- Этак и без вас обойдусь, - рассердился Евсей Маркелыч.
Солнце стояло над самой чертой горизонта. Низменный левый берег погрузился в тень, и только обрывы правобережья еще сияли мягким вечерним светом. Словно накопив в себе за день запас солнечных лучей, утесы теперь отдавали их обратно.
Отсюда был виден широкий, как море, Енисей. Небольшая деревня на его дальнем берегу казалась темной крапиной на гладком зеленом поле.
Евсей Маркелыч показал Александру рукой на серебрящуюся даль Енисея.
- Велик! Ангаре здесь конец, а батюшка Енисей еще на две тыщи верст разбежался. А? Видел ты, парень, еще где такую реку?..
Он поманил за собой Александра и влез в лодку, качающуюся и пляшущую на волнах, поднятых катером. Александр взялся за весла, но не успел оттолкнуться, как появилась Варя. Легко перепрыгивая с бревна на бревно, она подбежала к лодке:
- Я тоже с вами! - и очутилась рядом с отцом.
- Сядь, не переверни лодку, - строго сказал ей Евсей Маркелыч.
Варя посмотрела вниз. Скамеечки не было, а по дну лодки переливалась мутная вода.
- В лужу, что ли, садиться? Не упаду и так, - и засмеялась.
Евсей Маркелыч промолчал, но видно было, что на Варю он рассердился.
- Пойду в контору, - сказал лоцман, когда лодка уткнулась носом в берег и галька заскрипела под нею. - Не хочешь со мной? - кинул он Александру. Петра Федоровича послушать, чего у него там.
Таща на буксире небольшую баржу, катер наискось пересекал реку, приближался к плоту.
Евсей Маркелыч погрозил кулаком: вот, мол, вам, знайте наших!
- Ну, а ты к тетке Елене? - Евсей Маркелыч остановился на косогоре перевести дыхание.
- Ага! - Варя кивнула головой.
- Скажи, чтобы баньку истопила, - приду. Все одно ночь ночевать, чего ж не попариться!
Внизу мягко шелестела Ангара, набегая отлогими волнами на каменистые отмели. Тени теперь лежали уже на всей реке, и плот на ее середине казался очень далеким и очень маленьким. Выстроившись в ряд, как моряки на палубе броненосца, стояли на кромке плота девчата.
На берегу, в кузнице, с тонким звоном падали на наковальню молотки там клепали, ремонтировали металлический такелаж. За кузницей жужжало колесо - это перевивали веревочную снасть. Толстые черные канаты, как рельсы, лежали на земле.
Тропинка разделилась на две. Варя свернула на левую. Александр пошел было с Евсеем Маркелычем.
- А вы бы меня проводили, - сказала Варя.
- Пожалуйста! - с готовностью откликнулся Александр.
Высокие бурьяны - полынь и лебеда - плотной стеной стояли по сторонам тропинки, идти рядом было тесно и неловко. Александр взял девушку под руку. Варя шла, свободной рукой обламывая на ходу макушки горько пахнущей полыни.
- Вот вы, значит, и домой приехали, - вдруг сказала она.
- Не совсем еще.
- Это считать нечего.
- Если это считать нечего, так и вы тоже скоро дома будете.
Варя высвободила руку и пошла вперед. Александр успел заметить, как напряженно у нее сдвинулись брови, совсем по-отцовски.
- Буду, конечно...
Верхушки полыни дождем летели на тропинку. Варя обрывала их и бросала обеими руками.
- Счастливо вам на новом месте работать! - отрывисто сказала она, даже не оглядываясь на Александра.
- Спасибо, Варенька... Эх, если бы вы знали, как мне сейчас домой хочется! Ничего другого на свете не надо - только бы домой!..
Тропинка круто спускалась в небольшой овраг. Здесь уже стлались густые предосенние сумерки, холодом и сыростью тянуло от бурьянов. Варя остановилась и, резко повернувшись, глянула прямо в лицо Александру:
- Ничего не надо?
- Ничего! - улыбаясь, сказал Александр.
Варя протянула ему руку:
- Мне тут уже недалечко, дойду одна. До свиданья!
- Варя, я провожу...
- Нет, не надо! - Варя быстро пошла по тропинке.
- Варя, подождите!..
- Вы ведь домой торопитесь, вам некогда, - не оглядываясь, кинула она. - Мне тоже некогда!
И, оставив ошеломленного Александра одного, на ходу слегка поводя плечами, Варя поднялась на противоположный скат оврага и скрылась за густыми бурьянами.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
НОВОЕ РЕШЕНИЕ
Евсей Маркелыч прирос к скамье. Все было сказано. И все было ясно. Давно следовало встать и уйти. Но он сидел, тискал в жестких ладонях фуражку, глядел в распахнутые створки окон, где лежали поздние, переходящие в чернь ночи сумерки, и не мог решиться встать. Встать - это значило согласиться. Встать - это значило принять все на свои плечи. И он сидел и молчал, чего-то еще выжидая.
Это - и именно так - понимали и Петр Федорович, впотьмах жадно куривший папиросу за папиросой, и парторг леспромхоза Иван Антонович Глущенко, и Трифон Васильевич, начальник рейда. Они много уже говорили, и теперь, если замолчал Евсей Маркелыч, следовало и им помолчать. Дождаться, когда он встанет и тем самым скажет: да.
Фиолетовое небо быстро темнело, как темнеет промокательная бумага, положенная на разлитые по столу чернила. Вызывающе четко где-то за спиной Евсея Маркелыча отщелкивал доли минут маятник ходиков.
- Значит, плыть? - наконец сказал Евсей Маркелыч.
Ему никто не ответил. Много раз повторялось, что надо плыть. Зачем же еще говорить!