До Платона и Сократа я опускаться вглубь веков не буду. А вот Аристотель, ученик и коллега Платона, жил за четыреста лет до рождества Христова. Можно сказать, что Аристотель написал первую в мире энциклопедию, притом один. Он в своих сочинениях не сказки писал как в Библии, а дал полный перечень всех знаний своего времени и свое мнение об этом. Что касается метафизики, то она несколько устарела. А вот, что касается этики, государства и права, то и сегодня их читать – одно удовольствие. 700 его страниц по этим вопросам я, разумеется, переписывать не буду, но кое–что сообщить о его мнениях необходимо, чтобы сравнить с учением христианства, в основном, католичества, так как с православием ничего сравнивать нельзя, настолько оно дубовое, а литературы о нем кроме «жития святых» нет. А то нас приучили, что начало начал – это Ветхий завет и Евангелия и вся суть мира заключена именно в них. А это далеко не так.
Намного раньше устройство мира и его движущие силы были определены, притом без всяких потусторонних сил, а на основе тех принципов, по которым сегодня в основном и живет западная демократия. Но прежде я сообщу мнение об Аристотеле советского исследователя Ф. Кессиди: «Аристотель поставил науку (разум) выше нравственности (совести)…» «… гуманизм Аристотеля … совершенно отличен от принципа христианского гуманизма, согласно которому «все люди братья…»
Кессиди, как и все до единого платные пропагандисты, хочет сказать нам этим, что все нравственные достижения человечества обязаны христианству, а не разуму. Спорить с этим очень трудно, и наука и попы будут «перетягивать одеяло на себя». Я только хочу сказать, что ни науке, ни попам пока не удалось на самом деле сделать «всех людей братьями», а потому и не надо говорить о приоритете кого–то из них, на чем особо настойчиво заявляет христианство. А это ведь ханжество и лицемерие, когда «люди–братья» 2000 лет поедом едят друг друга, а христианство все еще делает вид, что на что–то надеется, из–под полы торгуя водкой и сигаретами себе на прожитье. Вот теперь можно перейти и к самому Аристотелю.
Аристотель подробно исследует добродетель и сознательный выбор ее через мужество и благоразумие. Далее он переходит к щедрости, чести, пристойности в общении, стыду. И совершенно неопровержимо говорит, что «стыд мог бы быть чем–то порядочным условно: ведь если порядочный человек совершил постыдный поступок, он будет этого стесняться, но к добродетелям это не имеет отношения». Рассмотрены воздержанность и невоздержанность, дружественность и недружественность и показано, что эти вещи не должны проявляться в делах более высокого уровня, как, например, назначить дурака–друга президентом академии наук. В общем, Аристотель до тонкостей разбирает все человеческие чувства в отношениях между людьми и на их основе переходит к устройству, то есть к этике их совместной жизни, что является частью политики.
Во главу он ставит добродетель. Аристотель пишет: «Первым взялся говорить о добродетели Пифагор, но рассуждал неправильно. Он возводил добродетели к числам и тем самым не исследовал добродетели как таковые. Ведь справедливость, например, — это, вовсе не число, помноженное само на себя. Потом пришел Сократ и говорил о добродетелях лучше и полнее, однако тоже неверно. А именно он приравнял добродетели к знаниям, но это невозможно. Дело в том, что все знания связаны с суждением, суждение же возникает в мыслящей части души, так что, если верить Сократу, все добродетели возникают в разумной части души. Получается, что, отождествляя добродетель с науками, Сократ упраздняет внеразумную часть души, а вместе с нею и страсть, и нрав». Вот Вам, господин Ф. Кессиди, и ответ из первых рук на Вашу ложь. Где же вы взяли у Аристотеля, что он «поставил науку (разум) выше нравственности (совести)»? Он же, наоборот, ввел их в обиход своего рассуждения вдобавок к знаниям.
Далее Аристотель рассматривает свободу выбора, разум, который не подобен чувству, мужество, когда человек боится, но «стоит твердо». Благоразумие у него как «середина между распущенностью и бесчувственностью к удовольствиям», чего нельзя сказать о наших правителях, покрывающих у себя в Кремле все золотом, когда люди голодают. Уравновешенность – это середина между гневливостью и безгневием, благородство – это середина между кичливостью и приниженностью. Поэтому, благородство вовсе не «прирожденное» чувство дворян, а приниженность – не «прирожденное» чувство холопов, как нам пытается внушить элита. Автор не забыл исследовать широту, как середину между мотовством и мелочностью, негодование как середину между ненавистью и злорадством, чувство собственного достоинства как середину между своенравием и подхалимством. У него скромность – середина между бесстыдством и стеснительностью, чувство юмора – середина между шутовством и дикарством, дружелюбие – середина между лестью и враждой, а правдивость – среднее между притворством и хвастовством.
Мы много знаем весьма распространенных слов, но фактически не знаем или знаем недостаточно, что они обозначают. Аристотель не прошел мимо и дал им, на мой взгляд, исчерпывающие обозначения. Приведу лишь краткие его характеристики, ибо он посвящает этому вопросу немало страниц. Таков порядочный человек, который довольствуется меньшим того, на что имеет законное право. Знакомы вам такие люди? А вот сознательный человек – это порядочный человек не только по отношению к закону, но и «способный судить о том, что пропущено законодателем, и понимающий, что опущенное, тем не менее, справедливо».
Резюме о дружбе: «Там где друзья неравны, не бывает равенства. Любовь отца к сыну основана на неравенстве, подобна ей и любовь жены к мужу, слуги к господину и вообще низшего к высшему. При таких видах дружбы не бывает обвинений («как я тебе, так и ты мне, а за упущение строгое взыскание»). Обвинения бывают тогда, когда друзья – люди равного достоинства. Поэтому рассматривать мы должны, как следует обращаться с другом в том случае, когда друзья равны по достоинству». Не правда ли? А то мы привыкли, что «рябина прислонилась к дубу» и вроде бы они дружат. Но, ясно же, что как только обнаружился другой «дуб», подобрее и посильнее, так эта «рябина» быстренько, ничуть не смущаясь, спешит «прислониться» к нему. Не таковы ли «рябины» Прибалтика, Грузия, Украина, да и вообще все страны, которые некогда составляли Советский Союз и Варшавский договор? А наши правители обижаются и нас призывают обижаться через «ящик». Но им–то и, правда, обидно, а нам–то что? Мы сроду не чувствовали и не пользовались благами и благодарностями этого «прислонения». С нас только деньги высчитывали на это дело «прислонения».
Здесь я позволю себе прервать Аристотеля для второго оправдания его перед его критиком Кессиди, который пишет, что Аристотель «совершенно отличен от признака христианского гуманизма – все люди братья». Сперва об этом «признаке». Скажу сразу, что этот «признак» напоминает мне признак Иуды. Иуда тоже любимый ученик Христа, самый близкий к нему человек, почти брат, а что сделал? Предал. А почему? Да потому, что жадный, тридцать серебренников захотелось. Вот и весь ответ. Если Иуда и Христос не могли стать братьями, то почему нам внушают, что вообще все люди братья? Разве может быть такое? Разве может это понять мальчишка начальной школы, которого бьет сосед по парте? А взрослый, у которого сосед по даче посадил свою яблоню так, чтобы она затеняет его помидоры? А муж, жена которого наставила ему рога с его собственным братом? То есть, этот «признак» есть несбыточная мечта, к которой надо стремиться, но никогда ее не достигнешь.
Попробуйте прямо сейчас начать доказывать человеку, что надо достигать недостижимого. Он вас пошлет куда подальше, если не набьет морду. Эта формула насчет братства людей чистейшей воды демагогия и лицемерие. И не надо ее оправдывать хорошими намерениями. Намерения то у вас хорошие как у Манилова из Гоголя (не путать с нашим полководцем), да только сделать это невозможно за совершенно исключительными случаями, о вероятности которых и говорить–то стыдно. Поэтому господину Кессиди повторять к месту и не к месту этот «признак» не пристало. Он–то читал Аристотеля. Вместо оптового «христианского гуманизма: люди = братья» Аристотель рассмотрел все тонкости и нюансы человеческих чувств и действий чрезвычайно подробно и чрезвычайно исчерпывающе, и соотнес их с разумом и самими возможностями человека, притом в диапазоне между крайностями. И если бы нам с детства, как только мы начали понимать обозначающие эти чувства слова, стали настойчиво объяснять все это, вместо попугайского «люди = братья», совершенно непонятное и почти не подкрепленное видимой и ощущаемой на себе практикой, то дело «аристотелева гуманизма» стало бы двигаться намного быстрее. А нашим руководителям этого, видимо, не надо, ведь не сплошные же они дураки?
На основе этих вполне четких категорий Аристотель переходит к политике. Начинает с рабства. «Посмотрим на взаимоотношения господина и раба с точки зрения практической пользы. Дело в том, что, по мнению одних, власть господина над рабом есть своего рода наука (я выделил, пригодится), причем и эта власть, и организация семьи, и государство, и царская власть – одно и то же. Наоборот, по мнению других, самая власть господина над рабом противоестественна; лишь по закону один – раб, другой – свободный, по природе же никакого различия нет. Поэтому и власть господина над рабом, как основанная на насилии, несправедлива».
Рассуждения Аристотеля основательны и длинны, и он четко примкнуть к одному из указанных им мнений не может. Но он указывает, что «по природе своей одни люди свободны, другие – рабы». И, на мой взгляд, глубже в это не проникнуть. Действительно, сегодня нигде в мире нет рабства по закону, но фактические, как бы добровольные рабы и рабовладельцы, по–прежнему есть. Можно и так сказать, в крайних пределах диапазона, что если человек не в состоянии быть господином, то он будет рабом, и с этим ничего поделать нельзя. В любви разве нет рабства, хотя есть и равноправие? Даже фильм такой есть, «Рабыня любви». Можно снять и «Раб любви», хотя и такой фильм есть, только под другим названием. В общей работе даже двух человек разве всегда равноправие?
По этому поводу анекдот. Чистят два мужика канализационный колодец. Один внизу накладывает в ведро нечистоты (подавала, старший), другой, принимала, ученик, вытаскивает ведра веревкой, и все время расплескивает «подавале» нечистоты на голову. Тот: «Никогда из тебя не выйдет подавалы, так и подохнешь принималой». Вот Спартак не захотел быть рабом, и не стал им, погиб, убив многих рабовладельцев, но не стал рабом. Вот что хотел сказать Аристотель по поводу рабства, и не надо ему приписывать его «одобрение». Все остальное – чистейшей воды демагогия и лицемерие. Закона, разрешающего рабство, не должно быть, а добровольное рабство – его и не запретишь законом. Мы все, народ, — в добровольном рабстве у своей «элиты». И никакие законы нам не помогут, пока мы сами не захотим быть рабами. Законы будут не востребованы, спать будут. Как вам эта мысль аристотелева?
Определение Аристотеля «по природе своей» – вот фактический ключ к рабству. Ныне это надо назвать генетической предрасположенностью. О самой генетике – где–нибудь в другом месте, а о самом факте разновидности людей продолжу здесь. Только гениальный ум мог на заре цивилизации прийти к такому выводу, в то время, когда люди вообще выбирали и обсуждали крайности. Аристотель жил в эпоху узаконенного рабства, видел вокруг себя, обдумывал, сопоставлял и заметил факт, что некоторых людей не заставить быть рабами, а некоторые люди почти сами просятся в рабы. Но не только заметил, но и сделал вывод, что это неизбежно в среде окружающих его людей. И это произошло 2400 лет тому назад. По новой хронологии, может быть, и меньше, но, во всяком случае, за 400 лет до Рождества Христова. Только поэтому, как мне представляется, он не принял окончательного решения по своему отношению к рабству, а не потому, что он «поддерживал рабство», как думают некоторые особо «грамотные» его читатели. Он просто искренне не знал, что сказать, а «врать во благо», как позднейшие щелкоперы, не считал возможным.
Полно и исчерпывающе Аристотель определяет и собственность: «На правильном пути исследования стоят те, кто определяет богатство и искусство наживать состояние как нечто отличное одно от другого». Виды собственности по Аристотелю так соотносятся: «Немалые преимущества имеет тот способ пользования собственностью, освещенный обычаями и упорядоченный правильными законами, который принят теперь: он совмещает в себе хорошие стороны обоих способов, которые я имею в виду, именно общей собственности и собственности частной. Собственность должна быть общей только в относительном смысле, а вообще – частной». С коммунистической идеей, я думаю, уже покончено, поэтому комментировать «коммунистическую критику аристотелевых идей» не имеет смысла. В капиталистическом же мире сегодня все так и происходит, как сказал Аристотель, вплоть до «общей собственности в относительном смысле».
Вот как он описывает наш «колхоз» за более чем две тысячи лет до его создания. «Так как равенства в работе и в получаемых от нее результатах провести нельзя – наоборот, отношения здесь неравные, — то неизбежно вызывают нарекания те, кто много пожинает или много получает, хотя и мало трудится, у тех, кто меньше получает, а работает больше. Вообще нелегко жить вместе и принимать участие во всем, что касается человеческих взаимоотношений, а в данном случае особенно. Обратим внимание на компании совместно путешествующих, где почти большинство участников не сходятся между собой в обыденных мелочах, и из–за них ссорятся друг с другом. И из прислуги у нас более всего бывают препирательства с тем, кем мы пользуемся для повседневных услуг. Такие и подобные им затруднения представляют общность собственности».
Во–первых, Аристотеля надо зачислить в основатели космической психологии, в которой очень долго и трудно подыскивают совместимых членов экипажа, зачастую ошибаясь. Во–вторых, я нахожу в этом примере Аристотеля исконную русскую черту «несовместимости» русских, которые вынужденно вечно жили «соборно», «артельно», «общинно». Здесь же я нахожу и так называемое «раскольничество», которое отличалось больше уединенностью, нежели разноверием. Отсюда по всей вероятности истекают и скиты, и починки (деревни в две–три избы), и отруба, и хутора прибалтийские. Если же посвятить этому еще несколько строк, то отсюда можно получить и дополнительные выводы.
Действительно, суровая и длительная русская зима заставляла людей больше полугода жить в совершенно, по сегодняшним меркам, недопустимой скученности, буквально впритык друг к другу. Психологов, подобравших бы их друг к другу по совместимости, не было. Я понимаю страдания людей, вынужденных непреодолимыми обстоятельствами жить столь долго бок о бок. Это даже не «совместно путешествующие», это многократно хуже. Притом это продолжалось нескончаемые века. Даже и сегодня 7 или 9 квадратных метров на человека – средняя плотность населения московских квартир, тогда как, например, в Исландии – 50 или даже больше. Не отразиться генетически на характере русского человека это, безусловно, не могло. А ведь мы очень конфликтные люди именно из–за этого. Я просто не находил причины многим нашим, русским чертам характера. Но здесь не только конфликтность, но и ее производные: завистливость, недоброжелательность к соседу, плохое воспитание детей, но и стремление помочь просящему, готовность кормить детей, пока сам жив и так далее. Во всем у нас очень резкое «единство противоположностей», такое же резкое, как летняя жара и зимний холод в России. На резко континентальном климате некоторые ученые основывали эти резкие переходы, например, от добра к злобе у русских. Дело, оказывается, в другом: в неимоверной скученности людей большую часть года. Рассмотрим эти черты.
Я объяснял разрозненность северных народов невозможностью прокормить своих оленей, если бы племена жили скученно. Это так. Но и вынужденность почти круглогодичного пребывания семьи в чуме, тоже должна наложить свой отпечаток, поэтому временные стойбища у северных народов состоят всего из нескольких семей, а не больших, так сказать, передвижных деревень. Мало того, в Исландии, лежащей на параллели Архангельска, – стране достаточно высокого уровня жизни по мировым меркам, оказывается, самая большая в мире жилая площадь домов на одного человека. Причем там почти нет многоквартирных домов, большинство домов – частные, семейные, отдаленные друг от друга. Там в 10 комнатах проживает всего несколько человек, и могут не видеть друг друга сутками напролет. Оказывается, это не прихоть исландцев – иметь столько жилой площади, а острая необходимость, чтобы не возникало «конфликтов скученности». Надо добавить еще, что геодезические параллели очень плохо отражают климат земли из–за Гольфстрима. Стокгольм лежит на параллели Магадана, но кто же будет сравнивать их климат? Между тем, у россиян никогда не было возможности хоть немного рассредоточиться в своем жилье, они веками спали в три этажа в одной комнате: на полу, на единственной в доме супружеской кровати (лавке) и на печи, полатях, под потолком. Вот где надо искать истоки, — в постоянных «конфликтах скученности», закрепившиеся в генах. Вот где надо искать отмеченные многими иностранными свидетелями непонятные им черты русских, о которых, например, пишет Я. Маржарет: «Все, без различия, мужчины и женщины, мальчики и девочки, заражены пороком пьянства…, имеют на устах (матерщину) и говорят это родители детям, а дети родителям». А что вы хотите? Не научиться этому всему, живя в такой скученности, просто невозможно.
Я думаю, что исток следующего анекдота тоже лежит в этом. Например, армянина, спрашивают: «Как вы поступите, когда ваш сосед построит большой и красивый, богатый дом?». «Соберемся с другими соседями и в складчину построим такой же, сперва одному, потом другому и так далее, чтобы все имели хорошие дома», — отвечает, — «а вы русские как поступите»? «Мы сожжем у первого, чтобы ни у кого не было», — отвечает русский. Анекдоты же русские – это сама душа народа. Тут без обмана она проглядывает. Но никто не станет отрицать, а иностранцы это подтверждают самым решительным образом, что русский готов всегда отдать «последнюю рубаху» просящему, приютить путника, с самыми большими почестями встретить гостя, как говорится «в доску расшибиться». Это и есть диалектическое единство противоположностей, проистекающее из скученности житья большую часть года. От сильного воздействия условий мера чувства или черты характера тоже большая, как, например мера жадности или пьянства. Но не может так быть, чтобы соответствующее противоположное чувство или черта характера проявлялась в малой мере, тогда бы нарушался принцип единства противоположностей. Вот почему у русских такой «резко континентальный» характер, как и сам климат. Когда русский в такой невообразимой зимней скученности вырабатывает такие резкие черты характера, противящиеся этой скученности, вернее истекающий из нее, то и другая сторона этих черт характера, доброта и отзывчивость, тоже должны быть резкими, выделяющимися для наблюдателя.
Вспомните нашу совсем недавнюю жизнь до революции, когда подавляющее большинство из нас жило в курных крестьянских избах, и спало в три этажа. В течение каких–нибудь 30 лет мы почти все переехали из деревень в города и поселились там, в коммунальных квартирах, когда в одной квартире стало жить по 5 – 10 семей. Это стало большей мукой, чем жить в деревнях, где каждая семья жила хотя бы в отдельной избе. Только с шестидесятых годов семьи стали постепенно, крайне медленно переселяться в отдельные квартиры, но этот процесс и до сих пор далеко не завершен. Спасибо за это Никите Хрущеву, он очень помог нам начать процесс улучшения характера в смысле общежития (не путать это слово с общежитием с комнатой на 10 человек). Да что такое отдельная квартира «хрущевского» типа с нормой жилья 9 квадратных метров на человека, а в общежитиях – 4 квадратных метра, когда кровать занимает 2 квадратных метра? Вы не забыли еще «норму» Исландии? На каждую ночь в таких советских квартирах ставится от одной до трех раскладушек, так что, идя ночью в туалет, их поочередно перешагивают. И надо утром выстраиваться в очередь и около часа ждать, когда она подойдет к умывальной раковине. Так что, ждать нам еще очень долго исправления своего характера. Предпосылок для этого нет, и пока не предвидятся.
Что же делают наши правители? О, они думают только о себе, о своем хвастовстве «великой и неделимой», которую все надо увеличивать, а не уменьшать. О реставрации Кремля, о своих многочисленных дачах, о хвастовстве атомной бомбой и ракетами, о космосе, да вообще обо всем, чем можно похвастаться перед коллегами из–за границы. Им плевать на тех, кто им все это сделал и продолжает делать, а на их характер – тем более. Но об этом – в соответствующем месте. Продолжу о том, что в заголовке.
Неплохо Аристотель 2400 лет назад и о государстве сказал: «Ясно, что государство при постоянно усиливающемся единстве перестает быть государством». Это только формула, доказательства очень пространны, поэтому читайте их у него сами. Вы не находите, что нынешние реформы Путина напоминают попытку возродить «постоянно усиливающееся единство»?
Аристотель сводит все виды царской власти к двум видам. Первый – «это тот, когда один человек является неограниченным владыкой над всем, точно так же как управляет общими делами то или иное племя или государство. Такого рода царская власть есть как бы власть домохозяйственная: подобно тому, как власть домохозяина является своего рода царской властью над домом, так точно эта всеобъемлющая царская власть есть в сущности домоправительство над одним или несколькими государствами или племенами». Прерву, чтобы обратить ваше внимание на то, что это пишет человек, который словно побывал в нашей стране и досконально ее изучил.
Второй тип царской власти он называет «лакедемонским» (спартанским): «она основывается преимущественно на законе, но она не является верховной властью в полном смысле: царь – верховный вождь военных сил лишь в том случае, когда он выходит за пределы страны; сверх того, царям предоставлено ведать религиозным культом. Таким образом, эта царская власть является как бы некоей неограниченной и неотменяемой стратегией; но право казнить царь имеет исключительно только во время похода. То же самое было и в глубокой древности во время военных экспедиций, когда действовало право сильного, о чем свидетельствует Гомер: Агамемнон на народных сходках выслушивал брань, сдерживая себя, но, когда войско отправлялось против неприятеля, он имел полную власть казнить; недаром он заявляет: «Если же кого я увижу вне ратоборства… нигде уже после ему не укрыться от псов и пернатых: смерть в моих ведь руках»».
Во–первых, такую власть имели казаки–разбойники, они же хазары и прочие печенеги. Да, и у простых казаков власть была такая же. Внутри куреня – демократия, на войне – глава выборный, но единоначальный. Во–вторых, это не царская власть, а прелесть. В третьих, «лакедемонский тип царской власти» «военного царя» хазарских казаков–разбойников показывает связь хазар с греками, то есть с древними евреями (см. главку «Здравствуйте, хазары…»).
Аристотель спрашивает себя: «под какой властью лучше находиться – под властью лучшего мужа или под властью лучших законов?». И отвечает себе: «… должны существовать законы, теряющие, однако, свою силу тогда, когда они извращаются». Немного ниже: «предпочтительнее, чтобы властвовал закон, а не кто–нибудь один из среды граждан», ибо «закон – это свободный от безотчетных позывов разум». Еще ниже: «Пример из области искусств, который показывает, что лечить согласно букве предписания – плохо, а предпочтительнее обращаться к знатокам врачебного искусства, представляется ошибочным. Врачи ведь ничего не будут делать из дружбы против правил. Они и вознаграждение получают после того, как вылечили больного. Напротив, люди, занимающие государственные должности, зачастую во многом поступают, руководствуясь злобой или приязнью. Таким образом, ясно, что ищущий справедливости ищет чего–то беспристрастного, а закон и есть это беспристрастное».
Особенно близко нам, россиянам, аристотелево понятие: «законы, теряющие свою силу тогда, когда они извращаются». Как видите, он все это описал задолго до возникновения «Святой Руси» и «смотрел как в воду», определяя нашу еще не возникшую страну. Но, что же говорит по этому поводу христианство, более позднее дитя разума человеческого? Знатоки Библии, я не сомневаюсь, найдут в ней подходящую притчу, которую можно понимать, хоть так, хоть эдак. Но они никогда не найдут в ней четкого и ясного толкования подобных вещей как у Аристотеля. Но ведь Библия–то могла бы быть и поконкретнее, и понаучнее, ведь ее создатели не могли не читать Аристотеля. В те времена в мире перечень книг–то был, наверное, не больше двух–трех дюжин. Вот только за одно это, не считая другого, Библия мне ненавистна, хотя и занимательна как детектив Марининой. И правильно сделали протестанты, что во главу угла поставили «не человек человеку – брат», а «ты должен доказать богу своим трудом, что ты достоин его». Я их понимаю, они могли бы и «круче», как говорят сегодня, взять, но времена–то, в которых они жили, тоже надо принимать во внимание. И коммунистов я тоже понимаю. Они ведь не христианство развенчивали, а меняли его на другую религию–идеологию, более худшую, и взяв из христианства тоже самые худшие его черты. И Гитлера я понимаю. Он все делал по тому же сценарию, только не для всего мира, а только для «немецкого народа», вернее для себя лично. Одного я не понимаю, как можно было, создавая новую религию, не заглянуть в такие хорошие аристотелевы книги? И не шибко ведь торопились. Наверное, потому, что были законченными подлецами. Другого определения у меня просто нет, хоть и пытался его найти.
Аристотель продолжает себя спрашивать: «если же о чем–либо закон не в состоянии вообще решить или решить хорошо, то кто должен властвовать – один наилучший муж или все»? И отвечать себе: «толпа о многих вещах судит лучше, нежели один человек, кто бы он ни был. Сверх того, масса менее подвержена порче. Когда гнев или какая–либо иная подобная страсть овладевает отдельным человеком, решение последнего неизбежно становится негодным; а чтобы это случилось с массой, нужно, чтобы все зараз пришли в гнев и с илу этого действовали ошибочно». И это все сказано за 400 лет до рождения Христа. Вот на чем учился много раз, упомянутый мной Марк Аврелий, боровшийся с христианством, немного менее 600 лет спустя. Прав ли я, сравнивая христианство с коммунизмом и нацизмом? По логике я – прав, по весьма настойчивому выпячиванию христианства в этом мире теми, кто хочет им владеть почти незаметно, мне этого делать, вроде бы, и не следовало. Это очень опасно. Но все равно я полностью прав. И говорю об этом открыто. Попробуйте, не прибегая к заранее оплаченной казуистике, доказать, что я не прав.
Здесь я должен обратить ваше внимание на кажущееся противоречие между синдромом толпы по Мак Дугаллу и Ле Бону и аристотелеву понятию «массы не подверженной порче». Он же говорит, что надо «чтобы все зараз пришли в гнев», а это маловероятно, если их в гнев не вводить специально, например, присяжных заседателей через средства массовой информации до тех пор, пока они не примут своего решения. А вы заметили, что государство, вернее его властители, иногда позволяют «вводить в гнев» не одних только заседателей, сооружая «дугалловскую толпу», а иногда так жестко преследуют эти попытки, что не одни заседатели дрожат от страха? Это называется у нас, если не забыли, «двойным стандартом».
Сейчас я покажу, как Аристотель подошел к олигархии через аристократию: «кто менее подвержен порче, один ли правитель или несколько, числом больше? Разве не ясно, что эти последние? Но эти несколько вступят в распри, а один стоит вне такой борьбы. Этому возражению, пожалуй, можно противопоставить то, что те несколько одарены превосходными душевными качествами, как и тот один. Если правление нескольких людей, всех одинаково хороших, следует считать аристократией, а правление одного лица – царской властью, то аристократия оказалась бы для государства предпочтительнее царской власти, все равно, будет ли власть опираться на вооруженную силу или же обойдется без нее, лишь бы только оказалось возможным привлечь к правлению нескольких подобных людей. Может быть, в прежние времена люди управлялись царями именно вследствие того, что трудно было найти людей, отличающихся высокими нравственными качествами, тем более что тогда государства были вообще малонаселенными. Кроме того, царей ставили из–за оказанных ими благодеяний, а их оказывали хорошие мужи. А когда нашлось много людей, одинаково доблестных, то, отказавшись подчиняться власти одного человека, они стали изыскивать какой–нибудь общий вид правления, и установили политию». Точной интерпретации этого слова я нигде не нашел, включая Словарь античности, но думаю, оно и без перевода понятно: правление выбранных людей.
Но, с этим понятием сразу же вступает в противоречие знакомое всем слово политика. Ныне политика так далеко отошла от понятия «правления всех одинаково хороших выбранных людей», что хоть плачь. Ведь и бандитская политика, и политика полицейского государства и даже политика нынешних презренных «думцев» – напихать себе в карманы денег никоим образом нельзя отождествить с политией Аристотеля.
Затем Аристотель дает предполагаемый им переход к демократии, в чем он и ошибся в отношении пути будущей России: «Когда же поддаваясь нравственной порче, они (члены политии) стали обогащаться за счет общественного достояния, из политии естественным путем получались олигархии, ведь люди стали почитать богатство. Из олигархий же сначала возникли тирании, а затем из тираний – демократии: низменная страсть корыстолюбия правителей, постоянно побуждающая их уменьшать свое число, повела к усилению народной массы, так что последняя обрушилась на них и установила демократию. А так как государства увеличились, то, пожалуй, теперь уже нелегко возникнуть другому государственному устройству, помимо демократии».
Видите, Аристотель при всем своем гениальном уме, равном уму безвестного изобретателя письменности и уму создателя иудаизма Моисея, не говоря уже о Ньютоне и Эйнштейне, даже предположить не мог, во что выльется в наше время полития. Даже в таком большом государстве как наше. Вы заметили, что Аристотель специально упоминает большие государства со многими областями и народами, в которых, по его мнению, демократия просто неизбежна? Как это нам, да и еще многим, в том числе и на Западе, удалось создать империи, да еще почище империи Македонского, которая, строго говоря, была не империей, а простым разинским «походом за зипунами»? Как видите, он даже мысленно не мог представить себе тоталитаризм, истоком которого было «единобожие», христианство, о котором он еще ничего не знал. Этим самым доказывается, что христианство не душеспасение, а идеология империй.
Вот для этого и было создано христианство, но Аристотель даже предположить не мог, что оно может быть создано после того, как он, так сказать, все разложил по полочкам. И главным виновником в создании христианства стал не кто иной, как папа Гильдебранд с его «цезаризмом», он же Иисус Христос по весьма доказательным данным «Новохрона–2». А потом была инквизиция, потом попу – иезуиту Скалигеру поручили написать новую историю мира. Католичество стало создавать одну империю за другой в Западной Европе, пока не грянула Реформация и Просвещение. Католики переключились на Латинскую Америку. В Европе им больше никто не верил. Потом русские цари, почуяв ослабление католичества, вышли из него и создали свое, более мерзкое, так называемое православие, сперва на купленной у турок царем Иваном III кусочке земли – Новом Афоне, куда ныне зачастил наш патриарх. Потом на основе православия создали Российскую империю. Разве мог все это предусмотреть умный грек? Ведь это же такая дурость со всех точек зрения.
А теперь, когда я изложил взгляды Аристотеля, я еще раз хочу спросить господина Кессиди, если он жив, конечно: где вы нашли у Аристотеля, что он поставил науку выше нравственности (совести)? Я, например, хоть убей, не могу понять.
Сейчас я хочу вернуться к Ренану, у которого взял термин «восточный синкретизм» (см. также раздел «Два первых века христианства»). Ренан с большим неодобрением пишет, что восточный синкретизм, то есть невообразимая путаница правоверия, вмешался в такое милое его сердцу католичество, и едва не испортило его. Что касается еврейских эмиссаров, то да, был такой Гегезипп, инспектировал католичество и остался им доволен, хотя сам Ренан этого и не понял. А вот экспансии с востока не было, с востока только подбросили идею христианства, а уж папа Гильдебрант разобрался с этой идеей сам. Неплохим доказательством является сам католический крест, который очень был известен в «Древнем Риме» и на него вешали всех, кто плохо себя ведет. На востоке же просто–напросто таких людей садили на кол. Вот этот кол вдобавок к самому кресту и является вкладом востока в дело христианства, если не считать самой идеи.
В «Нравственных письмах к Луцилию» Сенека упоминает о специальном отростке, имевшемся на кресте, на который садился наказываемый. Добросовестный переводчик расшифровывает: на основание креста, на его вертикальную часть, крепился специальный брусок, перпендикулярный к нему. На этот брусок и садился наказываемый так, что он оказывался у него между ног. Руки же распростертые привязывались к большой перекладине. Переводчик не описывает, зачем это: или для удобства или для утяжеления мук. Вот мне и кажется, что этот «перпендикулярный брусок» и взят у востока, но потом, в веках потерян. Скажу еще, что Сенека пережил Христа, если верить Скалигеру, основателю современной традиционной хронологии, лет на тридцать. Как не жаль мне Ренана, но скажу, что не «восточный синкретизм проникал в католичество», а наоборот, католичество проникало на восток всеми своими силами, прекрасным доказательством чего служит двоеперстие на Руси до «великого раскола».
Мне очень не нравятся также слова Ренана насчет того, что «мифический мир Греции и Востока тайно вкрался» в католицизм и не предоставил Иисусу «почти никакой роли», как будто он не бог, а народный артист, добавлю я. А, между тем он, Иисус, по словам Ренана «сделал улучшение сердца» народа. Этими несколько толстоватыми намеками Ренан хочет сказать, что еврейская Библия посвящена не тому, кому Ренан считает лучше ее посвятить. А вот Греция тут при чем? Мифы мифами, у всех мифы были, в том числе и про царей Древнего Лациума (Рима), которые фактически были царицыными мужиками по вызову, но ведь был и Аристотель в Греции, чтобы не перечислять вновь всех ее философов.
Дале идет еще оскорбительнее, видно Ренан «в тот день не стой ноги встал»: «Эти восточные измышления содержали все что угодно, кроме здравого смысла и доброй нравственности». За это я его и назову апологетом худой нравственности, ибо он, судя по этому его выражению, вообще не понимает, что такое нравственность. Если Чебурашка, например, призывает «давайте жить дружно», то ему можно верить, потому что он говорит это от чистого сердца, он всей своей кукольной жизнью показал что он хороший. А если Волк из «Красной шапочки» говорит, что он и ее бабушка – брат с сестрой, то можно ли ему верить, Волку? А богочеловеку, только что испепелившему неповинное дерево, выгнавшему из чужого «клуба» торгующих там по лицензии «лотошников», которому изменил его брат Иуда и так далее, можно верить, когда он говорит как коммунист: «человек человеку – друг, товарищ и брат»? Может быть, поэтому Ренан спирает это все на «восточный синкретизм»? Оставляя своего кумира, всего в белом? Да, и сама Греция, если я не ошибаюсь, находится к востоку от центра католичества. Ведь и коммунисты не уставали это повторять, а где они сегодня? Что толку с этих слов «добрая нравственность», если не только в душе пропагандиста, но и в душе народа их нет, и не предвидятся? Разве не знают люди сегодня доподлинно, что рядом с добром всегда живет зло? Теперь–то, я надеюсь, это доказано окончательно. И победить зло голыми словами никогда не удастся. Зло побеждается законами, боязнью их нарушить, неотвратимостью наказания, а не благими пожеланиями, как бы красиво они ни звучали, как бы их ни поддерживало лицемерное «общественное мнение», формируемое на заказ.
Далее Ренан осуждающе приписывает «восточному синкретизму» «нравственное безразличие, ненужность мученичества». Это, дескать, зачем вы нам дали христианские оргии? Так что ли? Как будто Кибела, Афродита и Венера не родные сестры? Почитайте Апулея, про то, как она посылала своего сыночка Амура делать людям пакости. А вот здравого смысла в христианстве ни на грош, весь он остался на востоке от католичества, у Аристотеля.
Николай Кузанский, тоже философ, но католичества
Ярый приверженец католицизма, хотя жил в период начавшейся Реформации. «То, что Платон называл душою мира и Аристотель – природой, есть бог…». Кузанский и Аристотель – сравнение. «Справедливость – все–таки … числа». Материя вторична, а мысль, то есть бог – первична. Благо человека – незнание. Абсолютная истина – есть. Куда из католичества пропало иконопочитание? «Как велико изобилие твоей сладости, которую ты хранишь для боящихся тебя». Семя – это бог. «Совпадения противоположностей». «Твоя сущность троична, и все же в ней нет трех частей». Пример рассуждений Кузанского. «Ваш заказ, папа римский, выполнен». Никакими другими философскими вопросами Кузанский не занимался. Он «младше» Аристотеля на 1800 лет.
Как открываешь только его книги, сразу становится ясно, кому он служит. Он служит католичеству, единому богу, творцу всего и вся. Он пишет: «То, что Платон называл душою мира и Аристотель – природой, есть бог, создающий все во всем; и он творит в нас ум» (Николай Кузанский. Сочинения в двух томах. Издательство «Мысль», М., 1979, т.1, с.435). Доказать это никто и никогда не сможет, а потому эта фраза Кузанского чистая апология, не больше. Или вкус и цвет, в которых «товарища нет». Я не буду доказывать, что бога нет, я это тоже ничем не смогу доказать. Если не считать доказательством то, что у бога должен быть такой компьютер, что едва ли поместится в бесконечной вселенной. Ведь ему надо непрерывно следить за всем и вся не только в нашем земном мире, но и во всей большой вселенной, со всеми туманностями и галактиками. Но и это, к сожалению, не доказательство. Нельзя считать доказательством отсутствия бога и простой здравый смысл: а зачем ему все время, непрерывно вмешиваться во все и вся, что нельзя создать единственный раз самонастраивающуюся систему и потом отдыхать, внося время от время коррективы? Я знаю, что я боюсь Бога, как и все люди на свете, не считая дураков, и, по–моему, этого достаточно. Аристотель, кстати, не доказывал, что бога нет. Коммунисты пытались доказать, но у них ничего не вышло. Надо просто выяснить, почему некоторые философы стараются доказать, что бог есть, и какие они используют для этого методы, и кто они сами.
Священнослужитель, последовательно прошедший почти все ступени церковной карьеры и достигший ее вершины (1450 – епископ, кардинал, 1458 – генеральный римский викарий), ревностный деятель римской католической церкви, имевший целью «вернуть гуситов в лоно католической церкви», писавший своему руководству «Возлюбленному богом высокопреосвященнейшему отцу господину Юлиану, достопочтенному кардиналу святого апостольского престола, моему уважаемому наставнику» – вот кто такой Кузанский (1401 – 1464). И меня очень занимает факт, что они с Козимо Медичи почили в один год, правда, Кузанский был на 12 лет младше Козимо.
Зная это, рассмотрим его философию. Но прежде – некоторые сведения об его первоисточниках. Издание, по которому я знакомлюсь с Николаем Кузанским, академическое, под эгидой Института философии АН СССР, поэтому имеются примечания и указатель имен. Из указателя имен я выбрал Аристотеля. Он здесь указан 36 раз. Я добросовестно все эти ссылки проверил, вот несколько из них. Первая (т. 1, с. 51): «…даже глубочайший Аристотель пишет в «Первой философии», что природу самых очевиднейших вещей нам увидеть так же трудно, как сове – солнечный свет…». Вторая (т. 1, с. 65): «Разве Аристотель, который, опровергая предшественников, желал предстать единственным в своем роде, сумел показать нам в «Метафизике» различие сущностей каким–то другим образом, чем в сравнении с числами? Желая преподать свое учение о природных формах – о том, что одна пребывает в другой, — он тоже был вынужден прибегнуть к математическим фигурам и сказать: «Как треугольник в четырехугольнике, так низшее – в высшем»». Третья (т. 1, с. 74): «… Аристотель справедливо говорит в «Метафизике», что первое (бесконечная линия – основание конечной линии) есть мера и мерило всего, поскольку основание всего». Четвертая (т. 1, с. 77): «… прямое остается мерой и себя самого и кривого, как говорит Аристотель». Пятая (т. 1, с. 125): «Очень разумно и проницательно говорили здесь платоники (что разум первичен, а материя вторична), и, по–видимому, Аристотель упрекал их неосновательно, стараясь опровергнуть их, скорее в оболочке слов, чем в сердцевине смысла». Шестая (т. 1, с. 128): «… интеллект, действие которого – понимание через абстрагирующее уподобление, как говорит Аристотель». Седьмое (т. 1, с. 398): «Аристотель утверждал, что никакое понятие не сотворено вместе с нашим умом или душой, по каковой причине он уподоблял ее чистому листу. Если Платон назвал эту способность врожденным понятием, он нисколько не уклонился от истины». Из этих ссылок понятно, что для Кузанского материя вторична, а мысль – первична. Это ему нужно для того, чтобы совершенно голословно утвердить в качестве заголовка к главе 13: «То, что Платон называл душой мира и Аристотель – природой, есть бог, создающий все во всем; и он творит в нас ум».
Я, конечно, не буду утверждать правоту или неправоту Платона и Аристотеля. Лучшие умы мира голову себе сломали на этом. Я только хочу, чтобы Кузанский, апологет Платона, применил свою гипотезу по примеру Аристотеля к жизни людей, чтобы выходило также ловко, как у него устроить их жизнь не наилучшим (наилучший мы не узнаем никогда), а хотя бы более приемлемым образом.
Давайте, вместе проследим за «практическими наставлениями в жизни», которые рекомендует нам Николай Кузанский, философ. «Апология ученого незнания» заканчивается следующим образом: «Я не сомневаюсь, что это созерцание (бога) одолеет все рассудочные методы всех философов, благодаря науке незнания достичь, насколько позволит бог, наслаждения от той жизни, которую я теперь созерцаю». Надо добавить, не голодный созерцает, епископ, все–таки.
Далее, трактат «О видении бога», из которого приведу только заголовки главок, сами за себя говорящие, и кое–что дополню в нескольких словах: