Моего отношения к Уфимской епархии никакого нет, за ничтожным исключением. В этом отношений епископ Иоанн Давлекановский проявил ко мне беспримерную грубость и бессердечность. Я был в Уфе встречен в 1926 году, после 4-годичной тюрьмы и 2-летней ссылки — подпиской о недопущении меня в Уфимские храмы. Кроме того, представители Уфимской епархии дважды меня клеветали (на съезде благочинных и на епархиальном съезде в 1924 и 1925 гг.), назвав меня смутьяном и политически ненадежным человеком. Этот низкий донос на своего епархиального епископа, сидящего в ссылке, был так низок, что даже те, кто должен был этим доносом воспользоваться, и те брезгливо отвернулись от него и от его автора. В такое положение ставит епископ Иоанн свое духовенство. Исторический позор. Да будет ему стыдно. В свое время он ловко отрекся от Патриарха Тихона под видом
192
«тихоновщины», а теперь отрекся и от меня после 20-летнего моего к нему искреннего доверия. Да простит ему Бог его поведение относительно меня. Любопытно, что за все время моей тюрьмы и ссылки, я от «уфимского епископата» не получил ни на грош помощи: мне помогали только бедные труженицы, а «епископат» даже запрещал сборы для меня, боясь за себя, как бы его не заподозрили в добрых христианских чувствах ко мне, и прекрасно всем доказал, что у «епископата» нашего нет не только христианских чувств, но и самой элементарной человеческой порядочности. Таковы мои отношения к Уфимской епархии.
4-й вопрос: На чем основано обвинение еп. Андреем в обмане со стороны епископа Иоанна, выраженное в письме к священнику Боголюбову от 9 нюня?
Я не помню, что писал священнику Боголюбову и о частном письме своем могу ответа не давать. Но если это так нужно вопрошающему, то могу сказать, что с осени 1924 года все поведение епископа Иоанна — это сплошное его падение. А его отговорка, что это «заставляют» подписывать его инструкции и циркуляры — ведь это детская отговорка. Осенью 1924 года он писал Патриарху Тихону, чтобы Патриарх при первой возможности вернул меня в Уфу, что управление ему не под силу (я сам читал это письмо), а потом он на все махнул рукой и дерзнул на все. Начались доносы на меня, начались клеветы на меня. После того, как он в 1922 году получал выговоры от епископа Бориса за то, что поминал меня за богослужением, как епископа Уфимского (только по предположениям) — и вдруг в 1925 г. я неожиданно для него стал Томским. Ведь имеются его резолюции, в которых он признавал мои права на Уфимскую кафедру бесспорными, вдруг он стал уверять всех, что я — епископ Томский, хотя в Томске есть действующий епископ Дмитрий. Теперь, кроме того, он говорит, что я раскольник...
193
5-й вопрос: Кого в настоящее время еп. Андрей считает законной церковной властью над собой?
Буду отвечать прямо: я не считаю митрополита Петра Крутицкого способным понимать церковную жизнь; это человек, который попал в монахи «по сокращению» на советской службе и способен церковную жизнь только путать. Это я предчувствовал весной 1925 года, и мое предчувствие оправдалось, — он запутал все до невозможности. Митрополита Сергия, человека крупных способностей, я считаю способным на всякие компромиссы. С распутницами он был распутинец — без малейших протестов — целых 14 лет. В 1922 году с живоцерковниками он стал живоцерковником, позорно признав ВЦУ и, изменив Патриарху Тихону, признал разбойника Варраву. Считаю, что именно митр. Сергий погубил в Уфимской епархии еп. Николая и иже с ним, почти половину епархии. До признания ВЦУ митр. Сергием, еп. Николай еще колебался, а после выступления митр. Сергия, бедный еп. Николай 3 раза признавал ВЦУ: признавал да клялся, клялся, а потом опять признавал. Таков наш епископат. Горе одно. Митрополита Агафангела я считаю человеком умным и духовно благородным, но как слышно, он по старости впал в детство, а бескорыстию отказался от власти... Вследствие всего вышесказанного, я при всем желании не могу признать над собою, как епархиальным епископом, чье либо руководство впредь до канонического собора. Я очень твердо знаю свои канонические обязанности, чтобы не забыть своих прав оберегать свою паству от всякого недостойного «епископата» и от всяких темных сил, расхищающих наше духовное стадо. Кроме этих соображений, я, в силу 76 Апост. правила и 23 правила Антиох. Собора, не могу признать передачи управления всею русскою Церковью по каким-то тайным духовным завещаниям. Эта игра в завещания совсем не канонична. Я кончаю свои ответы на 5 предложенных мне вопроса. Буду рад, если мои ответы заставят о.о. благочинных продумать их права и обязанности перед Церковью.
194
VII
ИСТОРИЯ МОЕГО СТАРООБРЯДЧЕСТВА
Тетрадь вторая
Вместо предисловия
В 1927 году я написал, сидя в Уфе, первую часть «Истории моего старообрядчества». Эту первую часть я писал тогда от великой скорби и стеснения сердца, вынужденный к тому страшной клеветой, которую возвели на меня сам заместитель местоблюстителя патриаршего престола м. Сергий и его бессовестные приверженцы и последователи. Я тогда писал не столько историю, сколько самозащиту... Тогда против меня пущено было все в ход: и ложь, и клевета, и обман; и все — только для того, чтобы испортить мою святую цель примирить «беглопоповцев» с бывшей господствующей иерархией. Я вынужден был защищаться и вынужден был назвать лжецов — лжецами и клеветников — клеветниками. Иначе поступить я не мог. Но мне это было страшно тяжело, потому что моя невиновность в преступлениях, мне не ведомых, мало кому была интересна, а мои клеветники преспокойно оставались на своих местах, продолжая исполнять распоряжения высшего своего начальства. — В это время, в 1926 году, печатались против меня целые брошюры, на которые я ответить, конечно, не мог: типографии принимали и могли исполнять заказы только противфдерковные и печатали только то, что угодно митр. Сергию и его почитателям, — т.е. что было вредно для церковной жизни.
Вот в таких условиях мне приходилось писать первую тетрадь «Истории моего старообрядчества», — в настроении полной безнадежности и бесцельности моего писания. Ведь убеждать рясофорных докторов богословия и доказывать
195
им, что лгать не похвально, — правда же, — занятие неблагодарное! С другой стороны, — доказывать легкомысленным русским гражданам, что легкомыслие в серьезных делах есть преступление, — это значит — только терять время! Легкомысленных граждан учат только исторические синяки, — только тогда они немного исцеляются от своего легкомыслия...
Итак, начинаю вторую часть своей «Истории». И начиная сейчас писать с чувствами, совершенно иными, чем те, с которыми я писал в 1927 году. Сейчас пишу с надеждой великой, с благодатной радостью в душе. Тогда, в 1927 году, мою жертву Господь не принял! Нашлись тогда злые люди и у «беглопоповцев» и преступные люди у «никониан», которые вместо мира и любви пожелали раздоров и разделений. Ныне явно благодать Божия зовет «никониан», чтобы они откинули ложь и неправду и возлюбили подлинную правду церковной жизни.
Сам Господь начинает строить жизнь церковную после того, как нецерковные пастыри оказались явными предателями Церкви Христовой и христопродавцами. Господь ныне исполняет слово Свое, сказанное чрез пророков: «Я пересмотрю овец Моих и высвобожу их из всех мест, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный (Иез. 34).
I. Воспоминания в сторону «беглопоповцев»
Чтобы эта тетрадка была понятнее для читателей, я начну с воспоминаний.
В сентябре 1917 года ко мне обратились так называемые беглопоповцы с просьбою быть у них епископом. В это время я был в Москве на Соборе 1917 года. Я принципиально согласился, но с тем, что уфимская паства моя останется в моем ведении. Вел со мной переговоры со стороны беглопоповцев Лев Алексеевич Молехонов. Он же собрал в Москве маленькое совещание из представителей других своих общин. На этом совещании после долгих
196
рассуждений согласились, что мое соединение с этой группой старообрядцев произойдет так: я приду без облачения в Московский (на М. Андрониевской ул.) храм беглопоповцев. Они встретят меня вопросом: кто я? — Я отвечу сначала, что я епископ православной единой, святой, соборной Апостольской Церкви, а потом прочту Символ игры и пространное исповедание веры, который чтет всякий, рукополагаемый во епископа. Далее я, по просьбе беглопоповцев, сам себя помазываю тем святым миром, которое они в 1917 году называли и считали патриаршим, ставшимся от патр. Иосифа. — На этом «чиноприем» мой и должен был окончиться.
Обо всех этих переговорах знал мой духовник, харьковский архиепископ Антоний, и обо всем был осведомлен натр. Тихон, которые и одобрили мои намерения.
Таким образом — с обеих сторон все было вымерено, пысчитано, обдумано и по-человечески выходило вполне для всех приемлемо. После этого я уехал в Уфу.
Но наступили события 1918 и 1919 гг. — Беглопоповцы меня надолго потеряли; я оказался в Сибири, а потом — в тяжелой неволе. В 1922 году явилась «Живая церковь»; и среди живоцерковников оказался викарный Саратовский епископ Николай Позднев, бывший ректор Саратовской духовной семинарии. — Этот недостойный старик так наконец возмутил всех своих предательским поведением по отношению к своему главному епископу, что его саратовцы выгнали.
Тогда он решил стать старообрядцем; а беглопоповцы до такой степени потеряли смысл церковности, что приняли его в качестве своего «главы». — Такова стойкость в убеждениях у бывших ученых воспитателей «никонианского» юношества! И таково непонимание церковной жизни у сменившихся, новых руководителей беглопоповства, которые отвергли белокриницкого митр. Амвросия, старца
197
несомненно честного, и сделали главою своей иерархии человека заведомо бесчестного.
Когда в 1923 году узнал я обо всем этом, я счел себя свободным от тех обещаний, которые в 1917-м я дал Л.А. Молехонову. — Но в 1925 году, когда я был в ссылке в Асхабаде, то ко мне явился беглопоповский архим. Климент и стал снова меня просить, чтобы я был епископом у беглопоповцев. — При этом он представил мне кроме рекомендаций, какой он хороший человек, — еще целую кучу всяких уполномочий и доверенностей, выданных ему от различных беглопоповских общин, которые просили его отыскать им епископа.
Я согласился исполнить все, что обещал Л.А. Молехонову, но категорически отказался признать Николу Позднева своим архиепископом. — Кроме того, я согласился быть епископом у беглопоповцев только с тем условием, что архим. Климент сам примет от меня посвящение в епископы и будет фактически дееспособным епископом, ибо сам то я надолго был прикован к Асхабаду или еще к другому какому месту.
Климент принял все мои условия и 28 августа 1925 года мы впервые молились вместе с ним Богу в истинно-православном, т.е. не цезаро-папистическом храме; я со своей стороны исполнил все, на что получил благословение патр. Тихона. — 3-го сентября 1925 года я рукоположил (вместе с еп. Руфином) Климента во епископа, уполномочив его быть как бы моим заместителем, пока я не пользуюсь свободой передвижения. — Вместе с тем я говорил еп. Клименту, что наше дело столь святое и великое и мы переживаем такое ответственное время, что не должны допускать ни малейшей лжи ни в своих делах, ни даже в своих словах.
На этом мы с ним и расстались в тот же день 3-го сентября.
198
А вскоре я получил от еп. Климента известие, что беглопоповцы ни меня, ни его не признали своими епископами и что он, Климент, в сущем сане принят в число епископов Белокриницкой иерархии.
Через несколько времени я узнал, что еп. Климент вел себя среди своей братии не совсем по-епископски и своей братии наговорил того, что дало ей право подозревать и меня в нечистых и злокозненных по отношению к старообрядчеству намерениях.
На этом я заканчиваю свои воспоминания об отношениях моих к беглопоповцам. Это все изложено гораздо подробнее в ч. I «Истории моего старообрядчества».
___
Так моя попытка примирения с беглопоповцами и желание привести их положение в сколько-нибудь приличное, в каноническом отношении, закончились вполне грустно — совершенно безрезультатно.
Но насколько эта попытка- закончилась безрезультатно в отношении беглопоповцев, настолько она имела вовсе печальные результаты в отношении ко мне.
В это время управлял всей русской православной толпой митр. Крутицкий Петр (Полянский). Это был московский самодержец в духовном сане, с помощью многих и сложных шахматных ходов занявший это место. А ведь известно, что русские люди без хорошего самодержавного кулака обойтись не могут. — Так вот этот митр. Петр, духовный самодержец, опираясь на самодержца совсем не духовного, узнав о моей молитве со старообрядцами в Асхабаде (узнав по каким-то сплетням), запретил мне священнослужение... Это было бы ужасно как страшно, если бы ранее я признал Петра самодержцем над собой. Но так как я отказался признать Петра в апреле 1925 года самодержцем, — как признали другие, — то в октябре этого года я не признал,
199
разумеется, и его запрещение.
В 1926 году в июле это запрещение повторил преемник Петра митр. Сергий еще более подлыми путями, чем Петр, пролезший в звание председателя патриаршего Синода и назвавший себя заместителем местоблюстителя. Но глупая Москва способна мириться со всякой подлостью! Помирилась она и с подлостью Сергия... — Этот Сергий, зная, что я в Уфе, написал к моей пастве письмо, преисполненное клеветы на меня, будто я отпал от православия, будто бы вторым чином присоединился к беглопоповцам и пр. — Мне не много нужно было употребить усилий, чтобы доказать, что это ложь и что заместитель местоблюстителя — просто лжец!
Два слова отступления. — Что я подвергся резкой клевете митр. Сергия — это не так важно. — А важно вот что: что вся наша казенная полемика со старообрядчеством всегда была сплошною клеветою на старообрядчество. — Все эти лжепрофессоры Ивановские, Субботины, все эти миссионеры: Крючковы, Александровы, Белоликовы, — все это была продажная, казенная компания, делавшая на борьбе со старообрядчеством себе карьеру и сознательно клеветавшая на старообрядчество. Старообрядчество же было ненавистно петербургским жандармам потому, что оно требовало свободы слова, свободы совести и свободной церковной общественности. — По существу, борьба правительства со старообрядчеством и была борьбою с гражданскими свободами; а миссионеры ее искусно сводили к спорам только об аллилуйя, о двуперстии, о поклонах; и побеждали своих соперников только путем клеветы на них. Подлинные исторические документы о старообрядчестве открыл проф. Н.Ф. Каптерев и в 1889 году начал их печатать, но проф. Субботин добился, что печатание этих документов было запрещено Победоносцевым, и они появились в печати лишь в 1911 году.
*
200
Теперь продолжаю. — Вот этой протоптанной дорожкой клеветы и лжи и пошел митр. Сергий и оклеветал меня. Но в Уфе среди «никониан» уже нашлись смыслящие люди и не поверили клевете Сергия, как не поверили клевете Петра. — При этом случились два обстоятельства, которые послужили на пользу мне лично и на пользу церковному делу.
У меня в то время были два викарных епископа — Антоний и Питирим. Оба они пожелали проверить все, что касалось меня в деле воссоединения со старообрядчеством. Антоний отправился проверять меня в Москву, добился доверия в канцелярии патриаршего Синода и лично проник в синодский архив, чтобы изучить документы, касающиеся меня.