Расчет был на то, что находящийся в подпитии старший прапорщик не разберется, запив воду спиртом, задохнется и... ха-ха-ха...
Он степенно выпил воду, отер усы и столь же степенно, не дрогнув ни одной жилкой, запил спиртом. Вежливо потыкал вилкой во что-то там... Обвел нас спокойным, презрительным взглядом. Старшина продемонстрировал нам свое явное моральное превосходство. "Ха-ха-ха" не получилось. Мы все почувствовали себя скотами. Спасибо, хватило ума в самой теплой, задушевной, искренней форме принести свои извинения. Дед смилостивился: "Ладно, прощаю, что с вас возьмешь, молодо - зелено!"
Назавтра самолет взял курс на Фергану. Последний раз мелькнула под крылом паутина дувалов, тесно сбежавшиеся в кучу дома кишлаков, построенных по принципу: мой дом - моя крепость и мой кишлак - тоже моя крепость. Все это сделалось сначала маленьким, потом вообще исчезло. Под крылом самолета поплыли горы, горы, горы...
Мы тесно сидели в гермокабине и теоретически должны были радоваться, но радости почему-то не было. Лица у всех были мрачны, самоуглубленны. Каждый думал о своем. Все попытки завязать разговор висли в воздухе. Так он и запомнился, этот перелет - необъяснимой тягостной тоской, непонятной неудовлетворенностью, выражением лиц, таких же сухих и суровых, как проплывающие под нами горы.
В Фергане мы с неделю еще рассчитывались с полком. Ни писем, ни телеграмм я домой не писал - смысла не видел: вот-вот прилечу. А зря, как выяснилось чуть позже. Афганистан еще раз напомнил о себе неожиданно и жестоко. О чем думал полковой писарь, печатая приказ, - Бог весть! Я не думаю, что в его действиях был какой-то злой умысел. Короче, как бы там ни было, но в приказе вместо "убывшего командира батальона майора А. И. Лебедя" оказалась фраза "вместо погибшего" и далее по тексту. Командир полка, по-видимому, подмахнул приказ не глядя. Услужливый, когда не надо, "солдатский телеграф" неведомыми путями, но очень быстро донес эту фразу до далекой Рязани.
Услужливый дурак опасней врага - это давно известно.
Нашелся такой и в Рязанском училище, довел это известие до моей жены. Она не поверила. У нее на руках были дети: десяти, восьми и трех лет, и она не могла в такое поверить. Деньги по аттестату, высланному мною в первый же день прибытия в Баграм в ноябре, она начала получать только в марте следующего года. Мне писала, что все хорошо, денег хватает, все сыты, а сама жила на 60 рублей - ставку копировщицы. И теперь она внутренне сжалась и стала ждать официального сообщения.
Мой бывший командир батальона полковник Владимир Иванович Степанов, человек прекрасных душевных качеств, которому тоже была известна эта информация, ходил кругами в растерянности: с одной стороны, убит (не где-нибудь, в приказе написано!) и надо подойти, помочь, сообщить; с другой стороны, приветливая, улыбчивая женщина гуляет с детьми, ходит в магазин - и как нанести такой удар?.. И тут вместо официального сообщения явился я: живой, здоровый, слегка возбужденный проводами и предстоящими перспективами. Явился, чтобы застать свою жену поседевшей в тридцать лет. Дорогого она стоит, скорлупа неистовой веры в хорошее, маска мнимой беспечности и безмятежности. Как радовался Владимир Иванович! Я даже не берусь сказать, кто за кого больше был рад: он за меня, что я жив, или я за него, что он почти три недели проносил в себе этот тягостный булыжник и не обрушил его на мать троих детей. Ему она могла бы и поверить...
Авторитетный он человек, Владимир Иванович! Как бы там ни было, я вернулся. Несколько позднее выяснилось: не вернулись почти четырнадцать тысяч. Но вернулся я другим человеком. И те, кому суждено было вернуться, тоже пришли другими. Не может бесследно пройти калейдоскопический переход: от мира к войне и обратно. Так уж устроен человек. Переход, измеряемый двумя часами полета. Нормальное человеческое состояние - мир: улыбающиеся женщины, смеющиеся дети, торгующие магазины, никуда не спешащие, ничего не боящиеся мужчины. Два часа - и пылающие машины, обугленные трупы, внутренности на дувалах, голова в каске - все, что осталось от чьего-то сына, брата, внука... Два часа и опять: "Травка зеленеет, солнышко блестит". Жизнь прекрасна и удивительна. Нет, не в двух часах здесь дело - это заблуждение.
В природе нет резкого перехода от тьмы к свету, зато есть сумерки... сумеречное состояние души. Войну нельзя стереть из памяти, от нее нельзя убежать и даже улететь. Можно в мирной обстановке лицедействовать как угодно, удачно надевать любые маски. Война делает всех неприлично голыми. Сущность каждого в три дня выкладывается на ладонь судьбы, на всеобщее обозрение: либо ты мужчина и воин, либо мужские признаки достались тебе по недоразумению. Война задевает и калечит психику в разной степени всем без исключения. Она заставляет и обязывает вглядываться в окружающий мир через какую-то новую, доселе неведомую призму. Она делает нервные окончания болезненно чуткими. Все становится на свои места, без примеси и прикрас: подлость - подлостью, трусость - трусостью. Никакими высокими, красивыми, зелеными заборами не заслониться от этого внезапного озарения.
Мы принесли Афганистан с собой - в душах, сердцах, в памяти, в навыках, в чем угодно и на всех уровнях. Эта бездарная политическая авантюра, эта попытка экспорта не доказавшей своей состоятельности революции обозначила начало конца. Бюрократическое, насквозь гнилое изнутри, государство не приняло никаких серьезных мер к социальной адаптации вернувшихся с войны и тем усугубило положение. В иных городах и весях чиновный люд, оттопырив губешку и придерживая сытенькое пузцо, сановно отдуваясь, фарисейски начал разглагольствовать: "Мы вас в Афганистан не посылали!"
Дорогая она, глупость высокомерия. Ох, дорогая! Бумеранг, он на то и бумеранг, и возвращается к тому, кто его послал. Начало рушиться и валиться все и вся. Вспомним: еще советские войска дрались в Афганистане, а в 1986 году полыхнула Алма-Ата, потом Карабах, Фергана, Грузия, Таджикистан, и... пошло, и поехало. Количество убитых на территории Советского Союза давно превысило количество погибших на афганской земле, количество раненых - тоже. Никто не знает точного количества беженцев. Никто не знает количества с треском переломанных на чьем-то жестоком колене, прямо посредине и прямо пополам судеб.
Чиновник должен служить государству, а не государство - чиновнику. Эту очевидную истину не видели раньше - не видят и теперь, и это объяснимо. Страной правят те же люди, с вполне сложившейся сущностью, мировоззрением, методологией. Они просто сменили партбилеты на демократические знамена. И это надо понять, и до этого надо дойти. Это неизбежно, иначе ничего не изменится и будет только хуже. Так что те, кто говорят: "Прощай, Афганистан", беспочвенно горячатся. Не получится... прощай! Они, афганцы, и производная от них - турки-месхетинцы, армяне, азербайджанцы, таджики, русские на внезапно ставших заграничными территориях - всегда будут с нами.
Академия
Нарофоминск. Учебный центр военной академии имени М.В.Фрунзе. Конец июля 1982 года. Со всех городов и весей, со всех концов необъятной нашей страны стекаются сюда офицеры-мотострелки, десантники, разведчики, пограничники звена начальник штаба - командир батальона - замкомандира полка, успехами в службе завоевавшие право продолжать свое военное образование в академии. Стекаются, чтобы сдать экзамены. Конкурс невелик 1,5 - 2 человека на место, но кто знает, в какой половине ты в конце концов окажешься.
К установленному сроку прибыли туда и мы. Мотострелкам было сложнее. Их много, они плохо знали друг друга. У них - конкуренция. Нам проще, в ВДВ. Все друг друга знают. Есть, правда, несколько не до конца ясных фигур из десантно-штурмовых бригад, но мы все твердо уверены - подлецов среди нас нет. Партийный билет никто не украдет. За рассказ анекдота с политическим душком никто "не заложит". Большинство уже или прошедшие Афганистан, или непосредственно из Афганистана. Отношения с первых часов и дней сложились теплые и дружеские. Девиз - пусть победит сильнейший. Экзамены сдают две десантные группы. Командир одной из них - я. Командиром я стал как-то очень просто и буднично.
Когда прибыл и представился будущему тактическому руководителю группы полковнику Алексею Петровичу Лушникову, он пожал мне руку и, не выпуская ее, сказал: "Вот и командир группы пришел". Чем уж при этом он руководствовался - неведомо, я с ним до этой минуты никогда ранее знаком не был. Командир так командир:
- Есть! Распорядок щадящий. 4 - 5 дней подготовки - экзамен, и так далее. Но тяготят не экзамены, тяготит атмосфера. Она насквозь пропитана унижением. Создалось впечатление, что такая атмосфера складывалась годами. Ты комбат - у тебя за спиной 13 лет службы. Ты отвечал за ход и исход боевых операций, за жизнь людей. Ты привык уважать себя и привык, что тебя уважают. И вдруг, о чудо, ты снова ощущаешь себя молодым и вислоухим щенком, попавшим в средней паршивости учебку к скверному сержанту. Переход из одного качества в другое слишком резок - не все выдерживают. Каждый день с утра - уборка территории: задача собрать окурки, бумажки. А метлы, а грабли? "С метлами и дурак уберет. Вы вот так, ручками, ручками".
Нарезали и навязали себе метел, закупили в магазине грабли. Убираем территорию цивилизованно. Это мы - десантники. В пехоте до таких высот не поднялись - убирают руками. Или надо: "скосить вот тот лужок - это вам задача на группу, времени - до утра!"
- А косы?
- Ну, с косами и дурак...
Кос в хозмаге нет. Господа героические афганские комбаты, на колодках которых боевые ордена, с помощью перочинных ножей строгают себе деревянные сабли, злобно пересмеиваясь на тему: "Спасибо, хоть детство вспомним!" К установленному сроку лужок выкошен. Выкошен не очень ровно, даже можно сказать, совсем не ровно, но выкошен. А кто отдает команды? Как правило, каптер ефрейтор с лоснящейся от безделия физиономией, в лучшем случае прапорщик. Разницы никакой. Они одинаково беспредельно наглы, потому что оба знают - достаточно им доложить начальнику факультета: "Вот тот, товарищ майор, не желают-с!" - и майор замарширует в родной полк для продолжения дальнейшей службы с соответствующей сопроводиловкой. Там. не будет написано, что майор, не без основания считая себя офицером, счел ниже своего достоинства собирать окурки. Нет! Там напишут: неуживчив, болезненно реагирует на замечания, подчиняться не умеет и не желает. Ну, а если не умеет подчиняться, то как же сможет командовать? Вывод один - зелен и незрел. Воспитывайте. Все как в старом академическом анекдоте. Из обращения ефрейтора к командиру группы: "Товарищ майор, мне для рытья канавы нужны пять человек. Желательно из комбатов, они потолковей". Чтобы не унижаться, в короткие сроки обрастаем хозяйством: косами, метлами, совками, топорами, пилами, рубанками. Нас так просто не возьмешь: мы - ВДВ!
Экзамены идут своим чередом. При их сдаче следует неукоснительно придерживаться двух принципов: 1. Никогда, ни при каких обстоятельствах не говори "не знаю". Думай, крути, мычи, сочини фантастическую тактико-техническую характеристику танка - посмеются, но тройку поставят. Не знаю - это смертельно! Не знаю - расценивается как свидетельство полного безволия. Второй принцип - не попадись со шпаргалкой. Это расценивается как признак глубочайшей непорядочности. В обоих случаях при нарушении первого или второго принципа вывод краткий и жесткий: "Гуляй, парень!"
Можно пойти гулять и по другой причине - если пропала какая-нибудь секретная книжка. Тогда "гуляют" трое: командир группы, секретчик и непосредственно утративший. Реально секретного, как правило, в той книжке ничего нет. Ее просто забыли своевременно рассекретить или не успели. Но это неважно. Гриф стоял - все, гуляйте, ребята! Это из разряда причин косвенных, а так все нормально - сдаем. После каждого экзамена отпадают по 2 - 3 человека. Расстаемся дружески, без обид. Обижаться не на что. Как со стороны преподавателей - трудно сказать, относительно друг друга - подлости ни грамма.
Из пяти экзаменов мне запомнились два: по технике и вооружению и по иностранному языку. Какой-то умник сосчитал, что при подготовке к экзамену по технике необходимо запомнить 18,5 тысячи цифр.
Афганистан как-то к систематическим занятиям не предрасполагал, впрочем, и другие места службы тоже. Поэтому запоминать эти цифры пришлось в отведенное для подготовки к экзаменам время. В голове у всех образовалась дикая каша, исключительно из-за того, что большинство цифр относилось к танкам, "бэтээрам", "бээмпэ" и другой "пехотной" технике. Ну, придавались мне систематически в Афганистане то танковый взвод, то танковая рота. Я им задачи ставил, они их выполняли, на минах рвались. Чтобы дурацкую невыполнимую задачу не поставить, знал я в части касающейся необходимые характеристики оружия. Но зачем мне было вникать в то, как там устроены двигатель и подвеска? И тут на тебе - досталась мне "гитара" танка Т-62. Я в процессе подготовки к экзамену так до этой "гитары" и не добрался. Спасибо, кто-то предусмотрительный на этой самой "гитаре" в укромном месте карандашиком четко написал, что оно такое и для чего предназначено. Немного импровизации, и в результате игра на "гитаре", которую я никогда в глаза не видел, была оценена 4 баллами. Как говорится: "Вы играете на скрипке?" - "Не знаю, не пробовал". С английским еще смешнее получилось. В день, непосредственно предшествовавший экзамену, преподаватель на примере одного из билетов очень детально объяснил, как надлежит отвечать. Сидя за первым столом, я все внимательно выслушал и назавтра достал именно этот билет.
Сдачу экзаменов наша группа закончила самой первой. Остальной курс должен был сдавать еще в течение двух дней. Мы было губешку раскатали: неплохо было бы после такого напряжения вперемежку с унижением и... расслабиться, но социальная справедливость восторжествовала и в данном случае. Раз вы такие пятерочники, вот вам хранилище размером 96x18 метров и куча шифера, и пока остальной трудовой люд на экзаменах мается - давайте-ка крышу ... быстро и красиво...
Работа закипела. Соседнее хранилище перекрывали очники. У нас категория капитан - майор, у них - майор подполковник. Лестницу для работы, большую и прочную, сколотили мы. Подполковники по бедности были вынуждены карабкаться на крышу по какому-то корявому дереву. Им это быстро надоело. Они пришли и повели речи о том, что коль они постарше, поопытнее и должности занимают посолиднее, то лестница должна по праву принадлежать им! На что я им объяснил, что пока мы сидим на соседних крышах - опыт и возраст здесь ни при чем - мы все равны.
Один подполковник попытался решить проблему до слез просто. Взял лестницу и поволок к своему хранилищу. Группа-то - десантная. Сразу четверо легко и непринужденно спрыгнули с крыши и восстановили статус-кво. Исключительно в парламентских выражениях объяснив "гостям", что красть столь нахальным образом чужие, трудом и потом изготовленные лестницы - грешно!
Потом кто-то умный философски заметил: - То, что мы в данный момент сидим на крышах, - явление временное, а то, что мы офицеры, - это навсегда! Может, из этого исходить будем?
Все расхохотались, и конфликт был исчерпан. Лестница, оказывается, при здравом подходе делилась на два хранилища. Это была последняя "дембельная" работа людей в офицерской форме, которые перестали быть абитуриентами, но еще не стали слушателями: приказа не было.
Далее, на протяжении трех лет учебы никому уже не приходилось собирать окурки, рыть канавы, что-нибудь косить или красить. Я до сих пор с уверенностью не могу сказать, что есть вот эта месячная полоса унижений: специально спланированное звено системы? Ежегодно спонтанно возникающая попытка использовать попавших в новое специфическое положение, жаждущих поступить и через это достаточно бесправных и беззащитных людей? А может быть, просто дурь старшин и подчиненных им каптеров при попустительстве вышестоящего начальства? Ведь те же прапорщики и ефрейторы со слушателями себя вели совершенно по-иному. Твердо уверен в одном: что бы за этим ни стояло - это недопустимо. Должна быть беспощадно уничтожена любая возможность кому бы то ни было подобным образом унижать достоинство офицеров. При этом в самом труде ничего зазорного нет. Дело в подаче этого труда. В самой основе своей поразительно оскорбительной и унизительной. Офицер должен оставаться офицером всегда. Офицер, подрабатывающий на охране всевозможных коммерческих ларьков, на разгрузке вагонов, перекрывающий крыши, хочет он этого или не хочет - перестает быть офицером. Если кому-то кажется, что можно безболезненно на месячишко окунуть офицера в дерьмо, а потом вытащить, и ничего, перышки почистит и... дальше!.. тот глубоко ошибается. Подобного рода действиями наносится колоссальный моральный ущерб офицерскому достоинству. Офицер, копающий окоп, - да! Офицер, тянущий вместе с солдатами пушку, - да! Да что тут перечислять. Любой, самый тяжкий солдатский труд - он в основе своей благороден. Но окурки, но унизительная косьба палками - какой мерой можно измерить ущерб, нанесенный достоинству, самолюбию и чести? Где и на каких этапах дальнейшей службы сработает эта мина замедленного действия? Не это ли один из источников нетерпимого хамства, чванства, высокомерия со стороны старших по отношению к младшим? Кто знает, не сводит ли бывший капитан (ныне генерал-майор) поздние счеты с тогдашним наглым ефрейтором.
Человеческое достоинство теоретически должно быть у каждого. А практически, увы, может и не быть. Но офицерское достоинство - категория особая. Оно предполагает обязательное наличие достоинства человеческого. И должно быть минимум на порядок выше его. Тогда держава может спать спокойно.
Едва мы слезли с крыши, как нас построили, зачитали приказ, что все мы слушатели. Было дано пять дней на устройство личных дел и велено было прибыть 31 августа к 10.00.
Народ устремился устраиваться в общежитие. 31 августа в 10 часов курс был построен в коридоре на 7-м этаже академии. Старшина пошел докладывать. Появился седой, простоватого вида полковник и скомандовал: "Вольно!" Представился: "Я - ваш начальник курса. Фамилия моя, как у последнего русского царя, - Романов. Зовут, как Суворова, - Александр Васильевич".
И назавтра мы начали учиться. Сразу надо сказать, что за простоватой внешностью полковника Романова скрывалась глубокая мудрость, знание тонкостей дела и психологии людей. Он руководил курсом уверенно, строго и жестко, но никто на него не обижался, потому что был он прежде всего справедлив. Умел найти выход из любой сложной конфликтной ситуации. Такие на первых порах возникали часто.
"Папа" Романов умудрялся всегда исключительно вовремя смягчить обстановку улыбкой, к месту сказанным острым словом, был вездесущ всезнающ. Появлялся всегда там, где его не ждали. Был методичен и скрупулезен, как немец. Любил большой военный порядок и умел привить к нему вкус нам. В то же время не был мелочно придирчив. Курс в его руках действовал как хорошо отлаженные часы. На мой (да и не только на мой) взгляд, Александр Васильевич был образцом офицера-воспитателя.
Если "папа" брался кого-то ругать, а без дела он никого не ругал, то делал это безо всякого хамства и мата, исключительно литературно и вежливо. Но при этом он с такой едва уловимой ехидцей изображал в лицах все действующие стороны конфликта (и кто, и что, и чем при этом думал), что все единодушно сходились во мнении: на язык "папе" желательно не попадаться, и лучше бы он просто отматерил, чем стоять и слушать, что о тебе думают твои 10-12-летние дети и как в свете твоих деяний выглядит твоя очень взрослая жена.
Ко всему еще Александр Васильевич был большой дипломат, благодаря чему нас совершенно не доставали никакие политорганы. Жили и учились, что называется, как у Христа за пазухой. Все мы, выпускники Александра Васильевича Романова, помним, любим его и благодарны ему за то, что он в нас вложил. А главное среди этого - всегда, везде, как бы высоко ни вознесла тебя судьба или низко ни опустила, оставайся человеком и никогда ни на какие блага не разменивай честь.
Вначале, как и всегда, учебный процесс разворачивался тяжело. Были тому объективные и субъективные причины. Главной среди объективных причин, на мой взгляд, являлась следующая. Академия была основана в 1918 году, в эпоху царствования кавалерии, матушки пехоты и довольно-таки допотопной артиллерии. Танковые войска и авиация были в эмбрионном состоянии. О ракетных, космических, воздушно-десантных войсках никто и не помышлял. Шло время, создавались новые рода и виды Вооруженных Сил, совершенствовались и переходили в другое качественное состояние тактика, оперативное искусство, стратегия; а три года обучения оставались неизменными.
Существенные изменения проходили внутри этой трехлетней программы обучения. Военное искусство, которое в период становления академии изучали очень детально, с прилежным изображением схем взятия Ганнибалом Карфагена, вынуждено было потесниться. Росло количество новых предметов, с ним количество кафедр, создавалась новая учебно-материальная база, но всегда академии были присущи два больших порока: не было оптимизации соотношения изучаемых дисциплин и систематическое, порой достаточно значительное отставание учебных программ от реальной жизни войск. Подчеркиваю, это только на мой взгляд.
Оптимизировать соотношение дисциплин нельзя было по простейшей причине. Реально это могла сделать только компьютерная система, но ее не было. Я не уверен, что она есть сейчас! Поэтому программу определял начальник академии.
Боже меня упаси сказать что-либо хулительное в адрес всех ушедших и ныне здравствующих начальников академии. Последнее это дело - швырять камни и грязь в спину оставивших свой пост и яркий след в жизни заслуженных генералов. Но здесь надо видеть объективную сторону. Каждый начальник академии - прежде всего человек, и ему присуши определенные симпатии и антипатии. Один уповал на танки, второй - на артиллерию, третий делал ставку на ракетные войска.
В соответствии с этим доворачивалась программа, но во всех случаях это все равно не был оптимальный вариант. В результате постоянно перенасыщенная, безобразно раздутая, иногда перекошенная в ту или иную сторону программа, которую реально в полном объеме не мог освоить даже человек с повышенным интеллектом. Еще Козьма Прутков сказал: "Нельзя объять необъятное".
Отставание академии от войск хорошо просматривается на примере становления относительно молодого тогда предмета АСУВ - автоматизированные системы управления войсками. В недрах ВПК вовсю шла разработка этих систем, создавались экспериментальные части, на их базе проводились учения, а в академии на этот период усилиями энтузиастов было создано два класса. Без учета всех остальных только на первом, основном факультете было 24 группы. Вопрос: возможно ли научить такое количество слушателей на базе двух классов?
Даже если считать, что все оборудование этих классов беспрестанно находится в безупречно исправном состоянии, чего практически не бывает, все равно ответ один - невозможно! В результате преподаватели вынуждены большую часть занятий проводить на пальцах, что полностью исключает усвоение материала, и слушатель выпускается со смутным представлением о том, что где-то они есть, системы управления - большие и красивые. И даже если военная злодейка-судьба сводит его с ними, то ему приходится не доучиваться, а просто учиться заново.
Главным среди субъективных причин, на мой взгляд, является уровень подготовки преподавательского состава. У каждого в армии есть свой потолок. Не все его ощущают, но есть он у всех. Был хороший командир батальона, ушел в академию, выпустился заместителем командира полка. Работает уверенно молодец. Поставили командиром полка, и вот тут он, этот чертов потолок, в большинстве случаев и срабатывает. Две самые тяжелые должности в армии командир роты и командир полка. Старается офицер, бьется, как рыбка, рано приходит, поздно уходит - а толку нет. Дела в полку все хуже и хуже. Чем хуже дела в полку, тем больше он нервничает, кричит и ругается. Чем больше он кричит и ругается - тем хуже дела в полку. Не кричать надо - управлять, а не получается.
Посмотрят на него мудрые старшие начальники, вроде не пьет, не курит. Опять же старается, вроде не дурак, а не тянет. Ну куда его, такого непутевого? - В преподаватели. И получается свинский замкнутый круг: кто может играть - играет; кто не может играть - идет учить, как играть. А кто и на это не способен, тот идет учить, как учить.
Количество преподавателей, которые являются учителями милостью Божией, в академии можно сосчитать по пальцам. По крайней мере, из тех, с кем я сталкивался и кто меня учил. Это полковники: Николай Николаевич Кузнецов, Алексей Петрович Лушников, Виктор Григорьевич Барулин.