И вопрос хороший, если учесть, что я подошел к концу, Да и там дралось не менее ста - ста двадцати человек, каждый из которых по силе был в среднем равен мне.
Я счел за благо промолчать. Тем более, что считал такую постановку совершенно несправедливой: толпу-то я все-таки разогнал!
Меня минут тридцать все по очереди воспитывали, обвиняя чуть ли не в трусости, но я отвечал уклончиво: "Так точно!" и "Никак нет".
У меня сильно ныли помятые кости, и я почти не слушал, что мне говорят, так как понимал, что комиссия ищет козла отпущения.
Если бы я стал оправдываться, то тут бы на меня всех собак и повесили, но я был односложен и отвечал четко по уставу. Поняв, что меня не вывести из этого состояния равновесия, мне дружно пожелали более добросовестно относиться к исполнению служебного долга, и я с чувством глубокого облегчения оставил кабинет, не забыв спросить разрешения идти и ответив громко: "Есть!"
Здесь могут обозвать собакой,
Отнять достоинство и честь,
Но мы, в душе послав всех на ...
Всегда спокойно скажем: "Есть!"
В 1976 году я исполнял обязанности командира роты и готовился в мае-июне вступить в эту должность.
26 мая училище должно было совершить первые в своей истории массовые прыжки с парашютом с самолета АН-22 "Антей".
Сразу после прыжков первая и вторая роты нашего курса должны были уходить в учебный центр, поэтому я попросил начальника учебного отдела полковника С. Г. Ашихмина (руководителя прыжков) разрешить нам прыгать первыми.
Дело было новое, в прилетевшем "Антее" обнаружились какие-то неполадки.
Потоки вначале построили по 21 человеку, потом - по 17 и в конце - по 19. Таким образом, курсанты обеих рот, первой и второй, которой командовал Ю.Попов, перемешались.
Я было заикнулся, что потоки нужно привести к организационно-штатной структуре - взводам, отделениям, но представители воздушно-десантной службы, намаявшись и изнервничавшись с расстановкой потоков, зашипели, как кобры, что разбираться будете потом, на земле, и накаркали. Разбираться, точно, пришлось.
Мы прыгали в два потока в две двери - всего 38 человек. Я отделился в первом заходе первым и благополучно приземлился.
День был ясный, ветерок дул 2-3 метра в секунду, Вскоре все 38 человек собрались на сборном пункте. Самолет ушел на второй заход. В это время на поле к нам приехал ГАЗ-66 гарнизонного военторга и прямо с машины развернули торговлю лимонадом, коржиками и сигаретами. Такое бывало не часто, и курсанты дружно выстроились в очередь.
Мы находились на опушке урочища Аркадьевского (на карте смотрелось как кляксообразный массив), над которым висела небольшая тучка, но какого-то удивительно пронзительного цвета с флюоресцентным лиловым отливом. Наконец показался самолет, и курсанты стали отделяться от "Антея", идеально выдержав интервалы: две цепочки по 19 парашютистов повисли в воздухе. Когда парашютистам оставалось до земли 150 - 200 метров, со стороны этой внешне безобидной тучи хлынул удивительный по силе вихрь. Порыв был настолько сильным, что если расставить руки, то устоять на ногах было невозможно. Площадка приземления прикрывалась с одной стороны урочищем Аркадьевским, с двух других сторон - жиденькими лесопосадками, и только с одной стороны оставалась открытой. С этой стороны, за границами площадки, расстилалось поле на протяжении 3,5 километров, далее заболоченная луговина, река шириной 15-17 метров, а за ней на высоком берегу располагалась деревня.
По закону подлости, который, как известно, гласит: "Если в цепи событий есть одно скверное, оно обязательно случится", неожиданный и мощный поток подул именно в ту, ничем не защищенную, сторону. Обстановка в воздухе, доселе спокойная и идиллическая, мгновенно и грозно преобразилась. Купола парашютистов, наполненные порывом ветра, превратились в огромные паруса, и люди на стропах оказались не под куполами, а на буксире за ними.
Купола и люди шли к земле, параллельно ей со снижением. Пункт сбора был с наветренной стороны, парашюты уходили от нас. Ситуация - бывает хуже, но редко. Всех курсантов из очереди загнал в поле, да они и сами уже все поняли и понеслись, подгоняемые ветром, с необыкновенной скоростью, отправил туда же санитарную машину, под рев перепуганных женщин из ГАЗ-66 сгреб все торговые ящики на землю, послал в поле и эту машину. На третьей машине (тоже ГАЗ-66) собрался ехать сам, но она, как назло, не заводилась.
Бросив ее, я побежал в поле. Наперерез мне уже шла военторговская ГАЗ-66. Из кабины остановившейся машины вывалился курсант Горошко, совершенно ошарашенный. Я заглянул в кузов и увидел на дне в ворохе купола чьи-то выглядывающие сапоги. "Кто в кузове и почему на дне?"
- Старшина Оськин, - последовал ответ. - Он погиб.
Я совершенно автоматически прыгнул в кузов, разгреб парашют. Действительно, лежал Оськин. Ощупал грудную клетку, вроде цела, зато череп под пальцами дышал и вибрировал раздробленными костями. Как я узнал потом, парашют проскочил мимо А-образного столба на бетонных опорах, а старшина на страшной скорости врезался в бетонную грань. Смерть наступила мгновенно. Оськину шел 22-й год.
Я отправил Горошко с трупом на сборный пункт и побежал в поле.
Вскоре выяснилось, что погибло еще трое. Курсанта Пертюкова захватило двумя стропами за шею и удавило, еще один курсант врезался в большой наковальнообразный камень, и рог вошел прямо в голову. Во лбу курсанта зияла огромная дыра. Но, пожалуй, самую мученическую смерть принял курсант Николай Лютов. Его протащило 3,5 километра по полю, потом по луговине, парашют пронесся над речкой, и Лютов врезался в противоположный берег, своротил добрую тонну земли, дальше его дотащило до деревни, и там он наделся глазом на железную скобу, крепящую штакетник к металлическому столбу.
Когда Лютова нашли, сапог на нем не было, комбинезон был стерт выше колен, а на пальцах ног торчали голые кости.
Прыгавшие в потоке два офицера тоже были травмированы. Старший лейтенант С.Пинчук сломал плечо, а Ю.Попов ударился головой о кочку и дальше, уже потерявшего сознание, парашют тащил его по земле. Шел Попов в кильватере за Лютовым, и спас лейтенанта пастух, который прямо на мотоцикле врезался в парашют.
Пастуха, мотоцикл и Попова тащило еще некоторое время, пока парашют не запутался в мотоцикле и не погас.
Четыре курсанта получили серьезные травмы и были госпитализированы. А физиономии, локти, колени ободрали все без исключения. И тут нам икнулась аэродромная неразбериха, о которой я уже упоминал. Мы не знали, кто жив, кто погиб, мы вообще не знали, кто прыгал. Пришлось пораненных людей строить и разбираться, кто за кем шел в потоке.
Возникший ураган стих так же быстро и внезапно, как и начался. Через 10 минут над площадкой царствовал полнейший штиль, туча и вовсе исчезла, как будто ее и не было. На фоне этого полного безмолвия природы еще страшнее смотрелось то, что было содеяно при ее непосредственном участии. Судьба распределила все строго поровну: по два погибших с каждой роты, по два серьезно травмированных, по одному пострадавшему офицеру.
На этом смерти не кончились. К тому времени многие курсанты были женаты, а поскольку мгновенно разнесся слух, что погибла, по крайней мере, половина первой и второй роты, у двух будущих мам случились выкидыши, а узнав о гибели единственного внука, умерла от разрыва сердца бабушка Пертюкова. Похороны описывать не хочу.
Над плацем в училище стоял страшный погребальный плач родственников-погибших. Значительно позже это стало рядовым явлением: гибель, похороны, слезы, а тогда это было чрезвычайным происшествием. Мы сейчас утратили что-то большое и важное, перешли ту грань, которую людям переходить не следует. Общество, в котором происходит массовая систематическая гибель людей, течет кровь, льются слезы, - трудно назвать человеческим.
То лето было ознаменовано для меня еще одним неприятным эпизодом. В июле я повез курсантов на стажировку в Псковскую воздушно-десантную дивизию. Они должны были в качестве командиров взводов осуществлять подготовку 237-го полка и ряда частей дивизионного подчинения к учениям и принять в них участие. Особенностью готовящихся учений было то, что 76-я воздушно-десантная дивизия носит почетное наименование Черниговской и традиционно, на протяжении ряда лет, укомплектовывалась солдатами из самого Чернигова и его окрестностей. Десантный полк должен был десантироваться на полигон близ Чернигова. Естественно, в родных краях ударить в грязь лицом было нельзя. Поэтому подготовка к учениям шла с особым подъемом. Перед началом учений курсантов распределили по ротам. Как командир роты я осуществлял общий надзор и первый и последний раз в жизни прыгал на учениях из любви к искусству, как свободный художник, так как курсанты были в подчинении других командиров.
При подходе к площадке приземления техник предупредил нас, что ветер на площадке на пределе, и порекомендовал быть максимально собранными при приземлении. Отделившись от самолета и обозрев с воздуха площадку, я понял, что "на пределе" - это очень мягко сказано. Сотни парашютистов тащило по площадке. Десантники помогали друг другу гасить купола. Мне сразу же вспомнилось 26 мая, так как впечатления были еще свежи в памяти.
В воздухе обстановка была тоже не сладкая. Купола сильно раскачивало. Ветер был какой-то злобно-порывистый и, как потом выяснилось, превышал предельно допустимые нормы. Скорость отдельных порывов достигала 10-11 метров в секунду. Парашютисты сходились, и смотреть нужно было в оба. При приземлении мне повезло. Я шлепнулся на раскаленную щедрым украинским солнцем дорогу, покрытую толстым (10-12 сантиметров) слоем пудрообразной пыли. Пыль смягчила удар, но везение тут же кончилось. Ветер дул вдоль дороги. Я пошел, как глиссер: взрезал эту пыль, дышать стало совершенно нечем.
Всех нас воспитывали в том духе, что парашют всегда нужно беречь и резать его можно только в самых крайних случаях. Тут я решил, что такой момент настал. Перевернулся на спину, достал нож и приготовился полоснуть по стропам. Но дорога неожиданно повернула, и парашют врезался в большой куст. Я, не выпуская ножа из рук, мгновенно вскочил и, забежав против ветра, погасил парашют.
Я огляделся по сторонам. Количество освободившихся от подвесной системы десантников все возрастало, и они помогали очередным приземляющимся гасить купола.
А тем временем все новые тройки АН-12 осуществляли выброску парашютистов. Мне торопиться было некуда, и я стал наблюдать за десантированием. Вдруг увидел заходящего на меня солдата, который шел на землю боком и даже не пытался развернуться по ветру. Не исключено, что он получил травму при отделении от самолета, и я решил его поймать. Солдат ударился о землю в 50 метрах от меня. Купол был мгновенно подхвачен порывом ветра и с большой скоростью двигался в мою сторону. Я схватил купол за вытяжной парашют и попытался развернуть купол против ветра. Но порыв ветра был настолько сильным, что мне это не удалось. Не сумев развернуть купол, я полез под кромку, продолжая удерживать вытяжник двумя руками. Выбравшись из-под кромки, я узрел бойца, который стоял на четвереньках и смотрел на меня совершенно бессмысленным взглядом. "Забегай!" - прокричал я, но солдат не отреагировал. Я повторил команду - та же реакция. На третий раз я решил привлечь его внимание с помощью жеста, и опять та же реакция. Тут ветер подул сильнее и вырвал у меня из рук вытяжник. Образовалась интересная композиция: наполненный ветром купол, стропы, идущие к солдату, и внутри этого пучка строп - я. Стропы звенят под ногами, стропы хлопают возле головы, и вся эта система с неимоверной скоростью мчится по полю.
Более дурацкое положение трудно себе представить. Сам залез в капкан, из которого трудно выбраться. Но, на мое счастье, промчались мы не более 100-120 метров. За что зацепился парашют, не помню, но этих мгновений хватило, чтобы я рыбкой выскользнул из капкана, с яростным облегчением вцепился в вытяжник. Тут и солдата скачка по полю привела в чувство, и он, вскочив на ноги, забежал против ветра. Наконец вдвоем мы погасили купол. Если бы кто-нибудь засек, с какой скоростью я бежал, то могло быть покушение на мировой рекорд.
Я объяснил солдату популярно и красочно, что о нем думаю, и двинулся в сторону сборного пункта.
Десантирование завершилось, и, к счастью, погибших на этот раз не было. Но три человека сломали по две ноги. Около двадцати - по одной, несколько человек - руки и ключицы, майор доктор умудрился оторвать порядочный кусок верхней губы и перешел в разряд вечно улыбающихся, а уж в той или иной степени ободраны были все.
Но... Начинались учения. На краю площадки взревели танковые двигатели, и танковый полк пошёл в атаку на парашютно-десантный. На широком фронте огромная, лязгающая гусеницами, щедро гремящая выстрелами туча пыли накатилась на полк, все покрылось мраком и мглой. Будь этот бой реальным, трудно сказать, чем бы он закончился. Я дальше 50 метров ни вправо, ни влево ничего не видел. Подозреваю, что сидящие под раскаленной броней танкисты видели еще меньше, и как никого не раздавили в этой неразберихе - для меня до сих пор остается загадкой. "Огонь" велся весьма интенсивно с обеих сторон, посредники в конечном итоге отдали предпочтение десантникам.
Выполнив ближайшую задачу, выйдя в пункты сбора, полк начал, как принято, зализывать раны. Лесок, на опушке пень, на пне стоит обычная алюминиевая солдатская миска, наполненная йодом. У миски - фельдшер-солдат совершенно непроницаемым лицом, в руках квач - лучина с намотанным бинтом. К нему - длинная очередь травмированных. Фельдшер макает лучину в миску и мажет ободранные места очередному страдальцу. Слышится зубовный скрежет, и округу оглашает сочный русский мат, хохот, обычные солдатские подначки.
Но к вечеру черниговцы-десантники начали оглаживать свои перышки. Как-никак родная земля. Остатки вечера, частично ночи, ушли потом на приведение внешнего вида в порядок, и утром большой колонной полк двинулся в Чернигов. Встречали десантников с оркестром, море цветов, улыбок, теплые речи.
Но были и издержки. Мамы, папы, дедушки и бабушки, друзья и приятели, одноклассники и одноклассницы буквально растянули солдат по домам и клубам, по знакомым и незнакомым.
Все пережитое на десантировании, радость встречи вылились в нормальную российскую пьянку. Весь вечер и всю ночь пришлось собирать загулявших парашютистов. Картина впечатляющая, но описывать ее нет смысла. Но, к чести черниговцев, в конечном счете утром все до единого встали в строй, и полк организованно, эшелоном, отбыл в Псков. Тяжело травмированных оставили в местном госпитале, а человек 30 с отдельными переломами посадили в классный вагон вместе с оркестром, и они поехали лечиться домой. Во все времена (кроме военных) эшелоны имеют ту неприятную особенность, что часами простаивают на отдельных станциях и полустанках. На каждой такой остановке оркестранты заботливо выносили и выводили закованных в гипсы и бинты офицеров, солдат, сажали их в полукруг, становились сзади, и над станцией неслись звуки самых бравурных маршей. Смотреть на эту композицию без смеха было невозможно. А смех, как известно, лучшее лекарство от боли.
Этих курсантов я как командир роты выпустил в 1977 году, подавляющее большинство молодых офицеров прошло через горнило афганской войны и не без потерь. Первым погиб лейтенант Иван Иванович Прохор. Всего же из этого выпуска вернулись домой в цинковом обрамлении 9 человек.
Новый набор я вел с меньшим энтузиазмом, чем предыдущий. После первого курса я написал рапорт с просьбой отправить меня для дальнейшего прохождения службы в войска. Училище мне, честно говоря, надоело, хотелось чего-то нового.
В ответ мне было объяснено, что я карьерист, что каких-то два года прокомандовал ротой и уже намерен уйти. Было предложено прокомандовать еще хотя бы год, а потом уже заикаться о переводе.