- А теперь ответьте мне всего на один вопрос: Немцов был грамотным или нет?
- Неграмотным! - решительно ответил Калманов, потом замолчал, и стало видно, как медленно у него на лбу выступает пот.
- А теперь сравните, Иван Степанович! - Попов положил рядом с рапортом копию приказа. - Не кажется ли вам, что это писала одна и та же рука?
- Никаких сомнений! - отозвался Павлищев, переводя тяжелый взгляд с записок на Калманова.
Бывший поручик молчал, не поднимая глаз от пола. Когда по кивку Попова к нему подошел Жильцов и обезоружил, он даже не пошевелился.
- Сколько раз Немцов ездил к белым? - продолжал допрос Попов.
- Вы меня все равно убьете... Я не буду отвечать! - пробормотал Калманов.
- Я очень советую вам отвечать: умереть тоже можно по-разному. И потом, Боровский, как видите, жив, хотя вы его подвели под верную пулю!
- Четыре раза!
- О том, что штаб расположен в Михайловском, вы сообщили белым?
- Да.
- Плот на мост вы пустили?
- Немцов.
- Ладно, теперь уже не проверишь. С кем вы связаны на той стороне? Пароль?
- Донесения принимал поручик Юсов. Один раз он приезжал в расположение отряда.
- Когда приезжал?
- В ночь с первого на второе августа...
- Понятно, как раз той ночью Енборисов хотел верхнеуральцев к Дутову увезти. Все сходится. Юсов... Это - та самая сволочь, которая измывалась над рабочими в Стерлитамаке и Белорецке...
- Не только! - покачал головой Павлищев. - Этот поручик еще в Екатеринбурге обещал, что расстреляет меня, если встретит. Но вы, Калманов, не назвали пароль.
- "Екатеринбургская казарма".
- Понятно! - задумчиво вымолвил председатель следственной комиссии. А теперь, Калманов, подробно расскажи все и не забудь о своем друге Енборисове.
Пока поручик монотонным голосом, иногда прерываясь, чтобы одолеть нервный спазм, рассказывал, начиная со случайного знакомства с бывшим есаулом на екатеринбургской толкучке, Попов мерял шагами комнату и явно что-то прикидывал. Неожиданно он прервал поручика, когда тот рассказывал о бегстве заложников, о том, как получил инструкции от Енборисова и передал оружие эсеру Попову, предупредив о готовящемся расстреле:
- Вы доложили Юсову, что эсер Попов застрелен?
- Нет... я не решился. Просто передал, что была попытка побега, кому-то удалось скрыться, но кому именно - не выяснено...
- Хорошо. Рассказывайте дальше...
Когда Калманов закончил рассказ, председатель следственной комиссии снова спросил:
- А если бы мы на вас не вышли, кого вы послали бы с донесением к Юсову?
- Не знаю... У меня больше никого не было... Сам бы поехал...
- Юсов знает, что у вас людей больше нет?
- Не знает... Он все время требовал, чтобы я расширял сеть...
- Отлично. Тогда возьмите бумагу и карандаш - Жильцов, подай! - и пишите примерно следующее: "Направляю копию очередного приказа с новым человеком, прежний убит. Нашелся бежавший Попов, но без предварительной встречи с вами переходить линию фронта отказывается. Надеюсь уйти с ним. Ждем сегодня в 24.00. Место встречи связному известно". Написали? Покажите! - Попов пристально перечитал записку. - Если поставили какой-нибудь условный знак и с нашим человеком что-нибудь случится - лучше бы, Калманов, вам не появляться на свет!
- Я не обманываю! - глухо ответил поручик.
- Поверю.
- Вы думаете, он приедет? - покачал головой Павлищев.
- Прибежит! Они, видимо, очень ценят моего покойного однофамильца. Так вот, Жильцов, к белым пойдешь ты! Можешь отказаться!
- А чего отказываться? Прогуляюсь!
- Повезешь записку. Пароль - "Екатеринбургские казармы". А как Юсова найти, тебе поручик подробно объяснит. Проводи его на место Боровского, потом ко мне! Понял?
- Понял.
- И все-таки рискованное вы дело затеяли! - заметил Павлищев, когда арестованного увели.
- Ничего, воевать научились, теперь нужно разведку осваивать! серьезно ответил Попов.
Боровский лежал в темном амбаре на охапке соломы и размышлял, что в жизни ему по большому счету не повезло. В полку на гвардейского офицера, сочиняющего стишки, поглядывали косо, а в журналах редакторы смотрели на рукописи бравого военного как на что-то неприличное, куда и заглядывать не следует. Женитьба на дочери миллионера, влюбившейся в поэта-гвардейца, вызывала насмешки и зависть. А потом началась война, и семью Боровский видел только два раза за три года. Тесть, правда, предлагал ему место в неком ведомстве, где можно носить погоны и жить не в офицерской землянке, а дома, но Боровский гордо отказался. И хотя пуля его миновала, наградами он считал себя обойденным. Сейчас, с минуты на минуту ожидая расстрела, Боровский не мог себе простить, что, поддавшись примеру Павлищева и других офицеров, пошел служить красным, оказавшимися такими неблагодарными. Честно говоря, от комиссаров он сбежал бы довольно скоро, когда бы не стыдился Павлищева. По ночам Боровскому снились его белоколонный дом в Перми, нежная, правда, немного капризная жена, маленькая дочь очаровательная девчушка с черными как смоль волосами и ярко-голубыми глазами. Когда он вспоминал о них, забывались другие страшные мысли о том, что прав Достоевский и единственное, чем можно доказать свое презрение к гнусностям жизни, - это добровольно уйти в небытие. Кстати, такие соображения и раньше частенько посещали поэта, особенно с похмелья.
Снаружи загрохотали замком, дверь распахнулась, вошел Жильцов. Он помялся и попросил:
- Собирайтесь, товарищ Боровский...
Бывший начальник штаба вздрогнул: сказанное содержало в себе два взаимоисключающих слова: "собирайтесь" - значит, конец и "товарищ" значит, разобрались и больше не подозревают. Он медленно встал, пошел к выходу и по тому, что никто не упер в спину штык, понял: разобрались...
- Петр Петрович, вы должны нас извинить! - поднялся навстречу Боровскому председатель следственной комиссии. - Вы свободны...
- Слава богу! - поклонился начальник штаба.
- Петр Петрович, - в разговор вступил Павлищев, - вы не должны обижаться: все было подстроено Калмановым...
- Калмановым? Так вот зачем он всучил мне эти папиросы!
- Значит, и папиросы его! - покачал головой Попов. - Что же вы молчали?