47
во имя торжества христианской любви. В этой работе должны объединить свои усилия лучшие представители православного духовенства и интеллигенции.
В буре разрастающейся катастрофы голос епископа приобретает все более трагический характер: необходимо немедленна устраивать приходскую жизнь, уединиться в ней и выстоять в эпоху всеобщего разрушения, спасти остатки благочестия и нравственности. Необходимо немедленно обособиться, воздвигнуть ограду вокруг прихода, и не допуская растлевающего воздействия современных событий, устроить местную автономию, основу которой составит нравственное воспитание и самостоятельная хозяйственная жизнь. Епископ дает конкретные рекомендации: немедленно переписать прихожан, утвердить местные уставы (на основе устава, принятого Ильинским — кафедральный собор — приходом г. Уфы) и организовать хозяйственные кооперативы. Священники обязаны возглавить работу, а если кто из них чувствует свою неспособность проявить активность, должен добровольно сложить свои обязанности и передать бразды правления в руки достойных мирян вплоть до избрания нового пастыря*.
Еп. Андрей глубоко осознает необходимость материальной базы для успеха подобного мероприятия и призывает, во-первых, к добровольным пожертвованиям и, во-вторых, — самое главное — к устройству кооперативных коммерческих предприятий. В журнале «Заволжский летописец» появляются соответствующие статьи, где разрабатываются вопросы приходского хозяйства и здесь же епископ помещает заметку «О дьяконском служении св. Церкви», где ссылаясь на древнюю традицию, вспоминает, что наряду с чтением св. Писания, главной задачей младшего клира являлось руководство хозяйственной жизнью приходской общины (113, 209-211).
* Здесь сказывается сильное влияние на еп. Андрея организационного и идейного строительства старообрядческих общин, которые, в свою очередь, продолжают традиции православных приходов Московской Руси.
48
Таким образом, по мнению епископа, церковные приходы должны стать бастионами, в чьих пределах сохранится и укрепится здоровое зерно православной жизни, которое в благоприятный момент даст ростки возрождения Церкви и России.
Еп. Андрей сочувственно воспринял революционные события февраля 1917 года, видя в них, в первую очередь, возможность освобождения Церкви от государственной опеки и строительства новой духовной жизни. Однако епископ был далек от восторгов и глубоко сознавал, что главная причина почти полного отсутствия церковной жизни в России состоит в том, что иерархия едва ли не безропотно превратилась в покорного слугу мирской власти и «служение Божией правде подменено служением правде царской, а потом и смирение перед неправдою царскою было объявлено добродетелью» (92, 496).
В тот период епископ почти не высказывал оригинальных идей: подобные утверждения были на устах значительной части духовной и светской православной интеллигенции. Но епископ был церковных политик, т.е. агитатор и деятель и посему, применяя ораторские приемы, намеренно сгущая краски, пытался заставить слушателей заглянуть глубоко внутрь той пропасти, куда падала православная Церковь. И ужаснувшись, нравственно переродиться, возродиться к новой жизни. Оригинальность работы еп. Андрея заключается в том, что он старался сделать общим достоянием идеи, выработанные православной мыслью, превратить их в руководство к действию. Неоднократно заявляя, что Церковь стоит на краю гибели, архиерей вдохновляется мыслью, что она еще жива, благодаря присутствию отдельных истинных служителей православия, благотворного влияния старообрядчества и, самое главное, тем, что «управляет русскою Церковью святитель Николай Чудотворец, и поэтому мы, несмотря на синод и обер-
49
прокуроров, не потеряли веры» (87, 429). Вот эта уверенность и надежда придавали силы епископу в его трудах, позволяли вскрывать язвы и бороться с идеями, чуждыми православию.
Владыка считает, что Церковь, связав себя с государственной властью, под ее воздействием преобразовала свои институты по образу и подобию того же государства: «на Моисеевом седалище сидели не духовные вожди народа, а губернаторы» (95, 590), у которых в подчинении находились духовные чиновники, не имевшие права (даже если бы пожелали) нести духовные начала в общественную жизнь русского общества. На протяжении веков идеи цезаропапизма отравляли церковный организм и, наконец, привели его к почти полному разложению. Под колокольный звон, заглушавший истинное пастырское служение, духовенство и интеллигенция вещали о «народе-богоносце», принимая за данность то, что достигается длительной и самоотверженной работой. Культивировалась слепая вера, а отправление мирянами религиозных обрядов приравнивалось к доказательствам гражданской лояльности. Но события февральской революции воочию показали, что «вся религиозность русского человека была вполне безсознательна, что христианство коснулось души русского народа очень слабо, что идеализация народа нашего как какого-то аскета — решительно ни на чем не основана» (115, 392). Триединая формула :— «православие, самодержавие и народность» оказалась мыльным пузырем: православный народ отказался стать на защиту самодержавия. Разрушив церковное общество, самодержавие, считает епископ, тем самым лишило массы нравственного влияния и духовного воздействия той силы, которая единственно могла быть идеологической опорой русской жизни.
Революция, уничтожившая царский деспотизм, открыла широкие возможности для развертывания церковной деятельности. Однако плевелы петровских реформ пустили глубокие корни в среде русского общества и ядом цезаропапизма парализовали нравственное самосознание духовенства и мирян. Временное правительство, по опре-
50
делению епископа Андрея, в лице революционного обер-прокурора явилось достойным преемником победонос-цевского ведомства и ставило проблему антиномии Церкви и государства на старую почву. Под видом революционных преобразований в новосозданном Синоде насаждались принципы подчинения Церкви политическим задачам новой власти. Обер-прокурор В.Н.Львов самолично решал важнейшие вопросы, игнорируя мнение духовенства*. Об этом писал еп. Андрей, открыто высказывались на Соборе протопресвитеры Щавельский и Любимов. В частности, вопреки призывам духовенства, у приходов были отобраны школы, коим отводилась ведущая роль в деле обновления церковной жизни. Новый глава Ведомства православного исповедания принимал решения, явно противоречащие канонам, и в своей работе опирался именно на те круги, которые недавно верой и правдой служили самодержавному цезаропапизму и уже были готовы трудиться под началом нарождавшейся новой власти, ибо принцип всеобъемлющего подчинения Церкви государственной власти с поразительным постоянством брался на вооружение различными политическими силами, независимо от классовых перегородок.
Именно так оценивает епископ угнетенное положение Церкви, и борьба всевозможных политических теорий не может поколебать его выводов о том, что все их выразители стараются поставить православие на службу партийным лозунгам и тем самым внести принцип, который преосвященный Андрей определил как «цезаропапизм наизнанку», под которым понимал охлократию всех цветов, вне зависимости от образовательного и имущественного ценза.
Привычное к подчинению духовенство почти беспрекословно повиновалось любому командному окрику светских властей: силы воинствующей Церкви были подорваны расколом XVI века и наиболее деятельная ее направила все свои усилия на укрепление и сохранение
* Это можно было предвидеть, зная о настроениях Львова в тот период, когда он возглавлял Церковную комиссию в Государственной думе.
51
часть древней традиции под ударами российской инквизиции. Высшая иерархия давно превратилась в церковных магнатов, а рядовое духовенство привыкло автоматически следовать рекомендациям «Церковного вестника», бывшего барометром самодержавной политики, и строго ограничивало деятельность клира внутрихрамовым исполнением треб. Произошла «атрофия нравственного чувства» (96, 595) и когда флюгер исчез вместе с царизмом, духовенство в растерянности опустило руки, ибо за два века разучилось самостоятельно мыслить и действовать. Вместе с самодержавием, которое было одновременно и идолом клира, и его охраной, был с корнем вырван авторитет церковной власти и народная ненависть, разбуженная революцией, обрушилась на православные святыни. Наступило время воздаяния за преступное сотрудничество с деспотизмом.
Яркой иллюстрацией раскола меежду клиром и массой верующих послужили дебаты на Соборе по поводу признания полномочий священника В.И. Востокова как депутата от мирян Уфимской епархии. Этот единственный случай избрания иерея мирянами был многими не понят: большинство Отдела личного состава Собора признало выборы недействительными (190, 40). Но Собор, тем не менее, нашел в себе силы утвердить священника в правах депутата и тем самым высказался в поддержку линии еп. Андрея, направленную на укрепление единства клира и мирян. Профессор церковного права Н.Д. Кузнецов так выразил свое мнение: «Если миряне дают предствительство клирику, то это явление нужно приветствовать, особенно в России, где в настоящее время большое разъединение между членами церковного общества» (190, 44). Дискуссия на 18-ом заседании Собора была внушительной демонстрацией успехов деятельности епископа Андрея в своей епархии.
В статье «Современные церковные настроения», написанной в сентябре 1917 года, епископ метко определяет и дает мастерскую характеристику трем направлениям церковной жизни, которые зародились давно, но в дни революции обнажили свое естество. Содержание статьи звучит и ныне настолько актуально, что создается впе-
52
чатление, будто владыка Андрей рисует обстановку, сложившуюся в русской православной Церкви к последней четверти XX века.
Первое — церковно-монархическое, наиболее сильная и сплоченная партия бьшших читателей скворцовского «Колокола» и устроумовского «Церковно-общественного вестника», стремящаяся оставить Церковь на ее прежних позициях, заморозить в принципах беспрекословного служения светской власти и не допустить развития церковно-общественной жизни. Эта группа продолжает распространять яд государственной антицерковности, который «долго еще будет держаться в мыслях и чувствах людей, по недоразумению считающих себя церковными деятелями», (95, 591).
Второе течение — церковный оппортунизм, который епископ характеризует как лень в области мысли и инстинкт самосохранения в области чувств. Эта группа наиболее ненавистна епископу в силу ее бесхребетности, болотного застоя, засасывающего всякое проявление чистого духа возрождения и устроения истинной церковности: «Здесь люди стремятся только к наибольшей приспособляемости... Нужно им только то, что называется — «чтобы и волки были сыты и овцы целы». Поэтому волчьи аппетиты тут не отрицаются и не осуждаются. И это направление квази-церковной жизни готово мириться решительно со всем! Только бы все было мирно и тихо: чтобы все было, по крайней мере, снаружи «шито-крыто», хотя бы изнутри церковной жизни все было преисполнено всяких гадов» (95, 291-292). Ради сохранения внешней оболочки Церкви представители этого направления готовы пожертвовать внутренним духовным содержанием православной истины. Но вера держится не дипломами, а мучениками.
И, наконец, третье — обновленческое, как называет его еп. Андрей: истинно церковное. В его характеристике ярко проявляются два аспекта: внутреннее возрождение Церкви и нравственное ее воздействие на общественную жизнь государства. В первую очередь — коренная реформа прихода, епархиального и высшего церковного управления
53
на основе верности канонам и соборности. Необходимо возрождение молитвенного, жертвенного настроения в православной Церкви, глубокое, из сердца исходящее, служение высшим истинам. Важным предприятием в этой сфере является полное и искреннее примирение со старообрядчеством, дарование особой иерархии единоверцам. Одновременно с устроением внутренних проблем в ограде Церкви, необходимо нести церковность и соборность в формирование народной жизни России, привносить христианские начала во все проявления ее развития.
Разумеется, во всяком строительстве исторических параллелей существует некоторая доля натяжек и поэтому, отнюдь не ставя знака равенства между положением русской православной Церкви в 1917 году и в последней четверти XX столетия, мы приведем — для сравнения читателем — выдержки из отчета Совета по делам религии за 1974 год. Его составитель также делит, но уже не все духовенство, а только архиереев, на три группы. «Первая — правящие архиереи, которые и на словах и на деле подтверждают не только лояльность, но и патриотичность к советскому обществу, строго соблюдая законы о культах и в этом же духе воспитывают приходское духовенство, верующих, реально сознают, что наше государство не заинтересовано в возвышении роли религии и церкви в обществе и, понимая это, не проявляют особенной активности и расширения влияния православия среди населения» (468, 278). А вот характеристика одного из представителей этой группы:
«Он по-прежнему не проявляет особого усердия в архиерейских службах, хотя и проводит их регулярно. Проповеди проводит регулярно, но очень коротко и не очень выразительно, без подъема («Трудно говорить»). Почти каждую проповедь заканчивает призывом к верующим жить в мире, бороться за мир во всем мире, вносить деньги в фонд мира, хорошо работать на производстве. За семь лет управления епархией он не был ни в одном из сельских приходов края. Бывая в приходах, занимается только духовной стороной их деятельности и поведением
54
духовенства, не вмешиваясь в финансовые и хозяйственные дела. Во взаимоотношениях с уполномоченным Совета уравновешен и сдержан, правильно реагирует на наши рекомендации» (468, 282).
«Вторая — правящие архиереи, которые стоят на лояльных позициях к государству, правильно относятся к закону о культах и соблюдают их, но в своей повседневной административной и идеологической деятельности стремятся к активизации служителей культа и церковного актива, выступают за повышение роли церкви в личной, семейной и общественной жизни с помощью модернизированных и традиционных концепций, взглядов и действий, подбирают на священнические должности молодежь, ретивых ревнителей православного благочестия» (468, 278). Помимо этого архиереям второй группы инкриминируется стремление «увести молодежь от решения современных и весьма острых политических задач, убеждая слушателей, что в мире нет ничего лучше Христа и нужно чаще собираться верующим вместе, в тесном союзе поддерживать церковь земную, воинствующую; спасать не только верующих, но и неверующих и не стремиться угождать людям» (468, 284).
Третье направление просто называется «религиозно консервативным» (468, 279) и по поводу его представителей приводятся следующие факты. Так, у одного из них в «деятельности просматривается недовольство положением церкви в СССР и упорное стремление к созданию «благолепия» в храмах и расширению штата священнослужителей... В личных беседах с уполномоченными он неоднократно заявлял о своей неудовлетворенности положением дел с кадрами священнослужителей в РПЦ. По его мнению, этот вопрос является главным для церкви в настоящее время» (468, 284). Другой, «не выходя за рамки закона, осуществил ряд мер, которые активизируют верующих:
— увеличить число архиерейских служб, которые, как правило, проходят торжественно при большом стечении молящихся;
— требует от духовенства «чаще проповедовать, не
55
лениться», в результате чего количество проповедей увеличилось; — четко и в достаточном количестве организовал снабжение духовенства и религиозных объединений предметами культа;
— своевременно обеспечивает приходы кадрами священнослужителей, что дало возможность исключить срывы богослужений в церквах из-за отсутствия духовенства» (468, 285).
Ну а третий «действительно показал свою религиозную ретивость, поставил своей целью возобновить деятельность затухающих приходов, активизировать верующих» (468, 287).
Безусловно, разные эпохи и разные условия, но в основе единое — работа пастырей и глубокое осознание своей ответственности.
Епископ Андрей утверждал, что группа церковных деятелей-обновленцев была немногочисленной и этим объясняется тот факт, что Поместный Собор 1917/1918 годов не смог решить кардинальных проблем церковного строительства. Владыка прямо называет большинство членов Собора «глухими, слепыми и немыми», мимо которых прошли величайшие события в истории России. Собор почти не реагировал на перепитии политических и общественных событий, ограничившись платоническими обращениями к различным властям и углубляясь в решение второстепенных вопросов (112, 202-209).
Единственным, воистину великим, актом Собора еп. Андрей считает избрание патриарха, необходимости которого для Церкви он постоянно утверждал на страницах печатных органов и в своих проповедях. В его представлении патриарх русской Церкви, являясь первым епископом среди равных и, будучи ответственным перед Собором, должен олицетворять единство православия, его соборность и внутреннюю самостоятельность. Идея патриаршества должна быть противопоставлена традиции управления Церковью посредством государственного чиновника в образе обер-прокурора бессловесно-послушного Синода. В статье «Нужен ли нам патриарх?», опу-
56
бликованной в ноябре 1917 года, еп. Андрей отстаивает собственное представление о функциях будущего патриарха и отвечает на упреки противников патриаршества, утверждавших, что избрание единой главы Церкви является данью самодержавным традициям русского православия и нарушает принцип его соборности. Главную задачу патриарха епископ определяет как нравственный надзор над иссй церковной жизнью путем свободы его проповеди и обличения, право на которое дает подвиг личной жизни. «Патриарх будет только председателем будущего церковного управления, — считает еп. Андрей, — но -с обязательством личной нравственной ответственности за все, что совершается в Церкви во время его управления» (99, 629). Таким образом: «пусть патриарх будет иметь прежде всего не великие права, а великую обязанность: в своей любви и попечении содержать все души христиан православных» (87,433). Патриарх должен возглавить тот принцип, который, по мнению владыки, должен стать в основе возрождения церковной жизни, — принцип ивтономии. Епископ разрабатывает четкую структуру новой организации, свободной от всякого воздействия светской власти. Синод с патриархом во главе — ответственный перед Собором — регулирует деятельность епархий. Система епархиального управления также подвергается глубоким преобразованиям и, в первую очередь, резко увеличивается количество епископов русской Церкви (и соответственно число епархий) вплоть до десятикратного умножения (86, 400). Регулярные епархиальные съезды духовенства и мирян обсуждают и принимают решения по всем внутренним проблемам. Параллельно иерархическому управлению организуется и приобретают значительный вес приходские союзы, воссозданные снизу до верху с целью наиболее полного и плодотворного вовлечения прихожан в церковно-общественную и хозяйственную приходскую деятельность. Приходы должны стать моральной и материальной опорой всей церковной жизни в России, альтернативой разрушительным тенденциям тогдашних событий в стране. Материальная независимость Церкви от
57
государства — важнейшая предпосылка свободного строительства православной жизни. Еп. Андрей высказывал уверенность в том, что следует немедленно отказаться от 40-миллионной подачки государства, закабаляющей развитие церковной общественности и создать «общего- ! сударствеш&ш денежный церковный фонд» (87, 431) из пожертвований прихожан и поступлений от приходских кооперативных хозяйств.
Таким образом, для епископа принцип патриаршества и автономии является важнейшей основой возрождения Церкви, что не оставляет никаких точек соприкосновения ее с государственным аппаратом. Принцип автономии, в трактовке архиерея, явно приводит его к провозглашению идей отделения Церкви от государства, но необходимо было время, чтобы епископ Андрей смог открыто высказать ее. В беседе в главой правительства в мае 1917 года, а затем и в открытом письме к А.Ф. Керенскому в августе того же года, епископ Андрей высказывал мнение, что «отделение Церкви от государства не страшно для Церкви, но для государства страшно его собственное отделение от Церкви» (76, 433), имея в виду то, что невозможно строить общественную жизнь, игнорируя нравственное воздействие православия. В этом письме владыка еще решается дать рекомендации представителю власти, призывая в деле возрождения государства опереться на здоровые силы общества, «понимающие религиозную психологию народных масс» (76, 433). Однако дальнейшее развитие политических событий вновь демонстрирует нежелание и неспособность политических деятелей отказаться от своих закостенелых догм и вести страну по пути нравственного возрождения и в речах пришедших к власти политиков чуткое сердце епископа улавливает звуки возведения стен новой тюрьмы для веры. Поэтому еп. Андрей высказывается за прекращение всяких контактов с государственными органами провозглашенной Российской республики, будучи твердо уверенным в невозможности достижения положительных результатов. Лучше всего проследить этот момент в выступлениях епископа на Соборе, где он находился почти