- И все? - спросила тетенька.
- Все.
- Постой, а что же ты наговорила мадемуазель?
- Тетенька, я рассказала ей меньше, чем тебе. Она отвратительная, мерзкая, старая лгунья! - с жаром воскликнула я. - Она же первая мне рассказывала про какого-то швейцарца, за которого она собирается замуж.
- Не врешь? - спросила тетенька.
Но это она спросила уже для очистки совести, своим чутким, добрым сердцем она прекрасно понимала, что я говорю правду. Легкой, чуть подпрыгивающей походкой она побежала наверх к мам?.
Котинг уехала. Тетенька настояла на этом.
- Дрянь такая, - говорила она, - сама Саше про свои романы рассказывала, а потом на нее же бог знает что наплела.
У меня остался горький осадок от этой истории, мне казалось, что мам? так и не поверила мне.
А потом приехала милая мисс Вельш.
Светлым, ярким лучом прошла тетенька через всю мою жизнь - с раннего детства и до последних тяжелых революционных лет, когда она была для меня единственным близким человеком в Ясной Поляне!
В моем раннем детстве Кузминские каждое лето приезжали в Ясную Поляну. Бывало шумно, весело, у них была почти такая же большая семья, как наша. Тетенька - первая затейщица: то за грибами, то купаться, то пикники, то друг к другу обедать.
Высокого, красивого, важного крестного моего Александра Михайловича Кузминского мы боялись, тетеньку - обожали. "Тетя Соня", "тетя Таня" слышалось постоянно. Иногда мы путали и тетю Таню называли мам?, а мам? тетей Соней.
Тетенька любила радость и веселье. Все, что было нерадостно, она с негодованием откидывала. Она терпеть не могла ссор, неприятностей, злобы - они нарушали радость - и старалась скорее все уладить. Как только ссорящиеся с ней сталкивались, она мирила их и вкладывала в это столько жара, что всегда достигала цели. С детьми она вовсе не церемонилась, если кто-нибудь поссорится или подерется, она сейчас же схватит их за шиворот и стукает головами друг о друга, сердито приговаривая: "Ну целуйтесь же, дряни вы этакие, целуйтесь, говорят вам!" А если это не действовало, она и подзатыльник даст, чтобы поскорее помирились, и тогда делалось так смешно, что пропадала злость.
Как-то младший сын тетеньки, любимец ее Митечка, захворал желудком, и надо было ему дать касторового масла.
- Митечка, - говорила ему тетенька, ласково-просительно подавая ему касторку в рюмке, края которой были обмазаны лимонным соком, - Митечка, милый мальчик, выпей касторку.
- Нет, нет, нет, - с какой-то недетской уверенностью тянул Митечка, в такт каждому "нет" отрицательно помахивая рукой.
- Митечка, - уже несколько строже говорила тетенька, - выпей касторку!
- Нет, нет, нет, - с еще большей настойчивостью тянул Митечка.
- Митечка, - грозно воскликнула тетенька, - выпей касторку!
- Нет, нет, нет! - В голосе Митечки слышались уже капризные нотки.
- Да, да, да! - вскрикивала тетенька, давая Митечке три подзатыльника и опрокидывая рюмку с касторкой опешившему мальчику в горло. Он глотал, морщась, захлебываясь, а тетенька запихивала ему в рот ложку малинового варенья на закуску.
Бывало, придут к тетеньке гости, а она их угощает:
- Кушайте, пожалуйста, кушайте, все равно собакам бросится.
И никто не обижался, все смеялись.
Я, к сожалению, не помню ее молодой, но помню, что она пела так, как никто на свете. Я спала в детской за две комнаты от залы. Прогонят спать, а я знаю, что тетенька будет петь, и жду. И вот слышу, первые аккорды на фортепиано берет пап? или брат Сережа. Сердце стучит. В ночной рубашке я крадусь в гостиную.
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты...
Я знаю каждую ноту, дыханье захватывает, мне кажется, что я сама, все вокруг приобретает новое, особенное значение, внутри делается что-то странное, я чувствую в себе новые возможности, силу, которая растет, распухает, томит...
Тетенька кончила. Похвалы, восклицания кажутся ненужными, нарушают очарование. Но вот она снова начинает любимый романс отца:
Слышу ли голос твой
Звонкий и ласковый,
Сердце как птичка
В клетке запрыгает,
Встречу ль глаза твои
Лазурью глубокие,
Душа навстречу им
Из груди просится.
И так-то весело.
И хочется плакать,
И так на шею бы
К тебе б я кинулся!
- Превосходно, превосходно! - слышится голос отца. - Чудесно!
Я стою в ночной рубашке, меня трясет, и внутри растет и ширится что-то, чего словами я назвать не умею.
Помню освещенную залу. Мам? и тетенька, взявшись за руки, придерживая юбочки, танцуют старинную польку. Па вперед, па назад. Они расходятся, опять сходятся, обе раскраснелись, глаза горят. Тетенька тонкая, стройная, мам? немножко портит большой, выдающийся живот, но они обе прекрасны в эту минуту. Когда они, запыхавшиеся, сконфуженные, но довольные, садятся, все аплодируют.
Бывало, отец посмотрит на тетеньку, такую сияющую, жизнерадостную, и скажет:
- Таня, а ведь ты умрешь!
- Вот глупости какие! - восклицала она с негодованием. - Никогда!
Отцу это нравилось, он смеялся до слез.