— Заграничное?
— Нет, по-моему, ещё одно письмо от цементной фабрики.
— Ну положи его вот сюда. Значит, мы получили цемент.
— Я думаю, они пишут, что хотели бы получить деньги.
— Деньги? — переспросил Август с довольным видом. — А ну-ка вскрой его и посмотри, чего они хотят. Так-так. А ты, Эдеварт, достань мой бумажник.
Взяв бумажник, он начал рыться в нём, перебирая разные бумаги и пёстрые лотерейные билеты со множеством цифр.
— А ты чего разулыбалась? — вдруг спросил он у Поулине.
— А как ты думаешь? — ответила она вопросом на вопрос.
Август:
— Вот если б на этой цементной фабрике хоть что-нибудь понимали в иностранных деньгах, то я бы послал им всего лишь одну из этих бумажек, и они были бы рады-радёхоньки. Но сейчас придётся тебе, Поулине, оплатить цемент. Сколько надо-то? Глянь в письмо, сколько они хотят. Ничего страшного, я заплачу по счёту.
Поулине не стала особенно сопротивляться, она сказала, что и сама может оплатить цемент. Но при этом добавила, что тогда от его акций почти ничего не останется.
— Каких таких акций?
— Банковских, каких же ещё!
Август не мог не улыбнуться её святой простоте и поглядел на неё с большой симпатией, словно на свою невесту.
Поулине, желая объяснить:
— Счёт на очень много денег.
— Так ведь и цемента очень много, — сказал Август.
— Верно, — согласилась Поулине, — но, если ты оплатишь весь этот цемент, от твоих акций вообще ничего не останется. Вот что я хотела сказать.
Август:
— Господи, Поулине, радость моя, я ведь вложил в эту фабрику пять тысяч крон.
— Да, ты вложил пять тысяч крон, они так и лежат, никуда не делись.
— Пять тысяч крон от Оттесена, хозяина невода, на строительство фабрики рыбной муки! — рявкнул Август.
— Верно, — сказала Поулине, — но это был взнос, а из взносов я не выплачу ни кроны.
Август больше не смотрит на неё с симпатией. Он её просто не понимает. Её странная фраза остаётся загадкой для него.
— Значит, ты не заплатишь из взносов? — спрашивает он кротко.
— Не заплачу, — говорит она решительно. — Люди, которые внесли деньги в банк, должны иметь возможность получить их обратно и не потерять при этом ни единого шиллинга.
— Ха-ха-ха! — хохочет Август. — В жизни не слышал ничего более забавного. По-твоему, лучше платить из акционерного капитала, лишь бы ничего не потерять?
— Да, — кивает Поулине.
— Вот оно что! — устало говорит Август. — Раз так, оплати счёт моими акциями.
— Тогда у тебя ничего не останется, — говорит Поулине, вроде как с глубоким сочувствием.
Август, ошарашенно:
— Ты, случайно, не обсчиталась?
— Вот уж не думаю. Впрочем, можешь прийти сам и всё пересчитать.
— Если память мне не изменяет, у меня пятьдесят акций, не так ли? — спрашивает он.
Поулине:
— Даже больше, у тебя их шестьдесят. Пятьдесят, которые сначала числились за Эдевартом, и десять твоих собственных.
— Точно, я совсем забыл про свои десять. Видишь, дорогая Поулине, оно и получается шесть тысяч крон. Неужто я истратил так много за такой короткий срок?
— Похоже на то, — отвечает Поулине. — Ты, верно, и сам помнишь, как швырял деньги направо и налево? Я знаю по меньшей мере трёх человек, которым ты помог обзавестись домом. А может, их было и больше.
— Наглая ложь! — взрывается Август.
— А Родерик? А Николаи? А человек из Флатена, уж и не ведаю, как его зовут.
— Есть о чём говорить, — откликается Август. — Какие-то жалкие несколько сотен. Да там и тысячи не наберётся!
Поулине продолжает:
— А сколько ты потратил, когда ездил на юг?
Август, смеясь:
— Ещё что?
— А ещё ты покупаешь быков.
— Быков? Нет, тебя и впрямь занесло. Один-единственный бык, — говорит Август пренебрежительно. — Вот поглядела бы ты на сотни тысяч быков и коров, которые были у меня в стране под названием Перу! А однажды мне довелось пасти аж два миллиона быков. Было это в Австралии. Там я не делал ни единого шага пешком, а знай себе разъезжал верхом по всяким делам, в моём распоряжении были десяток лошадей, седла в серебре...
— Молчал бы ты лучше, — говорит Поулине.
— Молчать? А ты приходишь ко мне и заводишь разговор про одного-единственного быка!