Все исследователи, знакомые с оккультическими науками, приходили почти к одинаковым заключениям, a именно, что наша душа пребывает в области бессознательного, что она индивидуальна и что мы – двойственные существа, что каждый из нас, как выражается С. Мартен, "человек-дух". Так было уже в древности с философами, посвященными в мистерии; так было со средневековыми оккультистами.
"Человек, говорит Парацельс, имеет два тела: элементарное и сидеральное, два тела, образующие единого человека. Смерть разлучает эти два тела" 1).
"Итак, – продолжает он далее – заметьте что у человека две души: вечная и натуральная, и что, следовательно, он живет двумя таковыми же жизнями, что одна из его душ подлежит смерти, другая же ей не подлежит и есть то скрытое в человеке, что и есть человек, чего в нем никто не видит и что обнаруживается только в его делах" 2).
"Во сне, – говорит Парацельс еще далее – когда покоится элементарное тело, усиленно бодрствует тело сидеральное, не ведающее ни покоя, ни сна; когда же пробуждается и начинает жить усиленной жизнью элементарное тело, ослабляет свое бодрствование тело сидеральное" 3).
1) Paracelsus: De gen. stult.
2) Paracelsus: Philosophia sagax. I, c. 3.
3) Там же. I, c. 7.
Итак, построить здание учения о душе в Аристотелевском смысле можно только на почве оккультических наук. Хотя душа человека и пребывает в области его бессознательного, однако во время нахождения его в анормальных состояниях, когда ослабляется его телесная жизнь, она выходит отчасти из скрытого своего состояния. Значит, это только призрак, что здесь, на земле, мы ведем исключительно материальную жизнь и что мы делаемся сопричастными духовной жизни только после нашей смерти. Человек, как двойственное существо, ведет одновременно две жизни; это-то соединение двух существований и представляет, как сказал уже Аристотель, настоящую загадку в человеке. ("Modus, quo corporibus adhaeret spiritus, comprehendi non potest ab hominibus, et hoc tamen homo est".) "Человек, – говорит Паскаль, – удивительнейшее в мире создание: он не может понять, что такое тело, еще меньше может понять, что такое дух, и меньше всего, каким образом дух может находиться в соединении с телом; это для него кульминационный пункт трудности понимания и вместе с тем его сущность". Трудности понимания этого пункта не сознавали до тех пор, пока, разыскивая душу в области, освещаемой сознанием, мнили, что загадочность человеческого существа ограничивается только связью органической материи с жизнью, восприятием и сознанием. Но оккультические науки показывают, что загадочность человеческого существа надобно понимать гораздо глубже. Она заключается в соединении трансцендентального субъекта с материальным телом, соединении двух совершенно разнородных, но тем не менее одновременно существующих начал, из коих одно хотя и все лежит вне пределов чувственного сознания, обнаруживает независимые от тела способности познания и действия. На первый взгляд кажется, что такой союз должен привести нас к учению о душе гораздо более дуалистическому, чем союз органической материи с чувственным сознанием, но освобождение от такого дуализма и объяснение такого, еще более загадочного, союза, приносит нам воззрение, по которому наша душа есть организующее наше тело начало. Это воззрение отнюдь не произвольно; оно основывается на явлениях оккультизма, доказывающих, что человек есть материальное представление сверхчувственного индивидуального начала. Что душа есть животворящее и организующее в человеке начало, это подтверждает его смерть: разлученное с душой тело теряет свою организацию и разлагается на составные части.
Значит, материализм, выводящий жизнь и организование из материи, смешивает (чту он делает зачастую) причину с условием. Конечно, материя тела человека представляет условие материального его существования; но отсюда далеко еще до того, чтоб она была его причиной. Только на первый взгляд может показаться, что материализм решает загадку о человеке; на самом деле он отводит только глаза. Ее не решает и древнее о душе учение спиритуалистов, искавших душу в ненадлежащем месте, в области, освещаемой сознанием. От такой ошибки должно бы было удержать нас уже следующее соображение. Мы не обладаем ни малейшей долей сознания в период утробной нашей жизни; что же касается нашей жизни внеутробной, то вполне развившееся сознание приходит к нам только в годы нашей зрелости; кроме того мы лишены сознания в течение целой трети нашей жизни, занимаемой сном; наконец, в течение всей нашей жизни нами не сознается целая половина наших неорганических отправлений. Но если так, если мы можем жить без сознания, то естественно, что поддерживающая нашу жизнь сила должна пребывать в области нашего бессознательного. С этой поддерживающей нашу жизнь силой мы встречаемся в гипнотизме и еще более в сомнамбулизме, в котором она является силой не только поддерживающей нашу жизнь, но вдобавок и организующей наше тело, причем деятельность ее сопровождается трансцендентальным нашим сознанием, связанным с природой гораздо большим числом нитей, чем наше чувственное сознание. Обнаруживаемые человеком, находящимся в сомнамбулическом состоянии, высшие его способности уже издавна возбуждали в оккультистах такое удивление, что они пришли к заключению о божественном происхождении и бессмертии его души. "Действуюшую на расстоянии магическую силу, говорит ван Гельмонт, мы должны искать в той части нас самих, которая есть образ божий" 1). Таким образом, сказанию, что человек создан по образу Божию, оккультисты придавали гораздо более широкое значение, чем это обыкновенно делается. A именно. Когда говорят, что человек создан по образу Божию, то обыкновенно разумеют земного человека, в каковом случае будет вполне прав Вольтер, сказавший, что "tant pis pour Dieu, si je lui ressemble". Оккультисты же видят наше богоподобие в трансцендентальном нашем субъекте. Вот почему ван Гельмонт выражается так: "Я говорю, что человек есть одаренное разумом животное: но истинный человек – отнюдь не животное, он – истинный образ Бога" 2).
1) Van Helmont: De magnetica vulnerum curatione, §88.
2) Там же, §83.
На существовании магических способностей человека, необъяснимых физиологически, a следовательно предполагающих существование в нем отличного от его тела носителя, оккультисты и основывали доказательство его бессмертия.
"В тайниках нашей души, – говорит Агриппа, – пребывает всевидящее око, которое ослеплено и стеснено в своем зрении тесной и мрачной темницей нашего тела, но которое после нашей смерти, по выходе нашей души на волю бессмертия, обретает целостное знание. У умирающих и обессилевших от старости людей наступает иногда необычайное просветление, потому что их душа, уже до некоторой степени освободившаяся от чувственных оков и приблизившаяся к будущей своей обители, не настолько подчинена своему телу, как душа других людей" 1).
1) Kiesewetter: Geschichte des Occultismus, 29.
Но эти магические способности нашей души ни за что не могли бы сделаться предметом опыта, если бы мы не жили одновременно двумя жизнями: материальной и трансцендентальною. Если бы трансцендентальный наш субъект с рождением нашим утрачивал свою трансцендентальную природу и взамен ее приобретал природу земную, если бы земное существование наше было перерывом и разрешением нашего существования трансцендентального, к которому мы возвращались бы только после нашей смерти, то хотя и тогда существовал бы спиритизм, но не существовало бы сомнамбулизма. Тогда был бы закрыт для нас путь к пониманию оккультических явлений и к решению загадки о человеке; тогда не существовало бы даже всего оккультизма за исключением спиритизма. Оккультические явления возможны и понятны только под тем условием, что мы одновременно живем двойной жизнью. Допущение, что человек путем самопогружения или погружения его другими людьми, при помощи некоторых средств, в экстаз снова превращается в трансцендентальное существо, вследствие чего у него и обнаруживаются магические силы познания и воления, есть допущение вполне невозможное. Ведь нельзя, например, допустить, что магнетизер может пассами сделать нас ясновидящими. Допустить же, что он погружает нас в состояние чувственной бессознательности, вследствие чего уже пребывавшее в нас в скрытом состоянии трансцендентальное наше сознание eo ipso выходит из этого своего состояния, вполне возможно. Итак, говоря словами Канта, оба лица нашего субъекта должны существовать одновременно, иначе был бы невозможен никакой оккультизм. Трансцендентальное наше сознание восходит, как только заходит наше сознание чувственное, подобно тому как начинают загораться на небе звезды, как только заходит солнце; ведь звезды не приходят на небо, как думали древние арийцы, когда уходит с него солнце; они находятся на нем одновременно с солнцем, с заходом которого делаются только видимыми.
На этой-то одновременности двух существований человека и основывается возможность обладания им магическими силами и способностями в здешней его жизни, равно как возможность, с одной стороны, магии познания, сверхчувственного сознания, обнаруживающегося, например, в сомнамбулическом ясновидении, a с другой, – магии воления, магических актов воли. Последнего рода магия обнаруживается двояко: в виде черной, злотворной магии, в виде чародейства, и в виде благотворной магии, животного магнетизма.
Для оккультистов никогда не подлежало сомнению, что человек одновременно живет двумя жизнями: земной и трансцендентальною. Кант же, не обладавший соответственным фактическим материалом, пришел к этой истине спекулятивным путем. Он, как мы только что это видели, в словах, не допускающих никакого сомнения, a не произвольно мной толкуемых, выразил убеждение, что мы, бессознательно для нас самих, духи и находимся в общении с другими духами уже в этой нашей жизни. Но такой взгляд Канта может сделаться понятным только в том случае, если смотреть на потусторонний мир только как на лежащую по ту сторону порога нашего сознания область наших восприятий. Ведь если б этот мир находился вне посюстороннего мира, то половины нашего существа пребывали бы в пространственной раздельности, одна, например, в Мюнхене, a другая где-то в облаках. Но Кант совсем иначе смотрел на это. Для него потусторонний мир представлял не что иное, как тот же посюсторонний мир, но восприятия нами которого остаются по ту сторону порога нашего сознания, Это он выразил в следующих, не допускающих никакого сомнения словах:
"Но когда душа разлучится с телом, она не сохранит прежнего, чувственного, своего миросозерцания; она будет созерцать мир не таким, каким он является, a таким, каков он есть. Поэтому разлука души с телом состоит в превращении чувственного созерцания в созерцание духовное, которое и есть другой мир; другой мир не есть другое место, он есть только другое созерцание" 1).
1) Du Prel: Kants Vorlesungen ьber Psychologie, 92.
Когда Кант говорит далее, что "насколько эмпирическая физика не принадлежит метафизике, настолько же не принадлежит метафизике и эмпирическая психология" 1), он ясно выражает ту мысль, что доказательство существования души может быть обретено только путем анализа сознания, т.е. что душа пребывает в области бессознательного и что потому ее существование может быть доказано только путем изучения трансцендентально-психологических явлений. Итак; как видите, я во всем согласен с Кантом, и потому когда мои противники утверждают, что я толкую его вкривь и вкось, я оказываюсь в необходимости допустить или то, что они не понимают немецкого языка, или то, что они недостаточно добросовестны.
1) Там же, 5.
"Всякий человек – говорит Сведенборг – есть с внутренней своей стороны дух" 1). Этого мало; он говорит и следующее: "Всякий человек, даже во время телесной жизни своей, как дух, находится в общении с духами, хотя он ничего об этом и не знает" 2). Точно то же говорит и Кант следующими словами:
"Будет доказано со временем то, что душа человека находится и во время земной жизни его в неразрывной связи со всеми нематериальными существами духовного мира, что она попеременно то воздействует на этот мир, то воспринимает от него воздействия, чего однако она не сознает, как человек, доколе все обстоит благополучно" 3).
A впоследствии, в критический период свой, он говорит:
"Места, это – отношения телесных, a не духовных вещей. Вот почему нельзя узреть нигде в этом мире души; ведь она не занимает никакого места. Она находится не в каком-либо определенном месте телесного мира, a в мире духовном; она состоит в связи и общении с другими духами" 4).
1) Swedenborg: Von Himmel, §433.
2) Idem, § 438.
3) Kant: Trдume eines Geistersehers, 21 (Kehrbach).
4) Du Prel: Kants Vorlesungen ьber Psychologie, 92.
Этими словами Канта и Сведенборга ясно определяется условие невозможности всех вообще мистических, явлений, т.е. условие, при наличности которого эти явления могут сделаться предметом опыта. Мы можем иметь познание, о сверхчувственном мире только в том случае, если мы сами – духи уже во время земной жизни нашей и если мы связаны уже теперь с другими духами. Благодаря этим двум условиям мы обладаем логическим принципом деления мистических явлений на две категории: сомнамбулические и спиритические явления. Изучая сомнамбулизм, мы познаем свой собственный дух, изучаем вступление наше в духовный мир; изучая спиритизм, мы познаем духов, изучаем вступление их в наш мир. Таким образом, взгляд Канта на занимающий нас вопрос мы можем выразить на современном нам языке следующими словами: мы, бессознательно для нас самих, настолько же медиумы, насколько и сомнамбулы.
Очевидно, что вопрос о правильности такого воззрения не может быть решен а priori: наше чувственное сознание ни слова не может сказать нам о лежащей за его пределами области. Решить его может только опыт; только он один может показать нам, не сознаются ли нами в исключительных случаях нашей жизни непрестанно существующие между нами и духами отношения. Но это может иметь место в том случае, если к одновременности двух существований наших присоединится еще одно условие возможности мистических явлений, a именно, возможность вступления в наше чувственное сознание трансцендентальных воздействий, оказываемых нами, как сомнамбулами, на духов, и трансцендентальных воздействий, оказываемых на нас, как на медиумов, духами, т.е. возможность перемещения представляемого порогом нашего сознания делителя нашего субъекта на два лица. Но подвижность этого порога есть и факт биологический, и факт нашей индивидуальной жизни, a вместе с тем она есть факт, доказывающий реальное единство лиц нашего субъекта: как потусторонний мир, так и потустороннее, трансцендентальное, существо наше лежит только по ту сторону порога нашего сознания. Далее. Подвижность порога нашего сознания по меньшей мере, доказывает то, что явления сомнамбулизма и спиритизма должны иметь место в биологическом будущем, с дальнейшим перемещением этого порога, если они не имеют места, не сделались явлениями опыта уже в наши дни, т.е. на современной ступени его перемещения. Таким образом, в настоящее время Кант нашел бы эмпирическое подтверждение своих спекулятивных чаяний и, можно сказать с полной уверенностью, сделался бы спиритом, которым он был настолько, насколько им можно было быть в его время.
Как бы то ни было, a представителей современного просвещения коробит, как только они услышат слово спиритизм. Но это злосчастное слово тут не при чем; при чем тут только недостаток с их стороны рассудительности, заставляющий их верить в самую возможность оппозиции спиритизму. Конечно, можно умышленно сторониться спиритических явлений, не рискуя быть насильственно привлеченным на спиритический сеанс. Но защитник спиритизма может одержать победу над его противником на почве логики и, если этого мало, может даже доказать ему, что право гражданства даровало спиритизму, того не подозревая, само естествознание. Я намерен сделать сейчас то и другое.
Прежде всего укажу на то, что сомнамбулизм знакомит нас с независящими от нашего тела нашим познаванием и нашим действованием, на носителя которых, на наш трансцендентальный субъект, изменения нашего тела, a значит, и наша смерть, могут не оказывать никакого влияния. Но если бессмертен наш трансцендентальный субъект, то мы попадаем в объятия спиритизма. Если человек оказывается духом во время нахождения своего в сомнамбулическом состоянии, то естественно, что он окажется им и после своей смерти, и весь вопрос заключается только в том, может ли такой обестелесившийся дух феноменизироваться в мире, доступном нашему опыту. На этот вопрос приходится также дать утвердительный ответ: ведь он феноменизируется в мире опыта во время своей земной жизни, во время нахождения человека в сомнамбулизме, не по милости тела, но не взирая на тело. Если телесные путы нашего духа, только отчасти с него спадающие во время нахождения нашего в сомнамбулизме, вполне спадают с него после нашей смерти, то в последнем случае должны иметь место многообразнейшие и легчайшие, чем в первом, его манифестации. Вот отчего о привидениях существует гораздо больше рассказов, чем о двойниках.
Таковы логические основания априорного доказательства реальности спиритических явлений, доказательства, которое однако может быть доказательством только под непременным условием допущения реальности явлений сомнамбулизма. Но так как не в моей власти заставить моих противников изучать сомнамбулизм, то мне остается только доказать, что спиритизму дало почву само же естествознание.
Наш земной опыт обусловливается нашей земною организацией. Не говоря уже об изменении наличных наших чувств, достаточна было бы только изменения порога нашего сознания, чтобы произошло изменение представляемого нами мира. Стоит, например, допустить увеличение или уменьшение времени чувственного восприятия нашего, чтоб увидеть, что тогда наш мир явился бы пред нами совершенно иным. Этот вопрос обстоятельно разработан философом-натуралистом Эрнестом фон Бэром в заслуживающем внимательного чтения рассуждении 1). Мы обратим внимание читателя только на некоторые пункты его. Если бы наша нервная система, рассуждает Бэр, имела иное анатомическое устройство, если бы, например, пребывающие в разобщении органы наших чувств пришли в анастозмотическообразное взаимное сообщение, то мы слышали бы световые явления, вкушали бы звуки и т.д. Если б устилался наш глаз не ретиной, a нервными узлами, которые находились бы в соединении с улиткой нашего уха, то мы слышали бы нами виденное, не видели бы, как семицветный спектр, a слышали бы, как семитонную шкалу, радугу. Существа с таким анатомическим строением слышали бы в созерцаемом нами звездном небе гармонию миров, причем их астрономия нисколько не уступала бы в точности нашей астрономии. Равным образом всестороннее взаимное соединение всех орудий наших чувств породило бы всечувственное восприятие, при котором всякий процесс природы говорил бы всем нашим чувствам. И это внесло бы изменение в наш опыт, и это изменило бы картину нашего мира. Но допустим, что у нас были бы совсем иные чувства; тогда исчез бы весь наш мир, и пред нами возник бы мир совсем другой. Если бы какая-нибудь планета была населена существами, из которых каждое обладало бы одной из вышесказанных особенностей организации, то эти существа, живя друг подле друга, не имели бы друг о друге ни малейшего понятия. Скажем здесь мимоходом, что наш трансцендентальный субъект есть такой обитатель земли, о котором мы не знаем ничего. То же надобно сказать (и это вполне само собой понятно) о головном мозге: и с этой стороны наш опыт находится в полной зависимости от нашей организации. Лошадь, на которой ездил в 1870 году Мольтке, находилась точно в таких же внешних условиях, как и ее всадник, но она приобрела бесконечно меньший, чем он, опыт; гений почерпнет из прогулки гораздо больше умственной пищи, чем дурак – из кругосветного путешествия.
1) Ernst von Bдr: Reden gehalten in naturwissenschaftlichen Versammlungen.
I, 237-284.
Справедливость только что нами сказанного не подлежит ни малейшему сомнению и была доказана самим же естествознанием. Но здесь однако весь узел материалистических недоразумений. Материализм исходит только из обусловленного нашей организацией опыта, выводит из него законы, имеющие силу только для нас, a между тем считает их законами объективными, на самом же деле он открыл законы (если даже допустить, что они обладают наивысшей степенью точности) чисто субъективные, имеющие значение только для существ с человеческой организацией. У существа, которое обладало бы другой, чем обладаем мы, организацией; был бы другой, чем у нас, и опыт, a потому и другие законы. Если бы, например, Людвиг Бюхнер стал говорить существу с другой, чем он, организацией о своих мировых законах, он был бы просто-напросто им осмеян.
С изменением организации изменяется и опыт; с этим согласен материализм. Но с изменением опыта изменяются и выводимые из него законы. Если последнее станет отрицать материалист, то можно будет ему сказать, и сказать с полным правом, что он сам себя не понимает. Всякое мировоззрение, желающее исходить только из опыта и в то же самое время избегающее всякого насчет этого опыта умозрения, a тем более его возбраняющее, должно быть a priori сопричислено к детски наивным.
Если вообразим себе существа, организация которых не имела бы никакого сходства с нашей (какое громадное биологическое богатство являет нам уже известная нам природа обитаемой нами крошечной планеты!), существа, которые были бы невоспринимаемы нами и которые не воспринимали бы нас, то легко согласиться с тем, что в мире таких существ могли бы совершаться процессы, противоречащие законам нашего, обусловленного нашей организацией, мира. Но так как при данном биологическом развитии нашего мира и мира наших гипотетических существ (а эти два мира могли бы не находиться в разобщении даже пространственной) пути восприятия земных и этих существ могли бы (даже должны бы были) иметь точки соприкосновения, то нет ничего мудреного, что вышесказанные процессы могли бы, несмотря на их противоречие нашим, быть для нас обязательным законам, оказывать влияние на нашу способность восприятия, проникать в сферу нашего опыта. Такие процессы с точки зрения нашей законосообразности были бы вполне чудесны, с точки же зрения законосообразности наших гипотетических существ – вполне натуральны. ("Чудеса нашей земли, – говорит Жан Поль, это – законы неба"). Но все вообще процессы, причина которых лежит не в нашем мире, но которые феноменизируются в нашем мире, распространяют свое действие на нашу способность восприятия, и образуют то, что называется областью спиритических явлений. Всякий раз как имеет место какое бы то ни было спиритическое явление, имеет место и соприкосновение двух миров, у обитателей которых различная организация, a следовательно и различный опыт, различные естественные законы. Но вышесказанные процессы могли бы быть производимы и самими гипотетическими нашими существами. Вообразим себе столь грубо-материальное существо, что плотность его тела далеко превосходила бы плотность железа; такое существо могло бы также легко проникать своим телом гранит, как мы своим телом воздух. Представим себе затем существо с таким тонким, эфирным телом, что оно могло бы легко проникать сквозь поры гранита. Для того и другого существа не существовало бы гранита. Такого двоякого рода существа относились бы к существованию друг друга точно так, как Людвиг Бюхнер отнесся к факту проникновения привидений сквозь запертые двери: объявили бы его невозможным.
Таким образом, стоит только стать на вышеуказанную точку зрения, чтобы тотчас же исчез всякий призрак парадоксальности спиритизма. Если материалист мнит, что естествознание никогда не признает спиритизма, потому что последний противоречит законам природы, то рассудительный естествоиспытатель может признать его уже теперь, по крайней мере должен а priori признать его возможность. Ведь все дело сводится к опыту, которого не производят, если производят его так, как профессора, отказавшиеся последовать моему приглашению их на спиритический сеанс. Когда материалист думает, что спиритизм должен быть предан на веки-вечные анафеме, он не понимает сам себя: ведь спиритизм представляет, так сказать, продолжение естествознания, логическое заключение из материалистических посылок.
Теперь мы можем обратиться к учению о душе, которое, конечно, может быть построено без всякой помощи со стороны спиритизма, но которое, благодаря спиритизму, получает большую устойчивость.