаемо в таком виде», приглашают не потерявшие старую привычку гостеприимства, хозяева: «дуже тяжко стало зараз жыть, нiзащо сахару купыть та чаю, на хлiб не збiвае», оправдываются бедные люди.
Такие картины я наблюдал у малосемейных колхозников. А что ж, спрашивается, делается в мночленном семействе, с полдюжиной ребят?! В таких семействах бывает совсем дело швах… Да-а, жизнь, что и говорить… «ве-се-ла-я»!! Запакостили сволочи такую богатую страну окончательно…
— А как насчет безработицы в СССР? По советским и иностранным газетам СССР единственное, как будто, государство, где не было и в настоящее время не имеется безработных людей — правда ли это?
— Это ложь, — быстро отвечает на заданный вопрос подсоветский человек. — Официально, конечно, там безработных нет. Официально там не жизнь, а масленица. Но в действительности, по моим личным наблюдениям в течении многих лет, каждый десятый советский гражданин является безработным. Как и из чего эти люди живут, ей-Богу, не могу сказать. По всей вероятности борются за свое существование точно так, как я боролся в последние 5 месяцев в СССР, будучи без работы. Одним словом, живут по блату…
— Неужели столько безработных в СССР? Ведь это получается около 16 или 17 миллионов душ? — перебиваю.
— Нет, если принять во внимание членов семейств, т. е. родных безработных, то количество безработных в действительности несравненно большее, — категорически утверждает мой собеседник.
— Уверяю вас, я не знал вокруг себя ни одного семейства, которое бы не имело одного или нескольких членов семейства без работы, не знал ни одного семейства, которое бы жило беззаботно, е боясь за кусок хлеба на следующий день…
— Разве там нет государственной помощи безработным?
— О-о! Как же… по-мо-га-ют… попасть в Соловки. О другой помощи там и понятия не имеют. Попасть же безработному в Соловки — по моему легче, нежели раз плюнуть: неудачная сделка по блату — вот и поехал в отдаленные края лес рубить или гноить Северные Тундры…
— Рисуете вы жизнь подсоветских людей в очень мрачных красках, о некоторых явлениях в СССР первый раз в жизни слышу. Внимательно слежу за вашим поведением от самого начала нашего знакомства и нашей долгой беседы. Откровенно говорю вам, что никак не могу усомниться в правдивости ваших слов, и рассказов, ибо в каждом вашем слове чувствуется искренность и крик наболевшей за двадцать советских лет души. Но позвольте вас спросить, чем объяснить то явление, которое приходится здесь наблюдать: в здешних левых, а иногда и правых газетах, почти регулярно можно читать статьи о хорошей, чуть ли не счастливой жизни в СССР. Пишут ведь на основании того, что видели. По этим газетам колхознику, рабочему и вообще советскому человеку стало хорошо жить в СССР, как будто теперь там хорошие бытовые условия…
Не дав мне договорить начатую мысль, подсоветский человек прерывает меня категорическими словами:
— Простите, господин инженер, за мою резкость и что вас перебиваю — писать о том, что народу в Советской России живется хорошо может или набитый дурак, или же заядлый враг трудового народа… Подобные писаки творят большой вред и непростительный грех перед человечеством и цивилизацией. С совершенным сознанием моральной и другой какой угодно ответственности предлагаю каждому такому энтузиасту советских порядков, прежде нежели писать о подлинной жизни в СССР, во первых: изучить хорошо русский язык, во вторых — сбросить с себя к чорту все атрибуты заграничного одеяния как-то — воротничок, шляпу, костюм и т. д. и одеться в советское тряпье, в третьих — оторваться от всех приставленных коммунистами проводников и стать, этак недельки на две, к станку, как обыкновенный рабочий… вот, только тогда, приняв вид настоящего советского гражданина, заграничный человек может узнать и услышать настоящую, подлинную советскую рабочую песенку, а так… каркать то, что приставленные к туристу-исследователю чекисты нашепчут и наврут — вещь, во всяком случае, недостойная серьезного человека.
Проехаться по СССР в специальном для иностранцев «мягком» вагоне, посмотреть на все из окна этого вагона и потом писать умные статьи в газеты или писать даже о жизни в СССР целые хвалебные книги это совсем дурацкое и преступное занятие…
— Так-то так, но вот каждый такой наблюдатель-журналист утверждает, — прерываю разволнованного собеседника, — что он говорил с колхозниками, с рабочими и что с кем им ни приходилось говорить, каждый очень расхваливал жизнь…
— Знаете, перебивает меня подсоветский человек, — я больше вам скажу: каждый такой спрашиваемый советский человек не расхваливал жизнь, но пел хвалебные, полные энтузиазма, настоящие серенады о райской счастливой и богатой жизни, а в желудке у него в этот момент, быть может, от голода жабы отчаянный концерт разыгрывали.
Думал же он одновременно о любопытном иностранце приблизительно так — «эх, ты, сволочь, рожа твоя толстая, от жиру раскрасневшаяся… счастье твое, что спрашиваешь днем да при людях… случись это где либо ночью в закоулке… ух, ты сволочь, и показал бы я тебе какая наша жизнь»…
Нет, нет… не верьте тому, кто расхваливает советскую жизнь, ибо он или сам обманут или врет…
Да и в самом деле, возьмите хотя бы меня — какого чорта после 20 лет я сюда ехал бы с многочленным семейством, по духу совершенно русским, если бы там была такая жизнь, как это пишут здешние борзописцы… Но, к сожалению, там нет жизни, вместо жизни там один кошмар…
Желая проверить правильность показаний подсоветского человека, вынимаю из кармана очень распространенную местную газету «А-зет» и показываю воспроизведенные в ней фотографии рабочих домов-дворцов в СССР и говорю:
— Как же так? вы говорите одно, а вот по фотографиям из СССР получается другое. Смотрите, какие там рабочие дома, не дома, а дворцы.
Думаю, что вы тоже согласитесь сам, что раньше рабочие в России в таких шикарных домах не жили?..
— Да не живут они и сейчас в таких домах. Рабочая масса там прозябает по всяким подвальным сырым берлогам. В понастроенных «палацах» имеет право проживать лишь коммунистическая аристократия.
Да и эта, подчеркиваю, может в них проживать, но не жить. Нет никакой гарантии даже для коммуниста, что в одно прекрасное время придет домой и найдет свою квартиру замкнутой, а все его барахло будет лежать на улице перед домом. Жилкооперация даже со своими партийными расправляется очень жестоко — в упрощенном, ускоренном порядке. А о простых смертных не приходится и говорить…
Расскажу вам такой эпизод, свидетелем которого пришлось быть не задолго до отъезда из СССР. В Азовско-машинно-тракторной станции работал, как кладовщик, коммунист Плегунов Федор, урожденец селения Пешков, которое находится в 7–8 верстах от Азова. Квартира его была вот в таком «палаце», принадлежавшем жилищной кооперации этой тракторной станции. Быть может этот коммунист и до настоящего времени жил бы в этом доме — не случись беда. Как в каждом советском учреждении — по неписанному закону, в силу установившейся традиции, — «тройка жуликов» этой машинно-тракторной станции занималась воровством общественных средств и имущества. Незаконные махинации этой тройки, в конце концов, стали известны надведомственным инстанциям. В результате «тройка жуликов» последовала в северные края для «размышления».
Коммуниста Плегунова, как недостаточно бдительного партийца, после раскрытия дел «тройки», уволили со службы в машинно-тракторной станции и одновременно предложили ему немедленно освободить занимаемую им комнату.
Очутившись без службы и получив предложение выбраться из квартиры, Плегунов бегал по городу, как угорелый — искал какую либо другую работу. Бегал день, бегал другой, но результатов никаких. На третий день, когда вернулся домой после поисков работы, нашел квартиру замкнутой. Небогатое его квартирное имущество лежало на улице перед домом. Оказалось, что жилкооперация два раза предупредила Плегунова, чтобы немедленно выбирался из комнаты. Несмотря на упорные просьбы Плегунова повременить немного с выселением, управление жилкооперации на третий день потребовало наряд милиции, который просто выбросил вещи жильца на улицу, а комнату замкнул. Вопрос был разрешен «большевицким темпом».
«Коммунистический корабль» Плегунова очутился совсем на мели. Несколько ночей спал у дома, на тротуаре. Потом какие-то добрые люди над ним сжалились и взяли временно к себе…
Лично предлагаю каждому любознательному иностранцу, прежде нежели что писать — обратиться за справками по жилищному вопросу в СССР к Плегунову… к тому же он коммунист, объективность полученных от него сведений по затронутому вопросу, так сказать, будет стопроцентная!.. заканчивает с улыбкой на лице подсоветский гражданин.
Приходилось бывать свидетелем весьма курьезных, комических, одновременно полных человеческой трагедии сцен.
Бестолковщина и непорядки царят там во всем. Попасть там, например, в трамвай вещь нелегкая. Без применения физической силы, ловкости рук, без грубого нахальства часто совсем в трамвай не попадешь. На трамвайных остановках, как правило, стоят страшные толкучки. Трамвай берет толпа всеобщей атакой.
Подобные места вынужденного скопления людей ловко всегда используют, для своих воровских дел, урки, беспризорники и врожденные воры. Население об этом прекрасно знает. Тем не менее случаи воровства среди белого дня бывают очень и очень часто.
Помню, однажды когда-то я ехал в Ростов трамваем. Пассажиров в трамвае было — что сельдей в бочке: тесно были все прижаты один к другому. Хмурые и серьезные лица пассажиров свидетельствовали о том, что каждый был глубоко занят мысленно своими повседневными заботами. Разговоров почти не было слышно.
Вдруг среди этой тишины раздается вблизи меня громкий голос:
— Гражданка, где спину потеряла?.. Когда же ты это успела ее лишиться, ничего не почувствовав… вот это да… да и ловкая-ж, чорт возьми, работа… кто это тебя так обработал?.. Посмотрите, граждане… это среди белого дня!..
Все быстро на голос поворачивают головы. Поворачиваю и я. Предметом внимания всех явилась женщина не первой молодости. Одета была, в лет тридцать старую — царского времени, уже почти совсем изношенную, каракулевую шубу. Часть шубы на спине ниже лопаток была вырезана. Вместо каракуля на спине виднелась, вся в дырах, ветхая, черная подкладка. Как выяснилось, вырезать мог какой-то «спец» только во время толкучки при вступлении женщины в трамвай, решив, по-видимому, использовать старый, царской выработки, каракуль на шапку.
Узнав о постигшем ее несчастье, потерпевшая женщина горько залилась слезами. В условиях советской жизни потеря, вернее, порча единственной старой шубы, несчастье для потерпевшего поистине весьма большое. Вид несчастной женщины в шубе с «вырезанной спиной» был комичен. В глубине своего сердца ее горю каждый сочувствовал и все-таки, несмотря на это, никто не мог удержаться от улыбки.
В СССР очень твердо помнят т. наз. одиннадцатую заповедь — «Не зевай», ибо уж больно сильно цветет там воровство всех видов. Зазеваешься — обязательно тебя обкрадут.
Известный уже вам директор Артель-кооперации в Азове, где я работал, пережил однажды следующую комичную историю. Парень пьянствовал у своих друзей. Домой возвращался поздно ночью. Был пьян в доску. По пути присел в парке на лавочку и уснул. Перед рассветом просыпается от холода и что же… О — ужас! — лежит парень возле лавки голым на земле, на теле ни костюма, ни белья, даже кепку с головы взяли. Как превратился парень в Адама — не мог нам после объяснить. Обокрали парня основательно. Очутившись в такой ситуации, наш директор, видя, что уже начинает светать, люди появляются на улицах и путь домой отрезан, прибежал в Артель-кооперацию, разбил окно и влез в кухню. У печки в кухне отсиделся до нашего прихода. Ну — и насмеялись мы тогда!..
Но это, так сказать, эпизод из веселого: директор был коммунистом и на собственной шкуре, по крайней мере, испытал все прелести и преимущества практического социализма.
Чаще, конечно, бывают подобной жертвой люди невинные, подчас совершенно бедные. Чаще всего простые и неискушенные колхозники, особенно в поездах. Как только парень задремал в пути, обязательно соберут ему «спецы» последнее барахло.
В деревнях и станицах голод и в настоящее время. Из станиц и деревень люди принуждены ездить за покупкой хлеба в город, обыкновенно, в Ростов. В деревне хлеба невозможно купить. Едущему в город за хлебом поручает купить хлеба часто его сват, кум, сосед и т. д. В Ростове в магазинах продавали хлеб, по распоряжению краевых властей, только по 2 килограмма на человека. Таким образом, человек, приехавший за хлебом в город из станицы, попадал в невероятно дурацкое положение: приехал за хлебом издалека а мог купить только два кила. Выручал блат. По блату удавалось ему скупать больше двух килограмма хлеба, скажем, 20 килограмм. Но это всегда было сопряжено с потерей времени. На покупку 20 килограмм хлеба терял, обыкновенно, не меньше двух дней.
Наконец, колхозник правдами и неправдами приобретал нужное количество хлеба и собирался в обратный путь.