Как и в первый раз, я взобрался на корабль по веревке; затем построил новый плот. Но, умудренный опытом, я сделал его не таким неповоротливым, как первый, и не так тяжело нагрузил. Впрочем, я все таки перевез на нем много полезных вещей: во первых, все, что нашлось в запасах нашего плотника, а именно; два или три мешка с гвоздями (большими и мелкими), отвертку, десятка два топоров, а главное, такую полезную вещь, как точило. Затем я взял несколько вещей из склада нашего канонира, в том числе три железных лома, два боченка с ружейными пулями, семь мушкетов, еще одно охотничье ружье и немного пороху, затем большой мешок с дробью и сверток листового свинцу. Впрочем, последний оказался так тяжел, что у меня не хватило силы поднять и спустить его на плот.
Кроме перечисленных вещей, я забрал с корабля все платье, какое нашел, да прихватил еще запасный парус, гамак и несколько тюфяков и подушек. Все это я погрузил на плот и, к великому моему удовольствию, перевез на берег в целости.
Отправляясь на корабль, я немного побаивался, как бы в мое отсутствие какие нибудь хищники не уничтожили моих съестных припасов. Но, воротившись на берег, я не заметил никаких следов гостей. Только на одном из сундуков сидел какой то зверек, очень похожий на дикую кошку. При моем приближении он отбежал немного в сторону и остановился, потом прясел на задние лапы и совершенно спокойно, без всякого страха, смотрел мне прямо в глаза, точно выражая желание познакомиться со мной. Я прицелился в него из ружья, но это движение было, очевидно, ему непонятно; он нисколько не испугался, даже не тронулся с места. Тогда я бросил ему кусок сухаря, проявив этим большую расточительность, так как мой запас провизии был очень невелик. Как бы то ни было, я уделил ему этот кусочек. Он подошел, обнюхал его, съел и облизнулся с довольным видом, точно ждал продолжения. Но я больше ничего ему не дал, и он ушел.
Доставив на берег второй транспорт вещей, я хотел было открыть тяжелые боченки с порохом и перенести его частями, но принялся сначала за сооружение палатки. Я сделал ее из паруса и жердей, которых нарезал в роще для этой цели. В палатку я перенес все, что могло испортиться от солнца и дождя, а вокруг нее нагромоздил пустых ящиков и бочек на случай внезапного нападения со стороны людей или зверей.
Вход в палатку я загородил снаружи большим сундуком, поставив его боком, а изнутри заложился досками. Затем разостлал на земле постель, в головах положил два пистолета, рядом с тюфяком - ружье и лег. Со дня кораблекрушения я в первый раз провел ночь в постели. От усталости и изнурения я крепко проспал до утра, и немудрено: в предыдущую ночь я спал очень мало, а весь день работал, сперва над погрузкой вещей с корабля на плот, а потом переправляя их на берег.
Никто, я думаю, не устраивал для себя такого огромного склада, какой был устроен мною. Но мне все было мало: пока корабль был цел и стоял на прежнем месте, пока на нем оставалась хоть одна вещь, которою я мог воспользоваться, я считал необходимым пополнять свои запасы. Поэтому каждый день с наступлением отлива я отправлялся на корабль и что нибудь призодил с собою. Особенно удачным было третье мое путешествие. Я разобрал все снасти, взял с собой весь мелкий такелаж (и трос, и бечевки, какие могли уместиться на плоту). Я захватил также большой кусок запасной парусины, служившей у нас для починки парусов, и боченок с подмокшим порохом, который я было оставил на корабле. В конце концов я переправил на берег все паруса до последнего; только мне пришлось разрезать их на куски и перевозить по частям; паруса были мне бесполезны, и вся их ценность для меня заключалась в материале.
Но вот чему я обрадовался еще больше. После пяти или шести таких экспедиций, когда я думал, что на корабле уж нечем больше поживиться, я неожиданно нашел в трюме большую бочку с сухарями, три боченка рому, ящик с сахаром и боченок превосходной крупчатки. Это был приятный сюрприз; я больше не рассчитывал найти на корабле какую нибудь провизию, будучи уверен, что все оставшиеся там запасы подмокли. Сухари я вынул из бочки и перенес на плот по частям, завертывая в парусину. Все это мне удалось благополучно доставить на берег.
На следующий день я предпринял новую поездку. Теперь, забрав с корабля решительно все вещи, какие под силу поднять одному человеку, я принялся за канаты. Каждый канат я разрезал на куски такой величины, чтобы мне было не слишком трудно управиться с ними, и перевез на берег два каната и швартов. Кроме того, я взял с корабля все железные части, какие мог отделить. Затем, обрубив все оставшиеся реи, я построил из них плот побольше, погрузил на него все эти тяжелые вещи и пустился в обратный путь. Но на этот раз счастье мне изменило: мой плот был так неповоротлив и так сильно нагружен, что мне было очень трудно им управлять. Войдя в бухточку, где было выгружено мое остальное имущество, я не сумел провести его так искусно, как прежние: плот опрокинулся, и я упал в воду со всем своим грузом. Что касается меня, то беда была невелика, так как это случилось почти у самого берега; но груз мой, по крайней мере, значительная часть его, пропал, главное - железо, которое очень бы мне пригодилось и о котором я особенно жалел. Впрочем, когда вода спала, я вытащил на берег почти все куски каната и несколько кусков железа, хотя и с великим трудом: я принужден был нырять за каждым куском, и это очень утомило меня. После этого мои визиты на корабль повторялись каждый день, и каждый раз я привозил новую добычу.
Уже тринадцать дней я жил на острове и за это время побывал на корабле одиннадцать раз, перетащив на берег решительно все, что в состоянии перетащить пара человеческих рук. Если бы тихая погода продержалась подольше, я убежден, что перевез бы весь корабль по кусочкам, но, делая приготовления к двенадцатому рейсу, я заметил, что подымается ветер. Тем не менее, дождавшись отлива, я отправился на корабль. В первые разы я так основательно обшарил нашу каюту, что, мне казалось, там уж ничего невозможно было найти; но тут я заметил шифоньерку с двумя ящиками: в одном я нашел три бритвы, большие ножницы и с дюжину хороших вилок и ножей; в другом оказались деньги, частью европейской, частью бразильской серебряной и золотой монетой, всего до тридцати шести фунтов.
Я улыбнулся при виде этих денег. "Ненужный хлам! - проговорил я, зачем ты мне теперь? Ты и того не стоишь, чтобы нагнуться и поднять тебя с полу. Всю эту кучу золота я готов отдать за любой из этих ножей. Мне некуда тебя девать: так оставайся же, где лежишь, и отправляйся на дно морское, как существо, чью жизнь не стоят спасать!" Однакож, поразмыслив, я решил взять их с собой и завернул все найденное в кусок парусины. Затем я стал подумывать о сооружении плота, но пока я собирался, небо нахмурилось, ветер, дувший с берега, начал крепчать и через четверть часа совсем засвежел. При береговом ветре плот был бы мне бесполезен; к тому же, надо было спешить добраться до берега, пока не развело большого волнения, ибо иначе мне бы и совсем на него не попасть. Я, не теряя времени, спустился в воду и поплыл. Частью от тяжести бывших на мне вещей, частью от того, что мне приходилось бороться с встречным волнением, у меня едва хватило сил переплыть полосу воды, отделявшую корабль от моей бухточки. Ветер крепчал с каждой минутой и еще до начала отлива превратился в настоящий шторм.
Но к этому времени я был уже дома, в безопасности, со всем моим богатством, и лежал в палатке. Всю ночь ревела буря, и когда поутру я выглянул из палатки, от корабля не оставалось и следов! В первую минуту это неприятно меня поразило, но я утешился мыслью, что, не теряя времени и не щадя сил, достал оттуда все, что могло мне пригодиться, так что, будь даже в моем распоряжении больше времени, мне все равно почти нечего было бы взять с корабля.
Итак, я больше не думал ни о корабле, ни о вещах, какие на нем еще остались. Правда, после бури могло прибить к берегу кое какие обломки. Так оно потом и случилось. Но от всего этого мне было мало пользы.
Мои мысли были теперь всецело поглощены вопросом, как мне обезопасить себя от дикарей, если таковые окажутся, и от зверей, если они водятся на острове. Я долго думал, каким способом достигнуть этого и какое мне лучше устроить жилье: выкопать ли пещеру, или поставить палатку и хорошенько ее укрепить. В конце концов я решил сделать и то, и другое. Я полагаю, будет не лишним рассказать здесь о моих работах и описать мое жилище.
Я скоро убедился, что выбранное мною место на берегу не годится для поселения: это было низина, у самого моря, с болотистой почвой и, вероятно, нездоровая; но главное, - поблизости не было пресной воды. В виду всех этих соображений я решил поискать другого местечка, более здорового и более подходящего для жилья.
При этом мне хотелось соблюсти целый ряд необходимых, с моей точки зрения, условий. Во первых, мое жилище должно быть расположено в здоровой местности и поблизости от пресной воды; во вторых, оно должно укрывать от солнечного зноя; в третьих, оно должно быть безопасно от нападения хищников, как двуногих, так и четвероногих; и, наконец, в четвертых, от него должен открываться вид на море, чтобы не упустить случая спастись, если бог пошлет какой нибудь корабль. С надеждой на избавление мне все еще не хотелось расстаться.
После довольно долгих поисков я нашел, наконец, небольшую ровную полянку на скате, высокого холма, спускавшегося к ней крутым обрывом, отвесным, как стена, так что ничто мне не грозило сверху. В этой отвесной стене было небольшое углубление, как будто бы вход в пещеру, но никакой пещеры или входа в скалу дальше не было.
Вот на этой то зеленой полянке, возле самого углубления, я и решил разбить свою палатку. Площадка имела не более ста ярдов {Ярд - немного менее метра.} в ширину и ярдов двести в длину, так что перед моим жильем тянулась как бы лужайка; в конце ее гора спускалась неправильными уступами в низину, к берегу моря. Расположен был этот уголок на северо-западном склоне холма. Таким образом, он был б тени весь день до вечера, когда солнце переходит на юго-запад, т. е. близится к закату (я разумею в тех широтах).
Прежде чем ставить палатку, я описал перед углублением полукруг, радиусом ярдов в десять, следовательно, ярдов двадцать в диаметре. Затем по всему полукругу я набил в два ряда крепких кольев, глубоко заколотив их в землю. Верхушки кольев я заострил. Мой частокол вышел около пяти с половиной футов вышиной. Между двумя рядами кольев я оставил не более шести дюймов свободного пространства.
Весь этот промежуток между кольями я заполнил до самого верху обрезками канатов, взятых с корабля, сложив их рядами один на другой, а изнутри укрепил ограду подпорками, для которых приготовил колья потолще и покороче (около двух с половиной футов длиной). Ограда вышла у меня основательная: ни пролезть сквозь нее, ни пролезть через нее не мог ни человек, ни зверь. Эта работа потребовала от меня много времени и труда; особенно тяжелы были рубка кольев в лесу, перенес их на место постройки и вколачивание их в землю. Для входа в это огороженное место я устроил не дверь, но короткую лестницу через частокол; входя к себе, я убирал лестницу. Таким образом, по моему мнению, я совершенно отгородился и укрепился от внешнего мира и спокойно спал ночью, что при иных условиях было бы для меня невозможно. Однако, впоследствии выяснилось, что не было никакой нужды принимать столько предосторожностей против врагов, созданных моим воображением.
С неимоверным трудом перетащил я к себе в загородку или в крепость все свои богатства; провизию, оружие и остальные перечисленные вещи. Затем я поставил в ней большую палатку. Чтобы предохранить себя от дождей, которые в тропических странах в известное время года бывают очень сильны, я сделал палатку двойную, т. е. сначала разбил одну палатку поменьше, а над ней поставил большую, которую накрыл сверху брезентом, захваченным мною. с корабля вместе с парусами.
Теперь я спал уже не на подстилке, брошенной прямо на землю, а в очень удобном гамаке, принадлежавшем помощнику нашего капитана.
Я перенес в палатку все съестные припасы, вообще все то, что могло испортиться от дождя. Когда все вещи были сложены таким образом внутри ограды, я наглухо заделал вход, который до той поры держал открытым, и стал входить по приставной лестнице, как уже было сказано выше.
Заделав ограду, я принялся рыть пещеру в горе. Вырытые камни и землю я стаскивал через палатку во дворик и делал из них внутри ограды род насыпи, так что почва во дворике поднялась фута на полтора. Пещера приходилась как раз за палаткой и служила мне погребом.
Понадобилось много дней и много труда, чтобы довести до конца все эти работы. За это время многое другое занимало мои мысли, и случилось несколько происшествий, о которых я хочу рассказать. Как то раз, когда я приготовился ставить палатку и рыть пещеру, набежала вдруг густая туча, и хлынул проливной дождь. Потом блеснула молния, и раздался страшный раскат грома. В этом конечно, не было ничего необыкновенного, и меня испугала не столько самая молния, сколько мысль, быстрее молнии промелькнувшая в моем мозгу: "Мой порох!" У меня замерло сердце, когда я подумал, что весь мой порох может быть уничтожен одним ударом молнии, а ведь от него зависит не только моя личная оборона, но и возможность добывать себе пищу. Мне даже в голову не пришло, какой опасности в случае взрыва подвергался я сам, хотя, если бы порох взорвало, я уже, наверно, никогда бы этого не узнал.
Этот случай произвел на меня такое сильное впечатление, что, как только гроза прекратилась, я отложил на время все работы по устройству и укреплению моего жилища и принялся делать мешечки и ящики для пороха. Я решил разделить его на части и хранить понемногу в разных местах, чтобы он ни в коем случае не мог вспыхнуть весь сразу и самые части не могли бы воспламениться друг от друга. Эта работа взяла у меня почти две недели. Всего пороху у меня было около двухсот сорока фунтов. Я разложил его весь по мешечкам и по ящикам, разделив, по крайней мере, на сто частей. Мешечки и ящики я запрятал в расселины горы в таких местах, куда никоим образом не могла проникнуть сырость, и тщательно отметил каждое место. За бочонок с подмокшим порохом я не боялся потому поставил его, как он был, в свою пещеру, или "кухню", как я ее мысленно называл.
Занимаясь возведением своей ограды, я по крайней мере раз в день выходил из дому с ружьем, отчасти ради развлечения, отчасти чтобы подстрелить какую нибудь дичь и поближе ознакомиться с естественными богатствами острова. В первую же свою прогулку я сделал открытие, что на острове водятся козы. Я этому очень обрадовался, но беда была в том, что эти козы были страшно дики, чутки и проворны, так что почти не было возможности к ним подкрасться. Меня, однако, это не смутило; я был уверен, что рано или поздно научусь охотиться на них. Когда я выследил места, где они обыкновенно собирались, то подметил следующую вещь; когда они были на горе, а я появлялся под ними в долине, - все стадо в испуге кидалось прочь от меня; но если случалось, что я был на горе, а козы паслись в долине, тогда они не замечали меня. Это привело меня к заключению, что глаза этих животных не приспособлены для смотрения вверх и что, следовательно, они часто не видят того, что над ними. С этих пор я стал придерживаться такого способа: я всегда взбирался сначала на какую нибудь скалу, чтобы быть над ними, и тогда мне часто удавалось подстрелить их. Первым же выстрелом я убил козу; при которой был сосунок. Мне от души было жалко козленка. Когда мать упала, он продолжал смирно стоять около. Мало того: когда я подошел к убитой козе, взвалил ее на плечи и понес домой, козленок побежал за мной. Так мы дошли до самого дома. У ограды я положил козу на землю, взял в руки козленка и пересадил его через частокол. Я надеялся выростить его и приручить, но он еще не умел есть, и я был принужден зарезать и съесть его. Мне надолго хватило мяса этих двух животных, потому что ел я мало, стараясь по возможности сберечь свои запасы, в особенности хлеб.
После того, как я окончательно основался в своем новом жилище, самым неотложные делом было для меня устроить какой нибудь очаг, в котором можно было бы разводить огонь. Необходимо было также запастись дровами. О том, как я справился с этой задачей, а равно о том, как я увеличил свой погреб и как постепенно окружил себя некоторыми удобствами, я подробно расскажу в своем месте, теперь же мне хотелось бы поговорить о себе, рассказать какие мысли в то время меня посещали. А их, понятно, было немало.
Мое положение представилось мне в самом мрачном свете. Меня забросило бурей на необитаемый остров, который лежал далеко от места назначения нашего корабля и за несколько сот миль от обычных торговых морских путей, и я имел все основания прийти к заключению, что так было предопределено небом, чтобы здесь, в этом печальном месте, в безвыходной тоске одиночества я и окончил свои дни. Обильные слезы струились у меня из глаз. когда я думал об этом, и не раз недоумевал я, почему провидение губит свои же творения, бросает их на произвол судьбы, оставляет без всякой поддержки и делает столь безнадежно несчастными, повергает в такое отчаяние, что едва ли можно быть признательным за такую жизнь.
Но всякий раз внутренний голос быстро останавливал во мне эти мысли и укорял за них. Особенно помню я один такой день. В глубокой задумчивости бродил я с ружьем по берегу моря. Я думал о своей горькой доле. И вдруг заговорил во мне голос разума. "Да, - сказал этот голос, - положение твое незавидно: ты одинок - это правда. Но вспомни: где те, что были с тобой? Ведь вас село в лодку одиннадцать человек: где же остальные десять? Почему они погибли? За что тебе такое предпочтение? И как ты думаешь, кому лучше: тебе или им?" И я взглянул на море. Так во всяком зле можно найти добро, стоит только подумать, что могло случиться и хуже.
Тут я ясно представил себе, как хорошо я обеспечил себя всем необходимым и что было бы со мной, если б случилось (а из ста раз это случается девяносто девять)... если б случилось, что наш корабль остался на той отмели, куда его прибило сначала, если бы потом его не пригнало настолько близко к берегу, что я успел захватить все нужные мне вещи. Что было бы со мной, если б мне пришлось жить на этом острове в тех условиях, в каких я провел на нем первую ночь - без крова, без пищи и без всяких средств добыть то и другое? В особенности, - громко рассуждал я сам с собой, - что стал бы я делать без ружья и без зарядов, без инструментов? Как бы я жил здесь один, если бы у меня не было ни постели, ни клочка одежды, ни палатки, где бы можно было укрыться? Теперь же все это было у меня и всего вдоволь, и я даже не боялся смотреть в глаза будущему: я знал, что к тому времени, когда выйдут мои заряды и порох, у меня будет в руках другое средство добывать себе пищу. Я проживу без ружья сносно до самой смерти.
В самом деле, с самых же первых дней моего житья на острове я задумал обеспечить себя всем необходимым на то время, когда у меня не только истощится весь мой запас пороху и зарядов, но и начнут мне изменять здоровье и силы.
Сознаюсь: я совершенно упустил из виду, что мои огнестрельные запасы могут быть уничтожены одним ударом, что молния может поджечь мой порох и взорвать. Вот почему я был так поражен, когда у меня мелькнула эта мысль во время грозы.
Приступая теперь к подробному описанию полной безмолвия печальнейшей жизни, какая когда либо выпадала в удел смертному, я начну с самого начала и буду рассказывать по порядку.
Было, по моему счету, 30-е сентября, когда нога моя впервые ступила на ужасный остров. Произошло это, значит, во время осеннего равноденствия; в тех же широтах (т. е., по моим вычислениям, на 9ь 22' к северу от экватора) солнце в этом месяце стоит почти отвесно над головой.
Прошло дней десять-двадцать моего житья на острове, и я вдруг сообразил, что потеряю счет времени, благодаря отсутствию книг, перьев и чернил, и что в конце концов я даже перестану отличать будни от воскресных дней. Для предупреждения этого я водрузил большой деревянный столб на том месте берега, куда меня выбросило море, и вырезал ножом крупными буквами надпись: "Здесь я ступил на этот берег 30 сентября 1659 года", которую прибил накрест к столбу. По сторонам этого столба я каждый день делал ножом зарубку; а через каждые шесть зарубок делал одну подлиннее: это означало воскресенье; зарубки же, обозначавшие первое число каждого месяца, я делал еще длиннее. Таким образом, я вел мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы и годы.
Перечисляя предметы, перевезенные мною с корабля, как уже сказано, в несколько приемов, я не упомянул о многих мелких вещах, хотя и не особенно ценных, но сослуживших мне тем не менее хорошую службу. Так, например, в помещениях капитана и капитанского помощника я нашел чернила, перья и бумагу, три или четыре компаса, некоторые астрономические приборы, подзорные трубы, географические карты и книги по навигации. Все это я сложил в один из сундуков на всякий случай, не зная даже, понадобится ли мне что нибудь из этих вещей. Кроме того, в моем собственном багаже оказались три очень хороших библии (я получил их из Англии вместе с выписанными мною товарами и, отправляясь в плавание, уложил вместе с своими вещами). Затем мне попалось несколько книг на португальском языке, в том числе три католических молитвенника и еще несколько книг. Их я тоже подобрал. Засим я должен еще упомянуть, что у нас на корабле были две кошки и собака (я расскажу в свое время любопытную историю жизни этих животных на острове). Кошек я перевез на берег на плоту, собака же, еще в первую мою экспедицию на корабль, сама спрыгнула в воду и поплыла следом за мной. Много лет она была мне верным товарищем и слугой. Она делала для меня все, что могла, и почти заменяла мне человеческое общество. Мне хотелось бы только, чтобы она могла говорить. Но этого ей было не дано. Как уже сказано, я взял с корабля перья, чернила и бумагу. Я экономил их до последней возможности, и пока у меня были чернила, аккуратно записывал все, что случалось со мной; но когда они вышли, мне пришлось прекратить мои записи, так как я не умел делать чернила и не мог придумать, чем их заменить.
Вообще, несмотря на огромный склад у меня всевозможных вещей, мне, кроме чернил, недоставало еще очень многого; у меня не было ни лопаты, ни заступа, ни кирки, так что нечем было копать или взрыхлять землю, не было ни иголок, ни ниток. Не было у меня и белья, но я скоро научился обходиться без него, не испытывая большого лишения.
Вследствие недостатка в инструментах всякая работа шла у меня медленно и тяжело. Чуть не целый год понадобилось мне, чтоб довести до конца ограду, которою я вздумал обнести свое жилье. Нарубить в лесу толстых жердей, вытесать из них колья, перетащить. Эти колья к моей палатке - на все это нужно было много времени. Колья были очень тяжелы, так что я мог поднять не более одной штуки зараз, и иногда у меня уходило два дня только на то, чтобы обтесать кол и принести его домой, а третий день - на то, чтобы вбить его в землю. Для этой последней работы я употреблял сначала тяжелую деревянную дубину, а потом вспомнил о железных ломах, привезенных мною с корабля, и заменил дубину ломом, хотя не скажу, чтобы это принесло мне большое облегчение. Вообще вбивание кольев было для меня одною из самых утомительных и кропотливых работ.
Но я этим не смущался, так как все равно мне некуда было девать мое время; по окончании же постройки другого дела у меня не предвиделось, кроме скитаний по острову в поисках за пищей, которым я в большей или меньшей степени предавался каждый день.
Между тем, я принялся серьезно и обстоятельно обсуждать свое положение и начал записывать свои мысли - не для того, чтобы увековечить их в назидание людям, которые окажутся в моем положении (ибо таких людей едва ли нашлось бы много), а просто, чтобы высказать словами все, что меня терзало и мучило, и тем хоть сколько нибудь облегчить свою душу. Но как ни тягостны были мои размышления, рассудок мой начал мало по малу брать верх над отчаянием. По мере сил я старался утешить себя тем, что могло бы случиться и хуже и противопоставлял злу добро. С полным беспристрастием я, словно кредитор и должник, записывал все претерпеваемые мной горести, а рядом все, что случилось со мной отрадного.
ЗЛО ДОБРО
Я заброшен судьбой на мрачный, Но я жив, я не утонул подобно всем необитаемый остров и не имею моим товарищам. никакой надежды на избавление.
Я как бы выделен и отрезан от Но зато я выделен из всего нашего всего мира и обречен на горе. экипажа; смерть пощадила одного меня,
и тот, кто столь чудесным образом
спас меня от смерти, может спасти
меня и от моего безотрадного
положения.
Я отдален от всего Но я не умер с голоду и не погиб в человечества; я отшельник, этом пустынном месте, где человеку изгнанный из общества людей. нечем питаться.
У меня мало одежды и скоро мне Но я живу в жарком климате, где будет нечем прикрыть свое тело. можно обойтись и без одежды.