Так как, к своему стыду, на больше моей начитанности не хватает, подведу итог. Жители тундры в своем развитии, как мне кажется, прошли путь австралийских аборигенов, хотя и в неизмеримо менее благоприятных условиях, но в согласии, в том числе со стадией любви и вытекающими из нее последствиями в виде не то, чтобы прямого табу на инцест, но с большим желанием экзогамии. Чтобы вы не подумали, что я их хвалю чрезмерно, отмечу, что в этом им несколько помогло то обстоятельство, что они в своих ярангах жили почти круглогодично, а не так как мы, русские, в своих берлогах – сезонно.
Возвратимся в леса, на север Великой русской равнины. Меня, безусловно, спросят обидевшиеся соотечественники «мужского» пола: как так у нас не возникло любви? Я им отвечу на вопрос вопросом: а, вы сильно любите воздух, которым дышите? Вы же его начинаете любить, после того как сядете в российскую тюрьму, где воздуха еще меньше, чем было у скученных народов женщин после побега амазонок. И вам будет нечем крыть. В такой для вас лафе, когда женщины не по своей вине рожали много девочек, вы перестали работать как должно мужику еще раньше, чем наступил 10 век. Вы послали женщин «сеять просо», дрова рубить, а сами стали полеживать на вновь изобретенной голландцами печке, как Емеля–дурак из русской народной сказки, и ждать, когда Лиса наловит вам своим хвостом свежей рыбки.
Вы выросли на сказке про «щучье веление и мое хотение». Вы сделали так, что лентяй–дурак на самом деле «очень умный». Хотите современные доказательства? Пожалуйста: кто сегодня почти за бесплатно кладет для ваших «жигулей» асфальт? Кто стелет рельсы, по которым вы ездите на паровозе? Вы что, забыли, что пока в трамваях надо было руками крутить чугунное тормозное колесо и стоя управлять им зимой без отопления, это делали женщины? Когда в трамвай поставили кнопки, электроотопление и мягкие сиденья, туда пошли работать вы, мужчины. Кто говорит, что женщинам–дурам нет места в парламенте? Неужели женщины? Почему вы все так часто и кстати, и некстати упоминаете в своих выступлениях, во всех «средствах» массовой информации про «кухарку управляющую государством»? Во всем мире нигде больше такого нет. И вам со всех трибун криком кричать надо об этом. А вы этого даже не замечаете, как упомянутый воздух, привыкли за 1000 лет, обнаглели. А из вас 20 процентов сидит в конторах, в главных креслах, специально «не замечая» этого безобразия, одновременно заглядывая под подол секретарше, которая за одну нищенскую зарплату «обязана» делать для вас сразу две работы. Не раздражайте меня, пожалуйста, русские мужчины, а то я такого могу наговорить о вас, ибо я сам мужчина и не гомосексуалист, у меня детей трое. Я вообще могу книгу эту до самого конца заполнить такими стыдными для вас примерами, у меня их хватит.
Успокоились, берете свои слова обратно? Продолжаю. Нет, не могу. Я должен высказаться до конца. Поставить все точки над «i», чтобы было несомненна «природная» лень русско–северных мужчин, о которой сами они даже не подозревают.
Сейчас не знаю, ибо немцы все разъехались «на родину», но еще в 1970 году около шоссе к озеру Иссык–Куль от города Фрунзе (сейчас Бишкек) бросался в глаза даже слепому страшный контраст между проносившимися мимо окон автобуса или электрички домами, усадьбами. Стоит вдоль шоссе несколько усадеб–близнецов: во дворах летом кучи навоза (который должен быть уже на полях), кирпичные дома обшарпаны, крашены 20 лет назад, штукатурка полуобвалилась, у рубленых домов углы сруба неровные, бревна выпирают разной длины, забор полуповаленный, из всевозможных досок, тоже разной длины, во дворе – обязательно вечная лужа, в ней – свиньи. Вдруг попадается усадьба–сказка, не по цене, а по уходу за ней. Все небогато, но так аккуратно, так чистенько, подбелено, подмазано, аккуратненькая тропиночка, песочком посыпана, свиньи – только что из душа. Опять несколько домов первого типа, а потом опять такой, аккуратненький. И так на всем пути. Я заинтересованный этим феноменом, спросил соседа по купе, местного: в чем дело? Он посмотрел и доложил: «А, это–то? В основном русские живут, а в этих – выселенные в войну из Саратова немцы». Горько мне стало за свою родную нацию.
Второй пример. Вернулся я из Италии в 1986 году и прямо из аэропорта в центр Москвы, прогуляться, соскучился. А тогда почти все в джинсах ходили, даже в паре с праздничным пиджаком и при галстуке, но не это меня смутило с отвычки. Смутило то, что джинсы у всех подряд мне показались очень грязными, не светло–голубыми или чисто чернильными, а именно грязными. Раньше я не замечал такого, сам в таких же раньше ходил, не знал, что джинсовка очень хорошо грязнится. Правда, и отстирывается хорошо. За полгода напрочь вдали от родины разучился в грязных джинсах ходить, вот и заметил. Но я уже знал, что до американцев, до 1945 года, Италия считалась самой грязной страной Западной Европы. Видите, за 40 лет напрочь отучились грязными быть. В 2000 году, когда «пускать» стали наш народ, джинсы у всех, кроме бомжей, стали чистыми, посмотрите сами. Нам 12 лет хватило, с 1988 года.
Знаменитую русскую мужскую лень я напрямую связываю с излишком женщин на заре северорусской нации, когда мужчины решили жить женским трудом, насколько только это возможно, а знаменитую русскую мужскую неряшливость с этим же самым. Запад давно стал за собой присматривать, одеколон придумал, чтобы понравиться женщинам, ибо их было слишком мало какое–то время. Мало этого, мужики придумали там даже остроумие (смотри Фрейда выше), чтобы понравиться женщине и «отбрить» соперников. А я, у своих, русских, особенно в деревнях, из самого остроумного заметил, знаете что?
Клуб, дощатый пол, скользкий как навощенный царский паркет, от лежащем на нем сантиметровом слое подсолнечной шелухи. Гармонь, потом радиола. Танцует две смешанные пары, одна из местного студента и сельской девушки, вторая – из его друга, городского, тоже с местной. Несколько однополых женских пар. Парни на лавках вокруг по стенам, курят, щелкают семечки, злятся на городского, танцевать не умеют, стесняются учиться у девчонок. Очень хочется «остроумием» сразить городского. Выходит на круг один, он любит девушку втайне, которая танцует с городским, поэтому храбр. Разворачивается и хлесть ее пониже спины, не промахнешься, доярка. Все парни дружно и с большим удовольствием ржут, герой горд своим «остроумием». Девушка хихикает, хотя и больно, это же «остроумие», не обижается. Это «остроумие» не выстрадано многими поколениями, оно спонтанно, как причина дуэли у русского дворянства, из–за пустяка, а не из древнего рыцарства.
Мне абсолютно ясно, откуда взялась именно женская работорговля в северной Руси в начале10 века, описанная несколько выше словами араба Ибн–Фадлана. Точно так же как и многоженство, о котором я говорил выше. Точно так же как и природная русская мужская лень. Они были тут и раньше. Насколько хватает взгляда вглубь веков, с тех самых пор как появился излишек женщин, а излишек этот появился здесь вместе с самим человеком, как следствие условий его жизни. От самого человека ничего не зависело. Откуда у человека появится понятие стыда продажи излишков, которые ему почти не нужны, а спрос у «заграницы» на этот товар есть? Это то же самое, что понятие стыда эндогамии, когда неизвестна экзогамия, и все знают что промискуитет такая удобная штука. Поступил сигнал «Оно», он же сексуальный первичный позыв, в бедную голову, а остальное все так просто осуществимо. Сегодня мы делаем куда более подлые вещи, например нефть и газ продаем, хотя американцы свои не разрабатывают, берегут для потомков. А мы плевали на потомков, хотя и знаем, что это их нефть и газ. Нам можно только столько брать их, сколько нам самим сейчас нужно, а остальное надо оставить им. Мы–то знаем что нельзя, но делаем, а предки наши не знали, что нехорошо продавать своих женщин. И такие, какие мы есть сегодня, знающие, разве мы можем обвинять их, незнающих?
Давайте все–таки посчитаем немного. Не так уж много было лишних женщин, ибо историки хором говорят, что многоженство на Руси было уже позднее принятия христианства, и его едва удалось преодолеть. Что–то должно было искусственно поддерживать излишек женщин при многоженстве. Матриархата у нас, на севере, никогда не было, и быть не должно, исходя из описанной ситуации. Сразу появился патриархат, так как именно потому и появился умный Иван–дурак на печке, что он «решал» все «вопросы». А вот дети были ничьи. Разве можно считать владелицей детей родившую их мать, которая сама рабыня своего «желания», исполнение которого зависит не от ее, а от настроения чванливого и в сказке Ивана–дурака? Поэтому, продавать «чужих детей» и подростков, это разве не «золотая жила»? Которая еще больше развращала русских мужчин, давала им возможность бездельничать. Почему русские женщины практически не рожали дома? Почти все они согласно русским писателям рожали в поле, когда просо поспевало, а затем и рожь.
Потому, что это был июль–август, а в «берлогу» они залегали в конце октября – начале ноября. Как раз 9 месяцев. Профессиональная лень русского мужика и возможность продавать детей и женщин, я думаю, довела до того, что женщины и мужчины стали жить отдельно, кланами.
Мужчины, совсем не имея обязанностей и любя «горячий напиток», стали продавать себя, в работники. И опять работник Балда по сказке Арины Родионовны, няни Пушкина, оказался очень «умным», только по сравнению с выдуманным попом, а не с нанявшими его рубить дрова женщинами. Даже в сказке сказать было стыдно, что наняли его бабы за оплату натурой.
Из–за разделения на кланы детей продавать стало сложней, разве что воровать их. Тоже черта истинно русская, притом мужская. Много вы знаете из истории баб–воровок? А мужиков с рваными ноздрями, клейменых – пруд пруди. А наш великий герой Илья Муромец? Какого черта он 33 года на печи сидел? Кто ему жратву добывал, пока он «силушку копил»? И куда он ее потом использовал? Не на пашне ведь.
Посмотрите у русских писателей–мужиков «расписание» крестьянских работ. Мужик вспахал, не сам, лошадь, и больше на поле его не видно. Бабы серпами жнут, беременные, согнувшись в три погибели, снопы вяжут, опять в наклон, в суслоны ставят, тут же и родят. А дома – свиньи, стирка, шитье, прялка, ткацкий станок, ребятишки, ночная люлька к ноге привязана, спит и качает. К проруби надо сбегать, белье прополоскать, вальком его раскатать, по воду сходить, жрать всем сварить, хлеба испечь, носы ребятишкам подтирать между делом.
А мужик что делает? Хомут третий год шьет, оглоблю второй год в лес ходит выбирать, в гумно сходит ведро ржи намолотит цепом. Всю зимушку молотит. Когда за день можно смолотить. Запряжет савраску, за хворостом съездит, дров порубит. Это же не работа, разминка от гиподинамии.
А сенокос? Скосить сено – мужская работа, но это только четверть работы. А переворачивает валки, сгребает, копешки ставит кто? Баба. Мужик приедет копешки на лошади свозит в кучу, стожок поставит и — в кабак. Пропьет больше, чем заработал.
Когда бабы отделились от мужиков, им стало легче. Одна за ребятишками смотрит, вторая хлеба в печь ставит, третья стирает на артель. Все дружно – просо сеять. Тут гурьба мужиков из кустов выскакивает – «топтать». Вот вам и реконструкция групповых семейных отношений, очень даже временных. Без, так называемой, любви. По требованию «Оно». Вот вам и народный фольклор, истоки его. А, то, за каким бы чертом две шеренги выстраивались и «шутили» так, как я описывал выше? У литературных критиков это называется «жизненная правда».
На основе этих «шеренг» даже браки начали иногда получаться. Женщина рада была до безумия «своему» мужику, собственному, поэтому и лелеяла его, работала за двоих, но уже было и задумываться начала об эмансипации. Вот тут и грянуло православное христианство с иудейским принципом отношения к женщине. Все слабые ростки эмансипации были тут же, на «новой» основе, выдраны с корнем. Начиналась новая эра. Если бы сегодня заграничные мужики, измученные сегодняшней эмансипацией у себя дома, прочитали эти строки, то через неделю все наши бабы были бы выписаны по интернету, и Россия бы прекратила свое существование. Почему? Да потому, что пьяные с горя мужики наши забыли бы залить воды в атомные электростанции. За гроши дежурных, ответственных баб–то, напоминающих им об этом, ведь не было бы уже в России.
В предыдущем абзаце я только поставил веху, которая отделила язычество от христианства, которое, в свою очередь, продолжило наступление на женщину, не дав ей даже начать свою борьбу, но возвращаться из глубокой древности северной России нам еще рано. Мы все еще находимся в приволжских кучках, которые обозначили выше. Народ здесь живет только благодаря самоотверженному труду женщин, но заметьте, ни жрецы, ни главари из них не выделяются. А как им выделиться в таком повседневном каторжном труде? У них нет времени даже задуматься, как следует. Даже полноценного сна у них нет, даже сон надо совмещать с работой, качать люльку.
Перенесемся в быт мужчин. Они тоже живут оравами. Что они делают? Не обремененные заботой о семействе, они вынуждены искать не дело, а заделье, потакать своим слабостям, кидаться от одного к другому делу, позволить себе вообще ничего не делать временами. У них одна забота: добыть пропитание свое. При отсутствии системы жизненной необходимости они поступают по формуле: «кто во что горазд». Перед ними открыты все дороги к «самовыражению». Первое еда, второе – «горячий напиток», после которого нужна драка, кулачный бой «купца Калашникова», ибо «силушки девать некуда» как у Микулы Селяниновича. Остаток сил – на чистоплотных женщин, купающихся или стирающих на речке.
Ни одного ведь древнего богатыря не показано нам женатым и за повседневной, кропотливой работой. Все как один «геройствуют», притом сами не знают, где будут «геройствовать» завтра. И «витязь на распутье», и «три богатыря» – тому подтверждение. Воля – вот их основная «профессия», «волюшка–воля», как поется в песне, но воля эта не та, прямой смысл которой яснее выглядит в обратном смысле слова «невольник», а именно в смысле «куда хочу, туда и ворочу», «волеизъявление». Поэтому, куда она направлена, эта воля, неважно. Рассмотрим направления их «воли», первоначально поделив их крупно на два вида: общественно полезные и общественно вредные.
Общественно полезные направления «воли» мужчин – это в основном «отшельнический тип» работы, требующий уединения в единственном числе или в малой группе соратников: бортничество, профессиональная охота, бродячие печники, плотники «с одним топором да долотом в руках», рубщики домовых срубов, рыбаки, позднее кузнецы, лыкодеры, плетельщики корзин и делатели туесов. Из них потом появились знаменитые санные и колесные мастера.
Понятие «отхожие промыслы» у наших крестьян коммунисты испохабили, «объяснив» их голодом в деревнях. Нет, отхожими промыслами занимались мужчины целых деревень, волостей, специализировавшиеся на отдельных видах кустарного производства из века в век, притом ежегодно, а не тогда, когда у них «голод». Это остаток этих самых времен, которые мы рассматриваем, но когда стало неприлично быть неженатым. Ибо, что будет делать «дома» печник–искуссник, за которым посылают гонца за полсотни верст? Список этот можно продолжать почти бесконечно, но мы исследуем не древние промыслы человека, а его самого.
Самое главное. В этих профессиях нет пьяниц, в них есть уже «наследственные» любители крепко выпить, у них лозунг: «работе время, потехе – час». Из них вышли все русские изобретатели, а позднее и сам Ломоносов, тоже любивший крепко выпить.
Общественно вредные направления «воли» мужчин. Тут тоже большая градация. С чего начать складнее и не знаю. Ну, во–первых, воровство. Первоначально – всего, «что плохо лежит», потом – специализация, потом разделение «труда» и «организация преступных сообществ», как их называют современные юристы. Ни один историк не станет отрицать очень широкого воровства на Руси во все времена. Только славянофилы говорят, что замков на дверях не было, но, это они явно врут, и никто им не верит. Не было замков у самих воров, потому что воровать нечего, украдут – пропьют. А так в доме – пусто. Рядом с воровством грабеж, с оружием в руках – разбой. Эти ватаги беззаботных мужиков, спустившихся в среднее течение и низовья Волги, стали казаками–разбойниками, а затем, обосновавшись на Яике, стали называться «защитниками русских рубежей». В их среде вырос русский гомосексуализм, а особенно, забыл, как он по латыни называется, но можно назвать и по–русски: «половая всеядность». Никаких семей, конечно, у них не было. Зачем им эта обуза?
Кстати, обуза – обужение – заужение – обузить, это ничто иное, как сужение «прав» мужиков, вызванное необходимостью для «удобства» половой жизни создать семью, ибо и семья – прямая обуза, даже по сегодняшнему смыслу. И по конкретному смыслу этого слова «обуза» не может висеть над мужиком, как сегодня понимают это слово, а стоит вокруг его в виде чад и домочадцев, обуживая свободу его передвижения. Откуда бы произошло такое конкретное специально для мужиков слово? Это говорит о том, что я на правильном пути.
Все–таки, главные «воровские» профессии надо указать, ибо в самих избах или землянках у народа воровать и грабить особенно нечего, кроме детей и женщин. На большой дороге – Волге и притоках воровать и грабить можно многое, все, что везут купцы, но главное – их деньги. Но денег купцы не возят, только – на «командировочные» расходы. Остальные, главные их деньги сосредоточены в товаре. Грабить товары, конечно, можно, но с ними хлопот не оберешься. Лучше сбыть их следующему проплывающему купцу за бесценок. Но купцы тоже не дураки, покупать товар, заведомо ворованный, и везти его дальше продавать в одном «ряду» с обворованным купцом, неэтично. Поэтому казаки–разбойники вынуждены были создавать притоны, где бы они могли сосредоточить временно наворованное добро, подождать чуток, пока страсти улягутся, и только потом выбрасывать их на рынок. Для этого очень подходил остров на Дону, Яик, Запорожская Сечь. Тут, вдали от глаз, и подлечиться от ран можно, госпиталь потребовался, санитарки, знахарки. Потом и кой–какие домишки потребовались, а потом уже, время спустя, потребовалась и хозяйка. На Яике, что их так много обосновалось, не с Дона же переехали на постоянное место жительства, как историки думают? А там, рядом имеются всемирно известные озера Эльтон и Баскунчак с неиссякаемыми запасами лучшей в мире соли и, естественно, проходной двор для ее вывоза. Вот где раздолье для грабежа купцов. Спустился вниз по течению, награбил, и — в верховья, домой, в «войско».
Надо остановиться на образовании аристократии, будущих князей, и показать, как закрепощался прочий народ. Из среды общественно полезных мужиков, конечно, могло образоваться некоторое количество разбогатевших на своих изобретениях мастеровых кустарей, как разбогател Зингер, умно запатентовав свою швейную машинку, так, что никто не мог обойти его права никакими новыми «формулами изобретения». Но главными поставщиками вновь испеченных князей явились разбойники, не ушедшие на Яик, а оставшиеся дома, накопив стартовый капитал. У них все было для того, чтобы захватить власть: шайка головорезов, готовых на все, слушавших своего «пахана», как будущие казаки – своего Стеньку Разина, получившая впоследствии название «дружина». У них был капитал: бессовестность, окрепшая в грабежах. Собственно, больше ничего и не надо было.
Слово «дружина» – очень интересное слово. В псковско–новгородской кучке народов, которую мы еще не рассматривали, слово «дружина» – это в большей части случаев артель, например рыболовецкая дружина. В церковнославянской южной жизни, заметьте, дружина – это жена. Друг, вообще говоря, — это «другой я», равный мне. А вот, по–великорусски, дружина это уже войско, притом отборное, гвардия, так сказать. Как так, жена, «другой я» превращается в охранников по–нынешнему, хотя и доверенных, но вассалов все же, «на жаловании», в друга на зарплате, которому я ее плачу за дружбу со мной? То–то и оно, что дружина – это бывшая шайка «сподвижников по грабежу», выбравшая главаря за ум, сметку и силу, а главарь, наплевав на бывшую дружбу, стал им деньги платить, чтобы они именно его одного защищали. Это был первый шаг к княжению.
Вы представляете себе миллионную, но разрозненную толпу на улицах Москвы и шайку грабителей среди нее, которая диктуют всем свои правила игры? Зачем тогда спрашивать, как образовались княжества: солнцевское, люберецкое и так далее. Дальше русскую историю, например, у Карамзина можно не читать до самых времен Ивана Калиты, мало того, что разбойника, но и самого подлого из них. В истории Карамзина будет очень подробно описана борьба «солнцевских» с «измайловскими» и так далее за сферы влияния, попросту за право грабежа на данной территории. Будут описаны все «стрелки», «разборки». Особенно удачно передадут вам «хитрости» при «перемириях», и «милицейские протоколы» об убийствах из–за угла «друзей навек». Про народ скажут, что он очень любит главарей разбойных банд, и когда они умирают своей смертью или от пули в своем подъезде, сильно плачет. Про церковь скажет, что она составила очень хорошие «Понятия», по которым мы живем по сегодняшний день. И, вы же знаете, что всем в нашем мире правят разбойные банды, а имеющийся президент является только как бы Организацией объединенных наций (ООН) и занимается только тем, что составляет статистику разбойных нападений. Иван Калита подчинил себе всех бандитов. Государство это стало называться Московская Русь. Матриархат, как видите, миновали не заезжая в него.
Форма закрепощения народа – пьянка в долг, в залог своей души, как это и сегодня практикуется, правда, теперь на наркотиках. Пили тогда медовуху, термин Ибн–Фадлана «горячий напиток» – это сбитень, чтобы быстрее подействовало. Умирали «с кружкой в руке» не от опьянения, а от отравления «сбитнем», так как, экономя мед, туда добавляли всякую дрянь «для крепости». Знакомый пчеловод мне рассказывал, что медовуха – тоже не совсем безопасный напиток, если долго постоит и окислится, так что это простые отравления недоброкачественным «горячим напитком». Водки же еще не изобрели, а медовуха получилась автоматически, когда «лишний», не съеденный вовремя мед, смешивали с водой, и он начинал бродить. Собственно, и вино так же получилось, автоматически.
Карамзин практически ничего не пишет об образовании сословия смердов и холопов, скрывает от нас, а мы называем его историком. Посмотрим, что «знает» об этом Советская энциклопедия, она должна сказать все, что только возможно, о «закрепощении народа». Ведь она «советская»: «Смерды – наименование феодально–зависимых крестьян в Древней Руси и некоторых других славянских странах. В источниках 11–12 веков смерды отмечены в Киевской Руси (Русская правда и другие источники)».
Прерву и замечу, что Русская правда «из–за значительных разночтений» была в 16 веке «пересмотрена» и «закреплена» в издании 1653 года, Никоновской летописи. Значит, верить ей нельзя.
Продолжим цитату: «Смерды на Руси – крестьяне, постепенно утрачивающие свободу, полностью или частично. Правовое положение некоторых групп было различным. В отличие от раба имел имущество, платил штраф за проступки. Юридически он был неполноправен. Убийство смерда наказывалось таким же штрафом, как и холопа. Его выморочное имущество наследовал князь. С начала 12 века земли, населенные смердами, передаются в собственность отдельным феодалам».
Запомним это и продолжим: «Смерды новгородских и псковских земель 14–15 веков выступают в источниках как крестьяне–собственники, владеющие землей коллективно или индивидуально и обладающие правом свободно отчуждать свои наделы. Но их личная свобода ограничена: им запрещен переход на чужую территорию или патронат князя, а князю запрещено принимать от смердов жалобы. Смерды должны были исполнять также определенные повинности (дани, работы) в пользу города как коллективного феодального сеньора».
Эта цитата как нельзя лучше укладывается в мою концепцию. Что «смерды отмечены в Киевской Руси» не верьте, ибо их туда вписали, когда устраняли «разночтения» в 16 веке и подгоняли уже Русскую империю к «однообразному виду». «Киевских смердов» считайте смердами великорусскими, в верховьях Волги, во Владимиро–Суздальской Руси. Вот их–то и закрепощали, они–то «постепенно, полностью или частично утрачивали свободу», их–то «правовое положение» и было «различным у некоторых групп», в зависимости от степени наглости князя–бандита с воровской «дружиною». И запомните, пожалуйста, про смердов новгородско–псковских, свободных крестьян, владельцев своей земли, платящих налоги для общественных нужд. Они нам пригодятся, когда мы будем рассматривать эту демократическую кучку.
Таким образом, истинное понятие смерд – не оскорбительное, а вполне доброжелательное как тракторист, бизнесмен, юрист и обозначает «вольный земледелец». Это князья–разбойники, когда довели своих крестьян до полускотского существования, произвели от этого вполне хорошего слова слово «смердящий», а когда завоевали все народы великой равнины, в том числе, с превеликим трудом, и новгородско–псковские земли, заставили и тех смердов, пахнувших хлебом, «смердеть».
Потом начались бандитские войны между местными «князьями» и атаманами, «скатившимися» по Волге, заселившими реку Яик (Урал). Это и было татаро–монгольское иго. Как это было? Да очень просто. Дело в том, что у князей появился великий князь, главный разбойник, который подчинил силовым методом остальных князей–разбойников, как у солнцевская бандитская группировка стала главной. Вот так и великий князь. Разумеется, что остальные князья не любили «солнцевских», особенно их великого князя. А у казаков–разбойников не было великого разбойника, поэтому они жили более–менее дружно. Даже с разбойниками из будущих татар и чувашей. Поэтому вся история Карамзина и посвящена, собственно, войнам разбойников–князей друг с другом за великое княжение. Совершенно точно так, как преступные нынешние группировки борются между собой. Они иногда так «истощают» свои силы, как прошлые, так и нынешние, что даже ходить грабить простых граждан случается некому. Поэтому война между князьями и атаманами была заранее обречена на проигрыш. Атаманы просто обложили данью наших князей. Каждая сторона отчетливо понимала состояние своих сил. Князьям было неудобно перед своим, хоть и «смердящим», но все же народом, когда он, этот народ, видел, как казаки–разбойники размазывают князей по стенке. Поэтому дань платили исправно, а своим историкам, впрочем, и нашим тоже, строго–настрого запретили писать правду, велели говорить, что это несметные орды из самой Монголии их угнетают. Все–таки не так стыдно. Когда начали платить дань разбойникам, то обнаружилось, что себе почти ничего не остается, поэтому «гнет» усилили.
Вы же знаете, что такое гнет? Это когда только что заквашенная капуста в кадке выделяет мало сока, приходится класть на капусту большой камень, а если не помогает, то – два, пока сок не смочит камень. Таким образом, гнет – это выдавливание сока, хоть из капусты, хоть из народа. И иго здесь монгольское не при чем. Почему? Да, потому, что когда монгольский довесок убрали, гнет не стали уменьшать, весь «сок» – себе, на расширение империи. Есть и другое толкование слова гнет. Это когда сено возят на повозке, нетолстое бревно, с помощью которого стягивают сено к основанию повозки. Тоже похоже на «капустный».
Может вы не догадались, почему я сказал «монгольское» иго вместо привычного для всех татаро–монгольского? Потому, что «татарское» все–таки было. Дело в том, что со временем стало неудобно ходить грабить свой народ, попадались знакомые и родственники, и хотя совесть была бараньей, все же лучше было договориться с татарскими бандами. Те ходили «на работу» к нам, а наши – к ним. Так не сильно мучила совесть. Поэтому у нас был татарский гнет, а у них – русский, или как там он у них назывался? Историк на жалованье, проживающий у царя в прихожей, по–иностранному во флигеле при Зимнем дворце, изобрел «татаро–монгольское»: народ ведь немного помнил татар, но они рядом живут, все знают. Вот и приписал, что это не те татары, что рядом, а совсем другие, аж из Монголии. Он даже чаще употреблял слово «моголы», чем татары.
Теперь о дани. Ну, скажите, что можно взять у людей, с которых собственные разбойники–князья уже сдирали по третьей шкуре? Только шкуру же, но вместе с душой. Поэтому и возникла знаменитая «татарская десятина», каждого десятого, и мальчиков, и девочек, у кого что есть, — в налог, а затем, собрав в кучу на княжеском дворе, – в дань. Постепенно народ забыл, что он когда–то был свободен, стали говорить «княжие» мы, «царевы».
Некоторое количество рабынь на обратном пути «пользовали» до полусмерти, а затем - за борт ее, «в набежавшую волну», остальных продавали хазарам, а те еще дальше – в «Персию». Тех, которые не находили сбыта, везли к себе. Мальчишек сразу всех продавали, тем же хазарам, для добычи соли (подробнее в следующих разделах). Собственно, они сами постепенно стали хазарами. Затем заметили, что стареют, на пенсию пора, стали «готовить» себе из них замену. Пока, наконец, не сообразили, что можно жениться. В походы ходили нечасто. Пока все не пропьют, не ходили. Поэтому историки и говорят, что набеги были не каждый день.
Теперь о гипертрофированной любви русских, особенно женщин, к своим детям, готовых кормить своих чад до пенсии, не своей пенсии, до их, детей пенсии. Ни в одной стране такого нет, там исполнилось чаду 18 лет, иди на все четыре стороны, и не мешай закончить жизнь в неге. Правда и детки, сдадут стариков в хоспис, и продолжают веселиться. Наши детки тоже сдали бы, но у нас хосписов нет, к сожалению. Поэтому, как правило, их просто бросают, «забывают» где они живут. Материнская любовь «нашего типа» – это многовековая генная память тех времен, когда детей отбирали. Только у нас, единственных в мире, создана организация «солдатских матерей», ибо их детей и сейчас отбирают, с той же наглостью, с той же неотвратимостью, посылают в рабы–солдаты, которые «не имеют права» отказаться от этого рабства, в том числе убивать свой российский народ, когда им прикажут «князья нового типа».
Перейдем к новгородско–псковской кучке. Вспомните об их смердах, Смердах с большой буквы, гордых смердах. Вспомните, чем и как они торгуют с Западом. На Западе тоже рабы нужны, но они не продают свой народ, у них знаменитое Новгородское вече не позволяет это делать. Они продают лен, пеньку, мед, соболей, рыбу, воск и мед. Все, что у них есть, все, кроме людей. Верхневолжские грабители–князья раза три–четыре кинулись туда за людским «товаром», а новгородцы были красавцы, богатыри, смельчаки, в общем хороший «товар». Но получили так по морде, что лет триста–пятьсот, пока «не объединили» народы в дремучей тайге в районе Москвы, больше туда не совались. Но дикую злобу на их нравы, не позволявшие открыто грабить свой народ, затаили. И отыгрались потом так, что у историков и сейчас еще волосы дыбом стоят. Больше мне нечего о них сказать. Добавлю только, что если бы не Иван Грозный, которого не было, и не «объединитель» Иван Калита, не Петр I в особенности, сегодня в Прибалтике было бы не три государства, а четыре, а, может быть, и все пять, если считать Псков отдельно. О роли женщин в этих болотах может за меня сказать одна Марфа Посадница, чуть было в одиночку не победившая всю московскую свору «древних князей». Где такие женщины на владимирщине, суздальщине, ярославльщине, не скажете? Кстати, нынешний президент собрался столицу опять переносить в Петербург, по–моему, из–за псковичей и новгородцев. Чтобы быть к ним поближе на всякий случай и встать грудью на их пути, когда они вдруг вздумают «шутить» с ним, грозным.
Совсем было, собрался закончить, но вспомнил об авторах «новохрона–2», которые трактуют, вернее «реконструируют», как они сами говорят, «раздел новгородских земель» после их завоевания совсем не так, как было это на самом деле. Я этого так оставить не могу. Они говорят в своих многочисленных трудах, что Великий Новгород это Ярославль, а так как Ярославль никто не завоевывал, то и завоевания Новгорода, дескать, не было. А это князья–грабители в сговоре с казаками–разбойниками завоевали весь мир, начиная от Японии и кончая через всю Евразию обеими Америками. Вот будто бы эти земли и делили, как новгородские. Доказывать «новохронистам–2», что этого не было, что не завоевывали мы весь мир, не буду. Скажу только «кишка тонка» у князей–грабителей, даже вместе с казаками–разбойниками. Они могли «завоевывать» только безоружных (Сибирь) или когда «семеро на одного» как с Новгородом. Крым, и тот не могли лет пятьсот взять, все примеривались. Возьмут – отступят. Попозже, когда можно было грабить народы от Тихого океана до Карпат, тогда – да. Но Севастополь – нашу гордость, сколько раз на Запад сдавали? Поэтому мы мир завоевать не могли по определению. «Новохронистов–2» смутило то обстоятельство, что потребовалось очень много народу для заселения «новгородских земель». Всем мелким князьям дали, — еще осталось, всем дружинникам дали, еще осталось, пришлось холопам и «смердящим» смердам остатки «давать».
Я это объясняю следующим. Давали действительно новгородско–псковские земли, а не одному князю – Испанию, другому – Южную Америку. Весь народ псковщины – новгородчины, до последнего калеки, встал на защиту своей многовековой вольности, независимости от грабителей. На каждого из них князьям–грабителям пришлось держать по трое своих «дружинников», сами без охраны остались. Поэтому и было решено «заменить народ», притом весь, включая и калек. Народ поодиночке рассовали по своим «володениям», да вотчинам, там их быстро приучили к «порядку», быстро выбили вольность, вернее «вольнодумство». А на их земли отправили своих «людишек», покорных, от века не знавших, что такое свобода. Вот почему много народа потребовалось для заселения «новгородских земель». Вот почему наш главный историк столь невнятно описывает это событие, что абсолютно ничего не поймешь.
Эту мою версию доказывает хотя бы сталинское переселение народов в Сибирь. Это же было совсем недавно. Но и сегодня мы все еще не знаем широты охвата народов России этим переселением. Русских «вербовали», причем так, что вербованным денег хватало только доехать до места. И здесь их просто бросали на произвол судьбы. Все остальные народы (западноукраинцев, прибалтов, молдаван, северокавказцев, калмыков, «русских» немцев, татар, чувашей и других) просто хватали по деревням, садили в вагоны и выбрасывали в Сибири прямо в снег. Выживут – хорошо, не выживут – горя мало.
И в столыпинские времена (которые сейчас хвалят, захлебываясь) переселение малоземельных крестьян в Сибирь было почти такое же, как сталинские вербовки. То есть, крестьян бросали в дремучей тайге, на «авось выживут». Поэтому переселения московских рабов на новгородчину и псковщину во времена Грозного царя было именно таким, как я написал выше.
Надо переходить в Южную Россию, Малороссию, Украину. Это потом она стала Окраиной, когда с помощью Богдана Хмельницкого ее «присоединили» к России северной, уже Московской. Долго не получалось у русских князей. Хотя, когда русские главари ватаг из бездельников только догадались продавать своих женщин, а потом и мужчин, Киев, по–моему, уже стоял на том же самом месте. Как же это вышло? Но, сперва объясню невозможность образования Киева просто так, ни с того, ни с сего. Братья Кий, Хорив с сестрой их Лыбедь, конечно, были. Но на месте Киева им было жить нельзя, ибо на таком открытом месте в те времена никто бы не согласился жить, опасно. Я уже неоднократно говорил, что там могли бродить только грабители–бездельники и скакать амазонки. Поэтому весь народ жил в предгорьях Карпат, там, где сейчас Львовская область, Черновцы, Волынь. Ну, в общем, там, где «свирепствовали» в войну всякие «бендеровцы». Которых, почти до самой «перестройки», все никак не могли переловить. Есть где спрятаться. Поля пшеничные они, конечно, засевали на равнине, но не сейчас, немного попозже.