66710.fb2
Из шалашки - маленького домика на плоту - вышел мужчина. Широкоплечий, немного сутулый, с коротко подстриженной седой бородой. Седина серебрилась у него и на висках. Он подошел к кромке плота, надвинул фуражку ниже на лоб, из-под ладони глянул на Александра и негромко спросил:
- Ты что, парень, сюда, что ли, метишь?
- Да, - откликнулся Александр. - Вы лоцман?
- Лоцман. А что тебе?
- С вами до Утесовой попутным сплыть хочу.
- Езжай! - радушно сказал лоцман. - Бери эвон лодку да подплывай.
Александр последовал его совету, бросил в лодку шинель и чемодан и, работая шестом, быстро перемахнул через стремнину, отделявшую плот от берега.
- Так... Отслужил, значит? Совсем теперь? - спросил лоцман Александра, когда тот стал с ним рядом, и стряхнул прилипшую к его гимнастерке щепочку.
- Да, отслужил. Пять лет. Год в военной школе проучился, три провоевал, а потом еще год в армии оставался.
- И за границей побывал, значит?
- Побывал.
- Понравилось?
- Нет, не понравилось! - засмеялся Александр. - Рад, что домой наконец приехал.
Лоцман одобрительно посмотрел на Александра. В глазах у него вспыхнули ответные искорки затаенного смеха.
- Н-да, в первую германскую я тоже повоевал, - сказал он, - и тоже был за границей, в Турции. Так веришь - нет, вода даже - и та была невкусная... Да, - он надвинул фуражку совсем на глаза, - на родине-то и воздух совсем другой - легче дышится. - Он присмотрелся к Александру. - Офицером был?
- Да. Лейтенантом.
- Молодец! Как зовут тебя?
- Александром. А вас?
- А я, значит, Евсей. По отцу - Маркелыч. На "вы" меня не зови - беда не люблю, запомни. Так вот, Александр, пошли, что ли, в шалашку?
В шалашке, построенной из тонких колотых досок, было прохладно. Ветер гулял в щелях между досками. Вдоль стен, из конца в конец, тянулись нары. На них - охапки свежескошенной, уже по-осеннему грубоватой травы, какие-то брезенты, дерюжки и неразобранные постели. Чья-то заботливая рука украсила угол шалашки пихтовыми лапками и яркими плакатами.
- По делу едешь куда? - спросил Евсей Маркелыч, присаживаясь на сундучок и выдвигая из-под нар другой, для Александра.
- Домой. Мать у меня в Кондратьевой. - И Александр повторил то, что рассказывал Горячеву.
- Вона чего! Значит, к старушке матери? Та-ак... - протянул лоцман. - С нами надоест тебе плыть - медленно. А за пять лет, поди, о доме наскучался...
- Не так за пять лет, как за последние две недели. Да ничего, теперь все равно больше ехать мне не на чем. Днем раньше, днем позже, а доберусь, сказал Александр. - Кстати, погляжу, как лес сплавляют. Плавать на плотах мне никогда не приходилось. Смотрю сейчас: какая громадина! Тысяч семь кубометров будет?
- Семь?! Четырнадцать тысяч с хвостиком...
- Ого! Вот это да... А скоро мы отчалим?
- Скоро. Вот получат девчата продукты - и тронемся, значит. Постель-то есть у тебя?
- Откуда же у меня постель! - развел руками Александр. - В поезде на готовой ехал, а в самолете и вовсе не нужна была.
- Да это я так, - заметил Евсей Маркелыч, - просто к слову спросил. Поспать на чем найдется: ночью всегда четверо на вахте стоят. Иди полежи. Вижу, носом клюешь.
Александру хотелось спать. Выйдя вчера из клуба, он долго бродил за околицей поселка - все любовался на сумрачно молчащую в ночи тайгу и не заметил, как пролетела ночь и наступило утро. Зато теперь сон одолевал его с диковинной силой.
Едва разрывая склеивающиеся веки, Александр благодарно кивнул головой лоцману, влез на нары, подсунул под голову чью-то куртку с комсомольским значком на лацкане и с наслаждением вытянулся на пружинящей и слегка шуршащей траве.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЯКОРЬ ПОДНЯТ
Проснулся Александр от сильного шума.
Плот вздрагивал, гремели цепи, перекликались тонкие девичьи голоса.
Александр приподнялся на локте, огляделся. На нарах, совсем рядом с ним, теперь были навалены мешки с хлебом и другими продуктами, прибавились еще и постели. Он удивился, как это мог не слышать, когда сюда входили и устраивались люди.
Шум и возня все усиливались. Александр соскочил с нар, привычным движением обдернул гимнастерку и приоткрыл легкую дощатую дверь.
Солнце перевалило уже на вторую половину дня, и лучи его теперь прямо в упор освещали берег. Оттого особенно отчетливо выделялись на нем погнутые и потрепанные бревнами во время скатки кусты однолетних березок, серые обломки прокладочных жердей и покатов и острые камни, на гранях которых налипла сбитая с бревен кора.
Александр открыл дверь шире, вышел на бревна. Здесь все было в движении. Скрипя, крутилось васильяново колесо - ворот, так названный по имени изобретателя. Наматываясь на его барабан, полз толстый смоляной канат. Волокушные цепи звено за звеном опускались в воду. Стальные тросы, извиваясь как змеи, скользили вдоль пучков бревен. Уткнувшись носом в угол плота и выбрасывая из-под кормы бледно-зеленую пузырчатую пену, работал катер. Мелкая дрожь сотрясала головку плота.
Как цветы на весеннем лугу, повсюду пестрели яркие платки. Пунцовые от жаркой работы, ложась всей грудью на спицы васильянова колеса, девушки шаг за шагом двигались по кругу. Другие, по нескольку человек вцепившись железными крючьями в звенья цепей - огромных, каждое звено по полпуда, ухая и подпевая, рывками подтаскивали их к кромке плота и сбрасывали в воду. Третьи, надев широкие брезентовые рукавицы, волокли блестящий стальной трос.
У каждой реи стояли тоже девушки, и девушки же толпились в самом дальнем конце плота - на корме.
В этом потоке осмысленного, слаженного труда, в цветнике ярких платков и кофточек только два человека стояли неподвижно, как центр, вокруг которого вращалось все: Евсей Маркелыч и Петр Федорович Горячев. Коротко и властно отдавали они распоряжения, и, покорные их воле, двигались тяжелые цепи, тросы и канаты.
- Эй, на катере! - крикнул Петр Федорович, и голос его прозвучал отрывисто и резко. - Кончай работать, отходи!
Катер тотчас отвалил, описал на воде широкий круг и устремился к корме плота.
Многие из девушек Александру были знакомы, он их видел вчера.
Он узнал юных сестер Надю и Груню, на вечеринке все время не разлучавшихся друг с другом. И здесь они стояли рядом, направляя ломиками бегущий вдоль плота трос.
Узнал Ксению, высокую рябоватую девицу с сурово нахмуренными бровями. Она и на празднике держалась как-то на отшибе, ни с кем не сближаясь. Иногда Ксения пела со всеми песни, выходила плясать, но все это делалось так, чтобы окружающим было понятно: она не участвует в общем веселье, а веселится только для себя и так, как ей хочется.
У васильянова колеса он увидел еще трех девушек: Полю, Лушу и Фиму. Александру вчера рассказывали, что мать Луши служит плановиком в леспромхозе; добилась, чтобы дочь взяли в бухгалтерию ученицей, а Луша, проработав меньше года, подала заявление: не хочу сидеть в конторе, переведите на сплав, там люди нужнее.
По другую сторону ворота, упираясь в спицу колеса обеими руками, шла по кругу Ирина Даниловна, женщина лет тридцати восьми с тихим, задумчивым лицом. Вчера она была в черном шелковом платье, а голова повязана таким же черным платком, с крылатым узлом на затылке. Теперь она шла, откинув назад непокрытую голову - черные волосы упали на плечи, - шла по кругу с той же ласковой, задумчивой улыбкой. Только сегодня на ней была надета вылинявшая солдатская гимнастерка.