— Дело в том, что у тебя есть вкус к жизни.
— Что ж мне, по-твоему, надо иметь вкус к смерти?
Август снова делается словоохотливым, говорит горячо, говорит много, но ответа не получает. В конце концов ему становится ясно, что друга не так-то просто убедить болтовнёй, он подходит к печке и спрашивает:
— У тебя, часом, нет подозрения, что ты, может быть, не единственный, кто её домогается?
Эдеварт:
— Это как же? Нет, я ничего об этом не знаю.
— Ну вообще то это не моё дело, — говорит Август.
Но он явно угодил Эдеварту, этому жеребцу, в больное место. Тот смутился, поднял с полу какую-то щепочку и начал крутить её.
— Да нет, это и впрямь не моё дело, — повторяет Август и подходит к окну, — но сам я никогда не стану переживать из-за женщины.
Наверно, эти слова были сказаны в утешение Эдеварту, но бесполезно, тот всё ниже склонял голову, вертя подобранную с полу щепочку, и выглядел крайне подавленным. Может, его сердце терзали тревога и заботы? Или он просто делал вид, что испытывает эти чувства?
Август:
— Это, конечно, не очень хорошо. Но скажи на милость, что остаётся делать нам, морякам и путешественникам, кроме как войти в ближайшую гавань, а про старую забыть? Невелика радость вечно ходить и горевать.
— Дело вот в чём, — заговорил Эдеварт. — Сначала нас было только двое, она и я. Вот тогда мы не могли расстаться друг с другом, тогда любая близость казалась нам недостаточной.
— Так оно всегда и бывает! — воскликнул Август тоном знатока.
— Да, только мы начали не с той стороны, — продолжил Эдеварт, — ведь она и раньше была замужем и, наверное, не могла забыть первого мужа.
— Большой подлец был, как я слышал?
— Нет-нет, — ответил Эдеварт, — он был из её родных мест, он вырос на её земле, а я вырос в другом месте, и я был для неё чужой. Может, это сыграло свою роль, не знаю. Но он был побойчей меня, и ещё он был отменный любовник.
— Между прочим, ты тоже не ударял в грязь лицом.
— Я сам, — мечтательно сказал Эдеварт, — я сам был очень молод, я не умел ни играть на гармошке, ни пить, ни ухаживать за другими девушками. Для меня существовала только она. А он выучился на жестянщика и умел делать множество хороших вещей: сита, и ковши, и вёдра. Вот он и был для неё первым номером. С ним она и поехала в Америку.
— А разве он не мог поехать туда один?
— Не думаю, что она хотела этого, ведь она осталась с ним, а немного погодя он где-то сгинул, в этой самой Америке...
— Да плюнь ты на него, — перебивает Август, — в конце концов мы говорим не о нём, а о ней.
— Верно, но никто не знает, что с ним сталось, умер он или просто сбежал.
— Он сбежал, — воскликнул Август, — просто-напросто сбежал, на него это похоже! Не подумал ни про жену, ни про детей. — Августу была непонятна дурацкая беспристрастность друга. Он яростно фыркнул. Тоже мне ревность называется! Август, тот разорвал бы своего соперника в клочья, чести ни на грош, и вообще как-то всё не по-людски. Подлая скотина, арестант и всё такое прочее. — Тебе, Эдеварт, следовало покрепче держать её на привязи, она не видела у тебя серьёзных намерений. Вот будь я на твоём месте!..
— Да всё было хорошо, пока она не начала разыскивать его. И с тех пор я превратился для неё в ничто.
— Она что, ищет его? Так ведь он же умер. Я никогда не думал, что он задал дёру, хотя это вполне на него похоже, нет и нет, он умер, отдал концы, и не на самый приличный манер: то ли в железнодорожной катастрофе, то ли прыгнул прямо в реку Гудзон. Будто я не знаю кучу людей, которые так поступали! Какого же чёрта она мечется и разыскивает покойника! Уж я-то сказал бы ей пару ласковых!
— Она и детей заставила его искать!
— В жизни не слышал ничего глупее: искать покойника!
— Если бы она знала это наверняка!..
Возбуждённый Август снова подходит к печке:
— Я просто диву даюсь, как спокойно ты об этом рассуждаешь! Разве она не твоя законная жена? Чего ради ты так себя ведёшь, дурень ты эдакий, у тебя что, голова не в порядке? Ты и про её жестянщика говоришь так, будто он не жестянщик, а золотых дел мастер. Дай мне лучше посмотреть её письма.
— Письма? — переспросил Эдеварт. — Чего вдруг? Да и не думаю я, что они у меня есть.
Стало быть, у Эдеварта не было писем, он не хранил эти столь дорогие для него строки. Возвратись после долгих странствий, он, может, даже не прочитал их внимательно. Как-то странно выглядела вся его любовь, хоть он и сидел и рассуждал о ней. И вся его ревность тоже была чистой воды выдумкой.
— Ты должен дать эти письма мне, чтоб я мог их прочесть, — приказал Август, — потому что я знаю, как нам следует поступить.
Эдеварт с досадой встал:
— Зачем тебе эти письма? У меня, может, только и осталось, что последнее!
Он поискал в кровати — нет! Он поискал во всех карманах, поискал даже в карманах своего воскресного костюма, который висел на стене.
— Может, его кто-то взял? — сказал он. Вот вам большая и пылкая любовь!
Наконец он нашёл письмо на полу, оно выпало из постели.
Письмо было написано прошлой осенью и ничего особенного собой не представляло: мол, пишет она в вечерний час и думает, что он скоро к ней приедет. У неё всё очень хорошо: она сняла шесть комнат, а потом сдала их людям с железной дороги, некоторым с boarding'ом. Брови, о которых он так часто говорил, она каждый вечер смазывает кокосовым маслом из аптеки, вот ему доказательство, что она его не забыла. Вообще же она собирается в следующий раз доехать до Фриско, но на пороге зимы, да ещё при полной неизвестности, это слишком долгое путешествие. Впрочем, в платьях у неё недостатка нет, и ещё у неё есть новое пальто с воротником и манжетами из скунса. Она просит его написать, как ему живётся, и не забывать про неё. Под конец она передавала приветы от нашей дочери миссис Адамс, которая вообще не помнит больше ни единого слова по-норвежски, а знает только по-английски...
Эдеварт сидел и внимательно слушал, кое-что для него прозвучало как новость. Он поднял глаза и сказал:
— Значит, в следующий раз она намерена добраться до Фриско? Ну прямо как ищейка, всюду ездит и всюду приспосабливается.
Август был недоволен и заявил тоном превосходства:
— Ничего худого я про это письмо не скажу, но это ни то ни сё. Ты ни в чём не можешь упрекнуть её, она изменилась в лучшую сторону. И ты должен был немедля ответить ей, что, мол, разрешаешь своей жене поступать, как ей заблагорассудится, уезжать, приезжать и командовать вами обоими, — вот что я бы сделал на твоём месте. А сейчас мы отправим телеграмму, это решено. — Август диктует: — Исполни свой долг и приезжай немедленно. Я при смерти. Наследство будет разделено...
Эдеварт глядит на него, разинув рот.
— Спору нет, здесь есть некоторое преувеличение, — говорит Август, — но разве я не был долгое время при смерти? И об этом мы тоже скажем. Я всё сформулирую как надо. В конце концов, мы дадим телеграмму на норвежском языке, так что ещё вопрос, дойдёт ли она.
— Не дойдёт, — сказал Эдеварт, покачав головой.
Август, нимало не смутясь:
— Так мы и сделаем. Главное, чтобы она перепугалась. Я при смерти... Наследство будет разделено...