Хозяйственную сторону дела ведут приблизительно так: вдруг прибегает ко мне, весь запыхавшийся, директор питательной фабрики и кричит: «Андреич, скорей беги на базар, там массу рыбы привезли казачки, скупи ее!» Я бегу и скупаю немедленно всю рыбу. А так как эта рыба краденая продавцом, то скупаю ее за бесценок, а в книгу же покупка заносится по нормальной покупочной цене, а потом в обработанном виде она продается по весьма дорогой цене. Такие операции дают возможность «трем жуликам» снова кутить.
— Откуда казачки берут краденую рыбу? — прерываю его.
— Как откуда? Разве я не говорил, что в СССР все крадут. Есть там по Дону специальные рыболовные коллективы. Но если бы казак жил только работой в коллективе, то давно бы помер с голоду и ходил бы нагим. Должен он изворачиваться. А насчет умения изворачиваться казаки народ очень шибкий. Учить его не приходится. По ночам колхозники-рыболовы стерегут свой участок воды по очереди, чтобы посторонние не крали их рыбу. Вот сторожа-то и пользуются случаем и ловят рыбку для себя. Раненько, в назначенном месте, ждет его жена. Получив от мужа рыбу, она, как вихрь, босая летит в Ростов — продать добычу. А это для нас, для государственно-социалистического предприятия, была как манна с неба — рыба почти даром. При этом обе стороны остаются очень довольны: казачка, что скоро сбыла краденую рыбу, а фабрика, что дешево купила и имеет возможность записать по дорогой цене. Вот так и хозяйничают.
— А знали у вас в предприятии, что это краденая рыба?
— А как же, прекрасно знали, только не знали, когда казачки с рыбой появятся, надо было следить… Да… Интересные бабы эти казачки. Ух, и острые! Боже упаси при покупке сказать ей, что рыба плохая, не сморгнув съездит тебя рыбой по физиономии и как следует выругает. Если вздумаешь запротестовать и вообще сцепиться с нею, то засучивает рукава и кидается в драку. Разъяренные, как тигрицы. На весь базар кричат: «Ух вы, проклятые, покрали все, а теперь еще перебираете!»
— Неужели это там возможно при таком терроре, не боятся?
— Да-да. Даю вам честное слово, — абсолютно не боятся казачки, ужасно смелые женщины. Милиционер, например, когда увидит такую сцену, то поворачивается и скорее ходу дальше, чтобы не видеть и не слышать, знает, что с бабой ничего не сделает, а товарищи на смех подымут.
Меня интересует отношение колхозников к колхозу. Спрашиваю:
— Ну, а почему колхозные рабочие крадут, ведь это же их общее хозяйство?
— Причина в том, что рабочий на фабрике получает 80 рублей в месяц; 1 килограмм хлеба стоит от 1 рубля 50 копеек до 3 рублей 50 копеек; кило мяса от 3 с половиною до 10 рублей. Этих цифр достаточно, чтобы убедиться в том, что рабочий живет впроголодь, а голод не тетка, вот и крадут. С колхозником дело обстоит хуже. Тот работает и получает за свой труд всего навсего «палочки» в колхозной учетной книге или «трудодень», цена которых до конца уборки еще неизвестна. Есть там довольно популярная частушка:
И действительно, почти так оно и бывает. Заработает колхозник, скажем, 300 палочек — трудодней за сезон. И когда «три жулика» разделят собранный урожай, то на трудодень припадает от 1 до 7 килограмм пшеницы максимум, иными словами в общем от 300 до 2100 кг. Переведя на пуды, получите приблизительно от 19 до 132 пудов пшеницы, а если переведем на советские деньги по казенной расценке, то получится, что годовой заработок сельскохозяйственного рабочего колеблется от 17 до 118 рублей. Вот и живи, как хочешь. При таких обстоятельствах сам Бог начнет, думаю, красть.
— Но ведь колхозникам разрешили иметь собственных домашних птиц, даже корову и свиней?
— Да, разрешили, только вот кавказский ишак забыл в декрете указать, — чем и где их надо кормить и пасти. Не то что корову или свинью, курочек и гуся негде держать и нечем выкормить. Вообще декрет о собственности колхозника был рекламой, очковтирательством иностранцам. От голого декрета жизнь колхозника ничуть не улучшилась. Жизнь колхозника действительно жизнь собачья, беспросветная. Советскую власть и все, что от нее, колхозник ненавидит волчьей ненавистью. Я думаю, что в целом СССР не найдете ни одного колхозника, который не знал бы такую частушку:
Очень распространена и такая народная поговорка: «В колхозе добре жить: сем роблят, один ест».
Частушки эти, конечно, простые, незамысловатые, но вышли они из народной толщи, как выражение подлинного её настроения, и сколько в них горечи и сарказма. Когда говорит об ужасах, которые творят коммунисты над российскими народами, в словах моего информатора слышится дрожь, глаза его горят ненавистью, до того он, видимо, вновь и вновь переживает кошмары подсоветской жизни. Помолчав немного, он продолжает:
— Ведь там в каждом даже маленьком колхозе в 12–15 человек есть — председатель, заместитель, бухгалтер, секретарь, кассир, всякие бригадиры и т. д. Это все — дармоеды. Живут в колхозе, абсолютно ничего не делая даже в самое горячее время, только лениво роются в бумагах, отчетах, докладах, записях и… приказывают. Колхозники все это прекрасно видят, знают и ждут упорно чего-то.
Между колхозниками и вообще советскими рабочими популярна такая частушка:
А вот о пятилетке:
Эти частушки особенно сильно распространены среди советской молодежи. Я, например, первый раз их услышал от своего сына, когда он был пионером.
— Ну а как колхозники относятся к представителям советской власти на местах, к коммунистам, в частности?
— Как я вам сказал, колхозники Советскую власть ненавидят всей душой, иначе они и не говорят — «мы» и «они». Раньше эта ненависть безусловно была скрытой, но вот в последнее время, особенно после всех расстрелов, ненависть эта начала прорываться наружу. Если, скажем, идет компания парней-колхозников и им навстречу попадется коммунист в единственном числе — не преминут как следует его избить.
Незадолго до своего отъезда, я был свидетелем такой сцены в поезде: вагон заполнен колхозниками. Между ними два коммуниста. Ведется спор между колхозниками и коммунистами. Сначала не обращаю на это внимания, но вдруг слышу громкое: «Эх вы, жулики и воры чужого добра! Сколько лучшего и честного народу благодаря вам погибло!» говорит молодой и бойкий колхозник. — «Да нет, мы в том не виноваты, голод тогда завинился, троцкистские вредители тому виноваты», — защищается коммунист. — «А вы то куда смотрели?» — прерывает тот же голос. «Да и чорт вас разберет, кто из вас троцкист, а кто нет. Все вы воры, все вы крали, а потому и остались живы». — «А ты-то почему остался жив, тоже, значит, крал?» — грубо огрызается коммунист. — «Да, я крал», — бойко отвечает колхозник, — «честно признаюсь, иначе давно бы был у прабабушки, но я крал СВОЕ, а вы крали НАШЕ». Неизвестно, чем бы этот спор между колхозником и коммунистом кончился, если бы колхозник не вышел вовремя на площадку.
На ближайшей станции коммунист вышел из вагона. Колхозники шумной и беспорядочной толпой тоже слезли с поезда. Наблюдаю из окна. Один из коммунистов крутится вблизи толпы, другой куда-то исчез. Вдруг из толпы колхозников быстро выскакивает какая-то крупная фигура и, вплотную подойдя к коммунисту, говорит ему: «Только вздумай, гадюка, доносить в НКВД, так видишь вот это», — тыча огромный кулак под нос коммунисту, — «задавим тебя, как вошь, и мокрого места не останется». Коммунист, видимо, настолько был этим ошеломлен, что, ни слова не проронив, вмиг исчез. Колхозник тоже быстро скрылся в толпу остальных колхозников. Шумя и галдя, они направились в сторону близлежащей деревни.
— Вы говорили, — спрашиваю я моего собеседника, — как казаки ухитряются ночью рыбу ловить, а казачки продавать, но по нашим сведениям там запрещено даже употреблять слово казак. Ведь толкуют тут некоторые, что казачество в большей своей массе истреблено и от старого казачества, будто, не осталось и следа?
— Да, было время, когда казакам приходилось скрывать свое звание, и верно тоже, что большевики пытались казаков физически уничтожить и многих погубили. Но ничего из стараний советских заправил не вышло. Казаки молчали, но за свое крепко держались и жили. По моему, казаков невозможно уничтожить. Это народ сам себе на уме, страшно живучий, изворотливый, крепкий и гордый. Нет, такой народ никто не будет в силах уничтожить. Поняли, наконец, это и коммунисты. А понявши, что казаков не уничтожишь и что только озлобили народ, начали за ними ухаживать. Сталин разрешил им носить форменную одежду. И где только они хранили!? — как только им разрешили носить казачью одежду, казаки немедленно стали ходить по праздникам обязательно в брюках с лампасами. Правда, курьезно получается — на ногах часто лапти, а брюки с алыми лампасами. Смешно, но это так. Не удивляйтесь этому, купить сапоги в СССР может только коммунист, простому смертному сапоги давно уже вещь недоступная.
Казаков сейчас народ очень любит. В прошлом году, когда впервые открыто появились казаки, население при виде их просто с ума сходило от радости, от радости даже некоторые плакали. Никого ещё так искренне в СССР народ не встречал, как казаков. Эта любовь населения ничуть не уменьшилась и сейчас. Например, если кто либо имеет стройную красивую фигуру, то обязательно по его адресу скажут: как казак. Когда мы сюда приехали и наш 6-летний сын Коля увидел дедушку, который, несмотря на свои 70 лет, все еще ходит прямо, как солдат на параде, сейчас же заметил: «Папа, смотри, наш дедушка старенький, а ходит как казак», и теперь иначе его и не называет, как «наш казак». Если идет, например, по улице города казак, за ним обязательно следует толпа любопытных, особенно ребят. Любимая игра детей в СССР — игра в казаки. Что касается женщин, то у них никто таким успехом не пользуется, как казак. Почитай, каждая девица мечтает выйти за казака.
С населением казаки держатся очень самоуверенно, я бы сказал — гордо, при том очень неразговорчивы и даже скрытны. Каждый из них сам себе на уме. А что у него на уме, это не так легко узнать. Коммунисты, конечно, только и пишут о преданности казаков Советской власти, но как раз этой их рекламы достаточно, чтобы предполагать обратное. Мне приходилось очень часто разговаривать откровенно и по душам с рабочим, колхозником и даже коммунистом, но вот поговорить с казаком мне не пришлось. Очень трудно казака вызвать на откровенность. Постороннему человеку это почти невозможно. Сразу настораживается. Одно время я работал в одном учреждении вместе с казаком коммунистом и знаю, что никто никогда слова из него не мог бы вытянуть. Все бывало молчит. Удивительный народ. Отчаянный народ. Вы представьте себе, — казаки во время сильнейшего террора и правительственного гнета в годы 1932–1934 ухитрялись нашим азовским рабочим, зараженным коммунизмом, бить морды. Часто и много колхозников-казаков к нам приходило из ближайшей Елизаветинской станицы. Напьются в кабаке и в результате всем, кто подвернется под руку, морды набьют. Побоище не было в силах остановить иногда даже местное ГПУ, а тем паче милиция.
Мой шурин, коммунист, рассказывал, например, о том, что при хлебозаготовках их часто казачьи бабы били. При появлении в станице отряда по хлебозаготовкам мужчины обыкновенно куда-то исчезали. Подъезжают ко двору. Навстречу выходят лишь бабы с вилами и топорами в руках.
«Чего вам еще, разбойники, — пшеницы?!» — и пошли вилами колотить — голова не голова. Частенько отряду приходилось бросаться в рассыпную. Хоть и коммунисты, но все таки сперва стеснялись бить баб. Но потом уж начали и с ними поступать, как с мужчинами, сопротивляющимися хлебосдаче. Конечно, много казачек погибло в тех годах от коммунистических рук, защищая результат своих тяжких трудов.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Объективность сведений о казаках несомненна, потому что мой информатор, сообщая настоящие сведения о казаках, считал меня русским. О том, что я — казак, он узнал много позже, т. е. по полном исчерпании своей обширной информации, ответив на все мои вопросы, вернее — после нескольких встреч.)
Желая выяснить отношение коммунистов к грабежу населения и их самочувствие при этом, задаю своему собеседнику вопрос:
— Ну, а как ваш шурин был доволен своей работой подобного характера — отнимать у крестьян хлеб и, быть может, при этом убивать хлеборобов?
— Нет. Очень мучился. Из подобных экспедиций возвращался совсем разбитым. Жена его, та всегда была в слезах и всегда его просила, чтобы он как-нибудь выкручивался от подобных командировок. Но ему, как коммунисту, достигнуть этого не так-то было легко. А все таки, в конце концов, удалось. Его прикомандировали к железнодорожному ГПУ. Ездил с особо секретной почтой из Ростова в Баку. И попал, как говорится, из огня да в полымя. Не было ни одной путевки, чтобы что либо не случилось: то горцы обстреляют поезд, то рельсы разберут, то целый поезд под откос пустят и т. д. Удалось ему потом увильнуть и от этой работы. Устроился заместителем директора одного предприятия. Когда работал по хлебозаготовкам или же в ГПУ, жил прекрасно, Сейчас очень бедствует, так как оказался мало активным, кроме того он же тот один единственный честный, не крадущий человек, которого я встретил в СССР. Между прочим, на Кавказе и сейчас не все в порядке. Горцы бьют коммунистов и сейчас, где только представится случай.
— Не приходилось вам говорить с вашим шурином-коммунистом откровенно о жизни в СССР, о тяжелом, беспросветном положении колхозников, рабочих и вообще о неестественной жизни на началах коммунизма?
— Как же!.. Очень и очень много на эту тему мы с ним говорили, конечно, когда были вдвоем. Лично ему сколько лет доказывал, что причиной всех бед в СССР как раз только и являются они, коммунисты, со своей дурацкой идеей. Но должен вам заметить, что у коммунистов, по-моему, мозги устроены как-то иначе, нежели у нормальных людей. Шурин в этом отношений не был исключением. Ему говоришь, что люди сейчас не хотят работать, потому что нет абсолютно никакой перспективы в жизни, ибо не видно личных результатов труда, народ находится на положении раба, так плохо и таким гнетом никогда он не жил, никогда столько народу с голоду не умирало, что в СССР установлено рабство политическое, экономическое и духовное. А он тебе — «да это все временное затруднение на пути к достижению лучшей, счастливой жизни на началах коммунизма, голод запричинили вредители, троцкисты.» Точь в точь по своим газетам!
«Да чорт вас возьми» — отвечаю бывало ему — «да ведь уже 20 лет, как продолжается это «временное затруднение», пора бы уже устранить все препятствия: вредителей вы миллионами уничтожили, а их вместо того, чтобы стало меньше, становится все больше! Пора же понять, что весь народ не хочет, не принимает вашего строя!»
«Не забывай, что наш народ некультурный, его надо учить», — старается он вывернуться, припертый к стенке. — «А не лучше ли было, если бы вы, коммунисты, так здорово не заботились об этом, а дали бы народу возможность самому учиться и самому организовывать свою жизнь. Уверяю тебя, что от этого и вам бы было лучше, не тряслись бы каждую минуту за свою, жизнь, да и народ вздохнул бы и спокойно принялся бы за труд. А то вы все учите народ, а он вам черепа ломает. Это верно, что народ некультурный, но глупым назвать нельзя. Народ прекрасно знает о том, что при царе было политическое неравенство, но личная жизнь и труд настолько были свободны, что с теперешними «свободами» и не сравнить. Вы, коммунисты, ко всему плохому, что было при царе, прибавили столько, что народ превратили в рабов, а сами стали рабовладельцами».
«Да ты, Андреич, не дюже то ляпай языком, а то возьму да и потяну тебя в НКВД, вот тебе там и покажут, где раки зимуют», — вскакивает он, обыкновенно, доведенный мною до белого каления и совсем загнанный в тупик. «Вот-вот», — отвечаю ему в таких случаях — «на это вы мастера, губить людей вы умеете, на это вы специалисты большие».
После такой беседы недели две не разговариваем. А потом всегда, как правило, шурин приходит ко мне первым мириться и по русскому обычаю напьемся до чортиков, и история снова повторяется. Но все таки меня не выдал. Иногда случалось, что шурин своими доводами сам себя в галошу сажал. Особенно, когда пускался вспоминать свое детство. Как пример, привожу такой случай: увлекшись воспоминаниями, шурин как-то заговорил о чумаковании, как они с отцом добрались до Кущевки и как по столько-то рублей накупили овец и т. д. А я ему на это и говорю: «Ну видишь, раньше можно было целого барана или овцу купить за пару рублей, а теперь вот кило вонючего мяса стоит 10 рублей, а о баранине лишь можно мечтать. Так когда же народу жилось лучше?» Но даже подобные доказательства моего родственника не образумили. Остались мы с ним при своих мнениях.
— А не знаете, не приходилось вашему шурину расстреливать людей, ведь, как вы говорите, он одно время служил в ГПУ?.
— Не могу сказать определенно ни да, ни нет. Однажды спрашивал я его об этом. Он ответил, что у них есть на это специальный человек. Официально тот человек исполняет роль кучера, а фактически исполняет роль походного палача. Это для того, чтобы население не знало, что он — палач и не убило его. Но вот как процесс расстрела в Ростове производится, это он рассказал подробно. В ростовском ГПУ есть для этого специальное помещение, устроенное так, что палача не видно. Жертва идет в темноте как бы по коридору, в стене которое, в определенном месте, сделано незаметное окошечко-отверстие. Как только жертва, ничего не замечая, поравняется с отверстием в стене, раздается выстрел. Жертва падает, в этот же момент пол под ней проваливается в яму под полом, и труп уже в подвале. Одним словом, работа чистая, быстрая, и никаких следов. О дальнейшей судьбе жертвы шурин ничего не говорил, да и лишне было расспрашивать. На основании этого рассказа его, я полагаю, что мой шурин, если и не расстреливал сам, то при сем присутствовал.
— Ну, а как по вашему, — знают коммунисты о враждебном настроении к ним населения?
— Безусловно знают. Знают также и то, что долго не продержатся и что придет конец и жестокий час расплаты, но тем не менее без боя, по-моему, они своих командных позиций не сдадут. Народ отпетый и готовый на все. Коммунисты страшно боятся фашистских государств, вернее — войны с ними. Между прочим коммунисты очень хорошо настроены по отношению к ЧСР, но зато очень плохо — все остальное население. Вообще советский гражданин направляет свои симпатии в обратную сторону от симпатий коммунистов.
В газетах все время пишут почти исключительно о Сталине. Совсем как по пословице: «Без Бога ни до порога», что ни слово, то Сталин во всех склонениях и спряжениях. А в действительности, что ни мат, то обязательно таковой посылается по адресу «любимого».
Прекрасным показателем настроения населения являются общественные уборные на железнодорожных станциях, особенно на меньших станциях. Например, население когда видит, как всякие иностранные экскурсии просматривают фабрики и заводы, колхозы и т. д., обыкновенно очень возмущается и говорит: «Эх, дурачье, — для того, чтобы иметь правильное представление о советской жизни, о действительном настроении населения, надо не заводы и колхозы осматривать, а советские уборные!»
Должен заметить, что население при этом на 100 процентов право. В СССР больше действительной правды можно узнать в уборной какой-нибудь захолустной станции, нежели на каком-нибудь «заводе-гиганте». Стены общественных уборных, как укоренившееся правило, расписаны всякими откровенными ругательствами и частушками по адресу Сталина, Молотова, Кагановича, Калинина и других советских заправил; разрисованы всевозможными по их адресу нецензурными карикатурами. Первенство имеет Сталин, этому достается больше всего. Вот где можно совершенно точно узнать о действительном настроении подавляющего большинства советского населения. На стенах уборных особенно ясно народ запечатлел свой гнев и ненависть против Советской власти. Если бы было возможно записать со стен уборных по всему СССР это свободное народное творчество, то можно бы получить много томов интереснейшего материала о подлинных переживаниях российских народов под большевицкой властью. Говорю «подлинно-народного», потому что все это малограмотно написано, ясно что писали и рисовали люди простые, — рабочие, крестьяне. Но тут бывают вещи, которые иногда поражают своею меткостью, правдивостью и мудростью. Вот куда надо иностранцам заглядывать, для того, чтобы правильно понять все происходящее в СССР.
— Ну, а как к этим иностранцам-туристам относится население? Рады их посещениям?
— Ну, это уж нет! На основании только что сказанного мною можете приблизительно посудить о действительном отношении к ним населения. Простой народ просто их считает за пособников коммунистов и этого достаточно для то, чтобы, если попадется где либо иностранец наедине, провалить ему череп, а то и совсем убить. Случаи убийства иностранцев неизвестными уже бывали. Нападения же на иностранцев бывают сплошь и рядом.
— Между прочим, в прошлом году ездило из ЧСР в СССР много экскурсий, и вот член одной такой экскурсий профессор Чермак, родом чех, в бытность экскурсии в Крыму, бесследно исчез, и до сих пор никто ничего не знает о нем. Как вы думаете, — что с ним случилось?