Глава 5
От фрейдовских тотема и табу к женской религии
без морали
Введение
Я не хочу продолжать свое исследование, пока вы не узнаете, что по этому поводу думают люди в 2000 году, каково, так сказать, общественное мнение на этот счет.
Византийская и Римская (Римско–германская) империи соседствовали после того, как разделились. Как будто «новохронисты» доказали, по крайней мере, мне, что Византия древнее Рима. Они также доказали мне, что иудейство – израильство (богославцы – богоборцы), как сегодня говорят «два в одном», но к Палестине, как географическому понятию, имеют отношение слабое. Арианство – единобожие зародилось около вулкана Везувия – это похоже на истину, но требует некоторого уточнения. Я хочу сказать, что арианство в смысле единого бога в таком случае, по «официальным данным» было практически у всех народов, о язычестве которых мы знаем. Зевс, хотя происхождение которого весьма сомнительно в смысле сплошного промискуитета, – громовержец, верховный бог, всех остальных он мог наказывать, сколько душе угодно. Значит, в этом смысле все остальные боги – его ангелы или святые, боги второстепенные. Русский Перун – тоже, кстати, громовержец, остальные деревянные куклы — боги, тоже подчиненные главному. Можно сколько угодно приводить примеров, что есть главный бог и второстепенные боги, вплоть до римских императоров, по совместительству, богов. Значит, тенденция главного бога – универсальна? Но тогда нет места для богинь–матерей по выражению Фрейда? Он, да и все остальные, просто забыли о таком широком господстве богинь–матерей?
Поэтому идея главного бога, идея единобожия, сильно раздута. Ей историки и религиозные деятели придают сильно преувеличенное значение, как всемирному тяготению. Зачем бы это? Зачем нужно единобожие? Кому? Что плохого в том, что при болезни молишься одному богу, а в радости – другому, торговать помогает один, воровать – другой? Дело в том, что царь, князь, вождь один, а народу много. Надо, чтобы и бог был один, а вышеуказанные вельможи были бы его представителями «на местах». Конечно, в те годы идеологии и «пиарщиков» на жалованье не было, но попадались умные люди, которые не зря ели царские хлеба, знали свой народ. Бог один и брожения между людьми нет, бог–царь и все ему подчиняются. Очень удобно. Поэтому надо считать, что более или менее полное единобожие потребовалось тогда, когда мини государства стали увеличиваться путем слияния под «сильной» рукой, безразлично, мужская она или женская. Поэтому и женщины, стоящие во главе государств, стали ревностными приверженками, например, христианства.
Итак, послушаем «общественное мнение», как, каким образом человечество продвигалось от первобытной орды через тотем и табу до религии и морали. И не забудем при этом, что я впервые утверждаю, что не труд сделал человека, а секс, через насильственное приобщение женщины к постоянно действующей сексуальности. Труд же, как и остроумие, – это только инструмент достижения цели в борьбе за симпатии женщины.
Зигмунд Фрейд с использованием Фрэзера и других авторов
о предпосылках религии
(Критика)
«Туземцев Австралии рассматривают как особую расу, у которой ни физически, ни лингвистически незаметно никакого родства с ближайшими соседями, меланезийскими, полинезийскими и малайскими народами (об этом у меня есть отдельные работы – мое). Они не строят ни домов, ни прочных хижин, не обрабатывают земли, не разводят никаких домашних животных, кроме собаки, не знают даже гончарного искусства. Они питаются исключительно мясом различных животных, которых убивают, и кореньями, которые выкапывают. Среди них нет ни королей, ни вождей. Собрания взрослых мужчин решают общие дела. И, тем не менее, они поставили себе целью с тщательной заботливостью и мучительной строгостью избегать инцестуозных половых отношений. Больше того, вся их социальная организация направлена к этой цели. Вместо всех отсутствующих религиозных и социальных установлений у австралийцев имеется система тотемизма. Для наших целей вполне достаточно указания на ту большую тщательность, с которой австралийцы и другие дикие народы стараются избежать инцеста».
Это мнение Фрейда представляется мне сомнительным. Должно что–то привести их к такой организации, лояльной, бесконфликтной, согласованной в отношениях полов, выдвинувшей мужчин на передний план. Посмотрим, может Фрейд найдет этому объяснение, а может – проигнорирует.
«Табу и амбивалентность чувств. Табу – полинезийское слово, которое трудно перевести, потому что у нас нет больше обозначаемого им понятия. Понятие табу разветвляется в двух противоположных направлениях. С одной стороны, оно означает – святой, освященный, с другой стороны – жуткий, опасный, запретный, нечистый. Противоположность табу – слово обычный, общедоступный. Таким образом, с табу связано представление чего–то требующего осторожности, табу выражается по существу в запрещениях и ограничениях. Наше сочетание «священный трепет» часто совпадает со смыслом табу. Ограничения табу представляют собой не что иное, нежели религиозные или моральные запрещения. Только они сводятся не к заповеди Бога, а запрещаются собственно сами собой» (выделено мной). А вот это очень поспешное заключение. Сам же потом доказывать будет, что табу – подсознательное, необъяснимое чувство. Поэтому это заключение, что табу равно религии выглядит сейчас совершенно необоснованным. Я даже думаю, что здесь пока чисто внешнее сходство, даже случайное.
«Это можно было бы назвать амбивалентным отношением индивида к объекту, или, вернее, к определенному действию. Он постоянно желает повторить это действие, видит в нем высшее наслаждение, но не смеет его совершить, и страшится его. Вследствие имевшего место вытеснения, связанного с забыванием – амнезией, мотивировка ставшего сознательным запрещения остается неизвестной, и все попытки интеллектуально разбить запрещение терпят неудачу, так как не находят точки, на которую они должны быть направлены». Сам же и объяснил, что религией тут пока и не пахнет.
«Отношение примитивных народов к вождям, королям и священникам руководствуется двумя основными принципами, которые как будто скорее дополняют, чем противоречат друг другу. Нужно их бояться и оберегать их (выделено мной). Почему направленность чувств к власть имущим содержит такую большую примесь враждебности? Исследования доисторического периода образования королевства должно дать нам самые исчерпывающие объяснения». (…) «Согласно данному Фрезером освещению вопроса, первые короли были чужеземцы, «предназначенные после короткого периода власти к принесению в жертву, как представители божества» на торжественных праздниках». (…) «И на мифах христианства отражается еще влияние этого исторического развития королевского достоинства (выделено мной). Двойственные к покойнику чувства – нежные и враждебные – оба стремятся проявиться во время потери его, как печаль и удовлетворение. Это тоже амбивалентность».
Насчет амбивалентности чувств к покойникам, – несомненно, поэтому Фрейд и приблизил покойников к королям, чтобы легче объяснялся тезис «нужно их бояться и оберегать их», совсем неочевидный. Посмотрим, будет ли он, этот тезис Фрейда, доказываться, как следует, кроме ссылки на Фрэзера? Добавлю, что мифов у христианства нет, и не было, христианство все написано на бумаге, а мифы были у язычества, которыми воспользовалось христианство. Это у Фрэзера четко доказано (см. «Боги и инцест»).
Посмотрим теперь, как освещает Фрэзер «принесение в жертву королей». В главе «Предание смерти божественного властителя» Фрэзер пишет: «Смертные боги. Человек сотворил богов по своему образу и подобию, и, будучи смертным сам, он, естественно, наделил тем же печальным свойством и свои творения». Далее он перечисляет ряд народов, у которых боги умирают и добавляет: «Прослушав ряд проповедей о христианском боге, эти туземцы осведомились, приходилось ли ему когда–либо умирать. Получив отрицательный ответ, они очень удивились и сказали, что это, должно быть, действительно великий бог (…) Не миновали общей участи и великие боги Египта (…) Умерщвление правителей по причине их одряхления. Если даже великие боги, живущие вдали от земной суеты, и те, в конце концов, умирают, то, как может избежать такой участи бог, вселившийся в бренную оболочку человеческого тела (…) При появлении первых признаков упадка сил богочеловека следует предать смерти, перенести его душу в тело сильного преемника». (Идут многочисленные примеры из жизни дикарей). «Правители – раз уж им пришла в голову счастливая мысль посылать на смерть вместо себя заместителей – позаботились о ее практическом осуществлении. (…) Обычай предания царя смерти в конце года покажется нам еще более правдоподобным, если мы узнаем, что на земле до сих пор (1923 год – примечание мое) существует царство, в котором монарх живет и правит всего один день. В Нгойо, в одной из областей древнего конголезского царства, имеет место обычай, согласно которому вождь, надевший на голову корону, неизменно умерщвляется в ночь после коронации. В настоящее время право на престол принадлежит вождю племени мусуронго, но он, как и следует ожидать, не спешит его занять, так что трон пустует». Нечего добавить, кроме: нам бы такое правило. Хотя умерщвление престарелых родителей путем не прямого убийства, а предоставления такой неминуемой «возможности» путем оставления в зимней тундре у угасающего костра без запаса дров, или перенесения в «царство мертвых» старшим сыном, как показано в кино Куросавы про айнов острова Хоккайдо – и сегодня известно. Поэтому, я думаю, что все это не имеет отношения к одним королям, а имеет отношение ко всем абсолютно соплеменникам, и, следовательно, ничего не доказывает применительно только к королям. Другими словами, несмотря на предоставление такой возможности Фрейдом Фрэзеру, последний не подтверждает мысли Фрейда, что «первые короли были чужеземцы, «предназначенные после короткого периода власти к принесению в жертву, как представители божества». Посмотрим еще раз, впереди, не станет ли Фрейд действительно доказывать свой тезис получше, чем голословной ссылкой на другой авторитет?
Осталось напомнить, что же пишет Фрэзер о королях–чужеземцах в главе «Престолонаследие в Древнем Лациуме»: «Но неразрешимым пока остается один вопрос: каким был порядок престолонаследия у племен древнего Лациума? (…) ни у кого из последующих римских царей трон отца не унаследовал сын. Один из царей был в родстве со своим предшественником не по отцовской, а по материнской линии, а остальные трое – Таций, Тарквиний Старший и Сервий Туллий – имели наследниками своих зятьев иностранного происхождения. Все это свидетельствует в пользу того, что право наследования передавалось по женской линии, и титул царя переходил к иностранцам, которые женились на дочерях царя».
Как так? Это же дурь несусветная? Даже предательство собственного народа, не говоря уже о личных привилегиях. С таким трудом и опасностью захватить власть и царские блага, а затем отдать их «прохожему молодцу»? Что хотите, а так не бывает.
Впрочем, Фрэзер придумал объяснение: «На языке этнографии (! – мой) это означает, что престолонаследие в Риме, а возможно, и во всем древнем Лациуме подчинялось правилам, которые выработало первобытное общество во многих частях мира: экзогамии, матрилокальности поселения и счету родства по женской линии (ну, прямо советская энциклопедия – примечание мое). (…) Политическим и религиозным центром каждой общины был неугасимый огонь царского очага, попечение о котором было делом девственниц–весталок из царского рода. Царем становился мужчина из другого клана – может быть, даже из другого города и другого народа, — который женился на дочери своего предшественника и благодаря ей получал царство. Дети, которых он от нее имел, наследовали не его, а ее имя; дочери оставались дома, а возмужавшие сыновья пускались в путь, женились и селились в стране своей жены в качестве царей или простолюдинов. Преимуществом этой гипотезы является то, что она объясняет темные стороны истории царской власти в Лациуме простым и естественным образом».
Ничего себе, «простым», да еще и «естественным». Да это настолько по–дурацки «непросто», что кричать хочется. Настолько неестественно, что стыдно упоминать о слове «естественно», когда у этих «дураков из Лациума» даже инстинкт самосохранения не действует.
Простите, но надо продолжать, так как дальше Фрэзер начнет путать причину со следствием: «Она (его гипотеза – мое) делает более понятными предания, повествующие о том, что латинские цари рождались от матерей–девственниц и отцов божественного происхождения. Эти предания за вычетом элементов преувеличения (эти элементы Фрэзер опускает почему–то – мое) означают не более как, то, что женщина зачинала ребенка от неизвестного мужчины. Неопределенность отцовства лучше совместима с системой родства, которая не считается с фактором отцовства, чем с системой, которая делает его фактором первостепенной важности». Эту комолую фразу перевожу: зачем знать кто отец, когда это не имеет значения? Так как только мать имеет детей, отец – не имеет. Продолжу Фрэзера: «Если при рождении римских царей отцы их действительно не были известны, то это свидетельствует либо о половой распущенности, существовавшей в царских семьях вообще, либо об ослаблении правил морали в особых случаях, когда женщины и мужчины на время возвращались к половой распущенности былых времен».
В последней фразе Фрэзер совсем отдалился от того, что доказывал, и стал противоречить самому себе, но в то же время, приблизился к пониманию другой истины, не имеющей никакого отношения к теме, которую он «раскрывает». Поясняю. Как это так, «при рождении римских царей отцы их действительно не были известны»? Что, совсем уж царским дочерям выбирали жениха прямо «с ветра»? Должны бы узнать, хотя бы, кто отец того, кому доверяют свое государство, не говоря уже о собственной дочери.
Что касается «половой распущенности в царских семьях», то ими полна история, а у богов – в особенности, и я не вижу тут ничего криминального, времена были такие. А, вот «ослабление правил морали в особых случаях» я бы назвал «Праздником инцеста», который заменил собой повседневный инцест, ставший табу, аморальным, так сказать. Хотя морали очень сильной и не было, иначе бы и не ходили на эти оргии в церковь, как сейчас перестали ходить на демонстрации в честь 1–е мая и Октябрьской революции, когда «палку» убрали. А инцест – это такая хорошая штука, так хочется с самого раннего детства, хоть тогда, хоть сейчас. И думаете пары в церкви совсем уж случайные? Нет, перед счетом: раз, два, три, уже присмотрелись, присоседились. И не надо никакого огорода городить и соотносить это с не имеющими никакого отношения царскими женитьбами–замужествами. Этот праздник жизни сам по себе, как разрешенное воспоминание о «хороших» временах, кстати, совсем еще недавних. А первые «христопродавцы», продавцы нового «учения», не могли им не воспользоваться, иначе, кто бы за ними пошел при таких хороших «дохристианских» праздниках? Использовали по насущной необходимости, а потом еле избавились, пришлось даже костры инквизиции разжечь, но об этом – ниже.
Самым же главным считаю то, что все приведенные выше выдержки подтверждают мою версию, высказанную в предыдущей главе. Там у меня доказательств, на мой взгляд, было недостаточно. Теперь их – даже излишек.
Предлагаю формулу, которая все поставит на свои места действительно «простым и естественным образом», доказательство оставлю на потом. В Лациуме был матриархат, власть амазонок (см. выше). Правили или только царствовали царицы. Была экзогамия, поэтому замуж не выходили, а брали за себя мужиков не то, чтобы совсем «с ветра», но и не очень следили за его родословной, был бы красивый. Все равно – «папашка» и кушать будет отдельно, в сторонке, и – что дадут. Нужен он был только для одной цели, известной. Мама–царица передавала свои права дочке старшей, но не всегда. Иногда дочка сама или в сговоре с другими, маму–царицу и убивали, старая и под ногами путается. Это для того, чтобы будущие историки нашли дворцовые интриги. Мужика — «царя» держали чуть ли не на привязи, так что он о настоящем царстве и не мечтал, пожрать бы дали. Я это уже описывал.
Потом, когда мужики как–то поднатужились и изобрели письменность, а за ней и «патриархат», как Маркс коммунизм, то, естественно, им понадобилась религия, как Марксу знаменитый «Манифест». Кое–какие «допатриархатные» записки, конечно были. В них кое–что сожгли, кое–что подправили незаметно, а цариц – заменили на царей. Для этого надо было, наверное, поменять только окончания фамилий, и то – только в «русских переводах». Очень любят русские отличать мужчин от женщин окончаниями слов. Но не все, конечно сожгли. Некоторые бумажки кое–где сохранились. То война помешала, то – эпидемия, то – еще бог знает, что. Если принять эту мою версию, пока – в качестве гипотезы, то ничего не надо городить. Все в древнем Лациуме встанет на свои законные места. Притом действительно простым и естественным образом.
Но ученые, «популяризаторы науки» и историки этого сделать не могут по независящим от них причинам. Так как придется признать, что матриархат действовал почти вчера, о чем я уже неоднократно напоминал, а не «на грани раннего и позднего палеолита». А такое мнение крамольное, поэтому к рассмотрению приниматься не может по определению. Представьте себе только разницу между «почти вчера» и идиотской «гранью» в тысячи лет между «ранним и поздним палеолитом». Фрэзер был, безусловно, и ученым, и популяризатором науки, поэтому принять моего «предложения» не мог. Фрейд, может быть, и мог бы принять, но он принципиально не говорит о женщинах, кроме их неврозов, разумеется. Однако продолжим цитировать Фрейда.
«В душевных движениях примитивных народов приходится вообще допустить большую степень амбивалентности, чем ту, какую мы можем найти у современного культурного человека. По мере уменьшения этой амбивалентности постепенно исчезает также табу, являющееся компромиссным симптомом амбивалентного конфликта. Понимание табу проливает свет на природу и возникновение совести. Не расширяя понятия, можно говорить о совести табу и о сознании вины табу после нарушения его» (Выделено мной).
Остановимся. Фрейд ничем не подтверждает то, что мной выделено. Он просто констатирует. Поэтому, если бы Фрейд был жив, я бы у него спросил: А у собаки и кошки есть совесть? А у коровы, лошади? Многие, имевшие отношения к животным, подтвердят, что совесть есть. Чем, как не совестью можно объяснить следующие факты? Хозяин выходит из избы во двор. Собака сидит в конуре. Услышав шаги хозяина, она выскакивает из конуры и, виновато вильнув хвостом, начинает лаять на белый свет, никого не видя и не слыша в радиусе километра, извиняясь и показывая тем самым, что, вообще–то она – на посту, несмотря на лежку в будке. Разве это не совесть? Она знает свои обязанности и чувствует себя виноватой, что так некстати расслабилась.
Или: собачонка комнатная, всегда выпрыгивающая к двери встречать хозяйку, вдруг на этот раз не встречает, виновато «приветствует» издалека, а то и прячась под кроватью. Стесняется. Она, извините, нагадила и знает, что это нехорошо, неприлично для уважающей себя культурной комнатной собачки.
Рассказ о блудливой корове. Корова, входя со стадом в деревню, любила еще погулять, уже по деревне, не торопясь в открытые для нее ворота. Выходила хозяйка искать ее. Корова всегда раньше, чем хозяйка ее, засекала хозяйку и неслась, подняв хвост трубой, мимо оторопевшей хозяйки во двор, стесняясь своего «проступка».
Лошади, вообще, «академики». Я работал много лет в шахте и наслышался от стариков–коногонов, бывших, естественно. Лошади умеют считать, во всяком случае, до пятнадцати. Лошадь трогает с места состав сцепленных друг с другом вагонеток, например 17, а «норма» ее 15. Трогает и тут же останавливается. Первая вагонетка останавливается, остальные, растянутые на сцепках, начинают стучать о первую: раз, два, три… семнадцать. Лошадь этот состав не повезет, хоть убей ее. Отцепишь две вагонетки, посчитает этим же способом и … повезет. О совестливости лошадей можно написать трактат.
Поговорка: знает кошка, чье мясо съела – это уже «общественное мнение» целого народа. Против него и Фрейд не пошел бы. Можно, конечно, сказать, что понятию совести животные у человека научились, но я буду настаивать, что – наоборот.
Этот абзац мне нужен затем, что я хочу применить понятие совести к самой дикой человеческой орде, а Фрейд мне мешает своими голословными утверждениями. Разумеется, также, что понятие совести мне не мешает утверждать, и я это делал несколько раз уже, что в те времена не было понятия стыда инцеста, ведь это такое же обычное дело как, например, высморкаться без употребления носового платка в те далекие годы. Мораль – понятие тоже разновременное и это можно доказать на сотнях примеров.
Фрейд: «Совесть представляет собой внутреннее восприятие недопустимости известных имеющихся у нас желаний; но ударение ставится на том, что эта недопустимость не нуждается ни в каких доказательствах, что она сама по себе несомненна. Еще яснее это становится при сознании вины, восприятии внутреннего осуждения таких актов, в которых мы осуществили известные желания». Вот поэтому–то я и говорю, что совесть первична.
Таким образом, табу, глубже которого невозможно добраться, даже на примере австралийских аборигенов, самых примитивных людей планеты, есть, по мнению Фрейда, первооснова и религии, и совести. Что из этого следует? То, что согласно этому утверждению Фрейда совесть могла бы развиваться без религии. Но, так как я доказал, что совесть уже есть и без табу, то, может быть, и религия обойдется без табу? Ведь Фрейд нам очень подробно объяснил понятие табу. Табу это не только прямой запрет чего–либо, это грубо, с одной стороны «священный», с другой стороны «нечистый», то есть необыкновенный, а противоположность табу – обыкновенный. Скорее, вопреки Фрейду, источник религии не табу, а тотем, то есть коллектив людей, объединенных на какой–то основе, почва для проповеди чего угодно. Я же уже показал выше, что первоначально мужики, убившие мать–царицу, договорились убить ее любовника, то есть, создали коллектив (фрейдовский тотем). Потом уже, по чистой случайности убили обоих. Таким образом, табу вопреки мнению Фрейда не является первоосновой религии по моему глубокому доказанному выше убеждению.
Совесть особо никому не нужна для ее специального культивирования. Вождям она даже мешает пользоваться «кремлевскими» привилегиями. А вот запретительная часть табу, в модернизированном виде религии, могла бы сослужить хозяевам жизни неплохую службу. Но это будет уже не табу тогда. Сам факт амбивалентности чувства, но уже не табу, «бояться и беречь вожака», с одной стороны, и принести его же в жертву, т.е. попросту убить, с другой стороны, «хозяевам жизни» надо было менять. А то будут проявлять нежные чувства, но уже к начальнику–покойнику. Поэтому древние философы в звериных шкурах, съев лучшие куски от артельно–убитого мамонта, должны были призадуматься, с целью найти способ «скособочить» амбивалентность. Для этого у них были «психологи», «философы» и вообще умные старики–сограждане в набедренных повязках. Это уже напоминает зачатки клана, которому зачаток – опять тотем, а не табу. Надо сказать, что все это не один вождь сообразил за один день, все вожди во всем мире постоянно призадумывались на эту тему.
Фрейд отмечает: «Троттер считает стадный инстинкт первичным, неразложимым. Тогда места вождю нет. Высказывание Троттера: человек есть животное стадное, мы осмеливаемся исправить в том смысле, что он скорее животное орды, особь, предводительствуемая главарем орды. С самого начала существовало две психологии: одна – психология массовых индивидов, другая – психология отца, возглавителя, вождя. Воля отдельного индивида была слишком слаба, он не отваживался на действие. Никакие другие импульсы, кроме коллективных, не осуществлялись, была только общая воля, не было воли отдельной».
Только и спрошу: что в стаде нет вожака? Что, орда не стадо? Я про это уже говорил выше: стадо – это когда все вместе, а женщин становится все меньше и меньше из–за эффекта Геодекяна. Почти семейная орда – это когда самок осталось столь мало, что все самцы поделились на группы, вокруг каждой отдельной самки с детьми. Но это не та орда, какую имеет в виду Фрейд. Тут скорее самка – фактическая глава орды, хотя самый сильный самец ее контролирует, когда не спит и не охотится за пищей или вообще не заболел. Только чуть ослаб, отвлекся, устал – все, уже не вожак. Другие на очереди, загрызут. А самка в таких условиях – сексуальная, вся надушенная, накрашенная, с маникюром. И если самка не захочет иметь дела с «вожаком», ее поддержат остальные самцы. В такой ситуации не может быть вожака. Вожак – лицо уважаемое, можно сказать любимое. А какая к нему любовь у его соперников, за что?
Фрейд: «Анимизм, магия и всемогущество мысли. Анимизм – учение о представлениях о душе, о духовных существах вообще. Анимизм представляет собой философскую систему, он не дает объяснение отдельного феномена, но дает возможность понять весь мир как единую совокупность, исходя из одной точки зрения. Человечество создало три таких философских системы, три великих миросозерцания: анимистическое, религиозное и научное. Из них первым явилось анимистическое, может быть самое последовательное и исчерпывающее, полностью, без остатка объясняющее сущность мира.
Невозможно предполагать, что люди из чисто спекулятивной любознательности дошли до создания своей первой мировой системы. Практическая необходимость овладеть миром должна была принимать участие в этих стараниях. Мы не удивляемся поэтому, когда узнаем, что рука об руку с анимистической системой идет еще что–то другое, — указание, как поступать, чтобы получить власть над людьми, животными, предметами или их душами. Это указание, техника анимизма – колдовство или магия. В анимистической стадии человек сам себе приписывает всемогущество мыслей, в религиозной стадии он уступает всемогущество мыслей богам, но не совсем серьезно отказался от него, потому что сохранил за собой возможность управлять богами по своему желанию разнообразными способами воздействия.
Первое миросозерцание, сложившееся у человека, анимистическое, было, следовательно, психологическим. В то время как магия сохранила еще полностью всемогущество мысли, анимизм уступил часть этого всемогущества духам и этим проложил путь к образованию религий. Что побудило примитивного человека проявить это первое ограничение? Едва ли сознание неправильности его предпосылок, потому что он сохраняет магическую технику». В общем, все верно, только как–то расплывчато, не по делу, которое он пытается нам объяснить.
«В Дарвиновской первобытной орде нет места для зачатков тотемизма. Здесь только жестокий ревнивый отец, приберегающий для себя всех самок и изгоняющий сыновей. И ничего больше. Это первоначальное состояние общества нигде не было предметом наблюдений». Что написано – это не орда. Это супружеская пара, надо полагать, в которой все самки, и мать, и дочери используются отцом, а маленькие мальчики, изгнанные – погибают. Это примитивно очень.