- Откуда ты?
- Торопились догнать вас. А ночью в тумане в глухую протоку вскочили и на мель присели - такое несчастье! - торопливо говорила Фима, забывая сказать о себе и все объясняя, почему задержался "Сплавщик". - Целую неделю снимались. Иван Антонович от горя почернел. Ванюшка Доронин и спать не ложился. Все сваями, сваями выталкивались, а вода убывает. И за островом никто нас не видит. Я вся извелась, прямо сгорела...
Евсей Маркелыч не слушал ее. Жестами объяснял матросам, что делать. Потом все они, наклонясь головой вперед, чтобы пробить стену дождя и ветра, побежали на корму. Фима, прихрамывая, спешила за ними. Отстала далеко, а все говорила, словно ее кто мог слышать:
- Извелась я, ну прямо извелась вся...
У кормы волны громоздились выше и острее. Ветром сбивало крайние челенья, и теперь плот все больше выгибался дугой, становясь боком к волнам. Все чаще отделялись одиночные бревна, выбитые штормом из пучков. На втором от конца челене стоять было опасно: там все ходило ходуном - лопнула проволока сразу на нескольких пучках, и не скрепленные теперь меж собою бревна подскакивали при каждом ударе ветра. Иногда волны, словно сговорившись, полукружием одновременно вставали вокруг, и тогда плот падал как в яму. А в следующий миг шумящие гребни смыкались вершинами и забрасывали людей клочьями пены.
Дождь теперь не свергался сплошной стеной, как вначале. Ветер ее изрыл, проделал в ней ходы, разбил, как клиньями, на части, обратив в блуждающие над рекой водяные смерчи.
Когда такой столб проходил над плотом, казалось, что под его поступью гнутся толстые бревна. Люди падали ничком. Но только столб сползал с плота, они опять вскакивали и брались за багры.
Вдали, как тень, стал виден Верещагинский мыс.
Евсей Маркелыч с матросами добрался в корму как раз к тому времени, когда, сделав где-то вдали оборот, "Сплавщик" вновь приближался к плоту.
- Ох, рисковый парень! - шептал лоцман. - Вот рисковый! Другой бы удрал под берег и стоял там...
Доронин махал ему рукой, кричал в рупор - ветер относил его слова.
С парохода готовились кинуть легость. Ловить ее подбежали сразу несколько человек. Не возьмешь сразу - снесет волной, и тогда закидывай снова.
В воздухе мелькнул мешочек с песком, заделанный на конце легости. Поскользнувшись на мокром бревне, его всем телом прикрыла Ирина Даниловна. Она больно ударилась, вскрикнула, но тут же вскочила и побежала к буксиру, выбирая на ходу тонкую бечеву.
- Дайте я сделаю! - крикнул ей Александр.
Ирина Даниловна, не обращая внимания на боль от ушиба, стала привязывать легость к канату. На пароходе застучала лебедка, пополз в воду стальной трос.
- За пучками следите, - показывал девушкам Евсей Маркелыч.
Трос упал в воду. Пароход отходил все дальше, зарываясь в волны всем корпусом.
- Ну, черт, и смелый же! - восхищенно бормотал Евсей Маркелыч. - Даст типок - сам не опрокинулся бы...
Трос взлетел над водой, прочертил прямую линию от парохода к плоту. Скрипнули от типка - короткого и сильного рывка - бабки, за которые был заделан буксир. Пароход так и заерзал на вершине волны, накренился, но выпрямился.
Обошлось!
- Буксир... буксир проверьте... - не услышал, а только догадался Евсей Маркелыч, о чем кричит ему в рупор Ванюшка Доронин.
Он помахал ему рукой:
- Бери!
Плот стал выпрямляться. Волны били ему теперь не в бок, а в лоб и становились слабее и мельче.
Медленно приближался Верещагинский мыс. Пройти бы только его! А с пароходом уже не страшно плыть и до конца.
И вдруг оборвалась коса дождя. Открылась необъятная, заполненная кипящими волнами даль. Над нею голубело чистое небо. Штормовая туча сваливалась влево, уходила за Енисей, в бескрайную тайгу, стеля перед собой лес, как спелое ржаное поле.
А ветер еще гудел и метался над рекой, словно боялся, чтобы туча не повернула обратно. Потом, так же как и дождь, оборвался внезапно. Яркое выглянуло солнце, и на серой завесе уходящего дождя заиграла великолепная радуга.
1947