В каюте висел фонарь, озарявший три головы тенями и светом старинных портретов. Углы помещения, заваленные сдвинутыми в одну кучу складными стульями, одеждой и инструментами, напоминали подвал старьевщика. Бриг покачивало; раздражение океана не утихает сразу. Упустив жертву, он фыркает и морщится. Мард облокотился на стол, склонив к чистой странице журнала свое лошадиное лицо, блестевшее умными хмурыми глазами. У него почти не было усов, а подбородок напоминал каменную глыбу в миниатюре. Правая рука Марда, распухшая от ушиба, висела на полотенце.
Роз стал водить пером в воздухе, выделывая зигзаги и арабески; он ждал.
- Ну, пишите, - сказал Мард, - пишите: заброшены к дьяволу, неизвестно зачем; пишите так... - Он стал тяжело дышать, каждое усилие мысли страшно стесняло его. - Постойте. Я не могу опомниться, Аллигу, меня все еще как будто бросает о площадку, а надо мною Роз тщетно пытается удержать штурвал. Я этой скверной воды не люблю.
- Был шторм, - сказал Аллигу, проснувшись, и снова впал в сонное состояние. - Был шторм.
- Свежий ветер, - методично поправил Роз. - Свежий... Сущие пустяки.
- Ураган.
- Простая шалость атмосферы.
- Водо- и воздухотрясение.
- Пустяшный бриз.
- Бриз! - Аллигу удостоил проснуться и, засыпая, снова сказал: - Если это был, как вы говорите, простой бриз, то я более не Аллигу.
Мард сделал попытку жестикулировать ушибленной правой рукой, но побагровел от боли и рассердился.
- Океан кашлял, - сказал он, - и выплюнул нас... Куда? Где мы? И что такое теперь мы?
- Солнце село, - сообщил вошедший в каюту боцман. - Завтра утром узнаем все. Поднялся густой туман; ветер слабее.
Роз положил перо.
- Писать - так писать, - сказал он, - а то я закрою журнал.
Аллигу проснулся в тридцать второй раз.
- Вы, - зевнул он с той сладострастной грацией, от которой трещит стул, - забыли о бесштаннике-кочегаре на Стальном Рейде. Что стоило провезти беднягу? Он так мило просил. Есть лишние койки и сухари? Вы ему отказали, Мард, он послал вас к черту вслух - к черту вы и приехали. Не стоит жаловаться.
Мард налился кровью.
- Пусть возят пассажиров тонконогие франты с батистовыми платочками; пока я на "Морском Кузнечике" капитан, у меня этого балласта не будет. Я парусный грузовик.
- Будет, - сказал Аллигу.
- Не раздражайте меня.
- Подержим пари от скуки.
- Какой срок?
- Год.
- Ладно. Сколько вы ставите?
- Двадцать.
- Мало. Хотите пятьдесят?
- Все равно, - сказал Аллигу, - денежки мои, вам не везет на легкий заработок. Я сплю.
- Хотят, - проговорил Мард, - чтобы я срезался на пассажире. Вздор!
С палубы долетел топот, взрыв смеха; океан вторил ему заунывным гулом. Крики усилились: отдельные слова проникли в каюту, но невозможно было понять, что случилось. Мард вопросительно посмотрел на боцмана.
- Чего они? - спросил капитан. - Что за веселье?
- Я посмотрю.
Боцман вышел. Роз прислушался и сказал:
- Вернулись матросы с берега.
Мард подошел к двери, нетерпеливо толкнул ее и удержал взмытую ветром шляпу. Темный силуэт корабля гудел взволнованными, тревожными голосами; в центре толпы матросов, на шканцах блестел свет; в свете чернели плечи и головы. Мард растолкал людей.
- По какому случаю бал? - сказал Мард. Фонарь стоял у его ног, свет ложился на палубу. Все молчали.
Тогда, посмотрев прямо перед собой, капитан увидел лицо незнакомого человека, смуглое вздрагивающее лицо с неподвижными искрящимися глазами. Шапки у него не было. Волосы темного цвета падали ниже плеч. Он был одет в сильно измятый костюм городского покроя и высокие сапоги. Взгляд неизвестного быстро переходил с лица на лицо; взгляд цепкий, как сильно хватающая рука.
Изумленный Мард почесал левую щеку и шумно вздохнул; тревога всколыхнула его.
- Кто вы? - спросил Мард. - Откуда?
- Я - Гнор, - сказал неизвестный. - Меня привезли матросы. Я жил здесь.
- Как? - переспросил Мард, забыв о больной руке; он еле сдерживался, чтобы не разразиться криком на мучившее его загадочностью своей собрание. Лицо неизвестного заставляло капитана морщиться. Он ничего не понимал. Что вы говорите?
- Я - Гнор, - сказал неизвестный. - Меня привезла ваша лодка... Я Гнор...
Мард посмотрел на матросов. Многие улыбались напряженной, неловкой улыбкой людей, охваченных жгучим любопытством. Боцман стоял по левую руку Марда. Он был серьезен. Мард не привык к молчанию и не выносил загадок, но, против обыкновения, не вспыхивал: тихий мрак, полный грусти и крупных звезд, остановил его вспышку странной властью, осязательной, как резкое приказание.
- Я лопну, - сказал Мард, - если не узнаю сейчас, в чем дело. Говорите.
Толпа зашевелилась; из нее выступил пожилой матрос.
- Он, - начал матрос, - стрелял два раза в меня и раз в Кента. Мы его не задели. Он шел навстречу. Четверо из нас таскали дрова. Было еще светло, когда он попался. Кент, увидев его, сначала испугался, потом крикнул меня; мы пошли вместе. Он выступил из каменной щели против воды. Одежда его была совсем другая, чем сейчас. Я еще не видал таких лохмотьев. Шерсть на нем торчала из шкур, как трава на гнилой крыше.
- Это небольшой остров, - сказал Гнор. - Я давно живу здесь. Восемь лет. Мне говорить трудно. Я очень много и давно молчу. Отвык.
Он тщательно разделял слова, редко давая им нужное выражение, а по временам делая паузы, в продолжение которых губы его не переставали двигаться.
Матрос испуганно посмотрел на Гнора и повернулся к Марду.