Справедливость этого замечания поразила всех; однако же долг историка говорить только правду заставляет нас признать, что лишь несколько голосов, вырвавшихся из самых чистых сердец, ответили согласием.
- Так, значит, - продолжал Антонио, - будет справедливо, если Тукал даст мне немного табаку, чтобы я мог курить его в своей хижине, не так ли, Камбеба?
- Справедливо, - вскричал Камбеба в восторге от того, что контрибуцией облагался не он, а кто-то другой.
И Тукалу пришлось разделить свой табак с Антонио.
- Теперь, - продолжал Антонио, - я потерял свою деревянную ложку. У меня нет денег, чтобы купить ложку, ведь, вместо того чтобы работать, я пел песни и рассказывал вам истории: было бы справедливо, если бы Боном дал мне ложку, чтобы я мог есть суп. Правда, Тукал?
- Справедливо! - воскликнул Тукал в восхищении от того, что Антонио соберет налог не только с него. И Антонио протянул руку к Боному, который вручил ему ложку.
- Теперь у меня есть табак, - продолжал Антонио, - и есть ложка, чтобы хлебать суп, но у меня нет денег, чтобы купить мясо для бульона. Поэтому будет справедливо, если Кастор отдаст мне табурет, который он мастерит, чтобы я продал его на базаре и купил говядины, не так ли, Тукал, не так ли, Боном, не так ли, Камбеба?
- Правильно, - в один голос вскричали Тукал, Боном и Камбеба. Правильно! - И Антонио, наполовину с его согласия, наполовину силой, вытащил табурет из рук Кастоpa, когда тот только что приколотил к нему последний кусок бамбука.
- Теперь, - продолжал Антонио, - я расскажу вам историю, но будет справедливо, если я съем что-нибудь и наберусь сил, не так ли, Тукал? Не так ли, Боном? Не так ли, Кастор?
- Да, да, - в один голос ответили уплатившие подать.
Тут испугался Камбеба.
- Но мне нечего положить на зубок, - сказал Антонио, показав свои челюсти, сильные, как у волка. Камбеба почувствовал, что волосы у него встали дыбом, и машинально протянул руку к очагу.
- Значит, будет справедливо, - продолжал Антонио, - если Камбеба даст мне банан, как вы думаете?
- Да, да, так будет справедливо, - крикнули в один голос Тукал, Боном и Кастор, - да, справедливо, банан, Камбеба. - И все голоса подхватили хором:
- Банан, Камбеба!
Несчастный Камбеба с растерянным видом посмотрел на сборище негров и бросился к очагу, чтобы спасти свой банан, но Антонио остановил его, крюком схватил веревку и зацепил пояс Камбебы. Камбеба вдруг почувствовал, что его отрывают от земли и под улюлюканье всей компании он поднимается к небу. Примерно на высоте десяти футов Камбеба повис, судорожно протягивая руки к злосчастному банану, отнять который у врага теперь не было никакой возможности.
- Браво, Антонио, браво, Антонио! - закричали все присутствующие, изнемогая от хохота, в то время как Антонио, отныне полновластный хозяин банана, вокруг которого завязался спор, осторожно раздул золу и вытащил дымящийся банан, в меру поджаренный и потрескивающий так, что у зрителей потекли слюнки.
- Мой банан, мой банан, - воскликнул Камбеба с глубоким отчаянием в голосе.
- Вот он, - сказал Антонио, показав банан Камбебе.
- Я не могу его взять.
- Ты не хочешь его?
- Мне его не достать.
- Тогда, - продолжал Антонио, поддразнивая несчастного, - тогда я его съем, чтобы он не сгнил.
И Антонио начал снимать кожуру с банана с такой комичной серьезностью на лице, что хохот присутствующих перешел в конвульсии.
- Антонио, - крикнул Камбеба, - Антонио, прошу тебя, отдай мне банан, банан был приготовлен для моей бедной жены, она больна и не может есть ничего другого. Я его украл, он мне был очень нужен.
- Краденое добро не идет на пользу, - наставительно ответил Антонио, продолжая чистить банан.
- А! Бедная Нарина, бедная Нарина, ей нечего будет есть, она будет голодна, сильно голодна.
- Но пожалейте же этого несчастного, - сказал негр из Анжуана, который среди всеобщего веселья оставался серьезным и печальным.
- Я не такой дурак, - сказал Антонио.
- Я не с тобой разговариваю, - заметил Назим.
- А с кем же ты разговариваешь?
- Я говорю с мужчинами.
- Так вот, говорю с тобой; замолчи, Назим.
- Отвяжите Камбебу, - решительно проговорил молодой негр с достоинством, которое оказало бы честь королю.
Тукал, державший веревку, повернулся к Антонио, не уверенный, должен ли он повиноваться. Но малаец повторил:
- Я тебе что сказал? Замолчи, Назим!
- Когда пес лает на меня, я ему не отвечаю и продолжаю свой путь. Пес ты, Антонио.
- Берегись, Назим, - сказал Антонио, качая головой. - Когда нет здесь твоего брата, ты беспомощен, ты не посмеешь повторить того, что сказал.
- Ты пес, Антонио, - произнес Назим, вставая.
Негры, сидевшие между Назимом и Антонио, раздвинулись, так что благородный негр из Анжуана и отвратительный малаец оказались на расстоянии десяти шагов друг против друга.
- Ты говоришь это, стоя в сторонке, Назим, - сказал Антонио, стиснув от гнева зубы.
- Я скажу это вблизи, - вскричал Назим, одним прыжком оказавшись подле Антонио, и гневно, презрительно произнес в третий раз:
- Ты собака, Антонио.
Казалось, белый человек бросился бы на врага и задушил его, если бы на то хватало силы. Антонио сделал шаг назад, изогнулся, как змея, которая готова броситься на добычу, и незаметным движением вытащил нож из кармана куртки.
Назим разгадал намерение Антонио и поджидал, не сходя с места.
Малаец наблюдал за врагом; затем, выпрямившись со змеиной гибкостью, воскликнул.
- Лайзы здесь нет, горе тебе.
- Здесь Лайза, - произнес чей-то суровый голос;
Эти слова были произнесены спокойным тоном, не сопровождаемые каким-либо жестом, и все же при звуке этого голоса Антонио внезапно остановился, нож выпал из его руки.