Пучеглаз хотел во что бы то ни стало вызвать улыбку на лице Александра. С самого ухода из Парко, когда схлынула горячка сборов и лихорадочное оживление, в котором Александр находился с той минуты, когда его взяли в Палермо, он сделался мрачно-задумчив и молчаливо шагал за своими товарищами по горным тропинкам-"сокращалкам".
Тропинки прихотливо петляли. День был горячий, и удушающе пахла краска, которую все трое несли в ведерках, как самые настоящие маляры. Даже те, кто хорошо знал Александра Есипова, вряд ли узнали бы его сейчас в длинной рабочей блузе оливкового цвета, таких же бархатных штанах и черном сицилийском берете, сдвинутом на одно ухо. Из-под берета смотрело смуглое молодое лицо с темными глазами, которое вполне могло принадлежать природному итальянцу. Александр уже свободно говорил по-итальянски, а его сицилийский диалект приводил в восторг Пучеглаза и Марко Монти.
- Совсем наш стал! - восклицали они оба, когда Александр, чтоб пощеголять, говорил что-нибудь забористое и чисто местное.
Но сейчас Александру было не до шуточных песенок, и он, только чтоб сделать удовольствие Лоренцо, выдавил из себя улыбку. Его мучила разлука с Мечниковым и особенно то, как он легкомысленно, по-мальчишески отнесся к этой разлуке. Ведь с самого Петербурга они не расставались со Львом, и он постоянно чувствовал рядом друга. Здесь, на чужбине, Александр вполне оценил ум, веселую энергию, насмешливую легкость, с которой Мечников относился ко всем невзгодам жизни, его доброту, его бережную и ненавязчивую дружбу. И вот теперь впервые за все время дружбы они врозь, и Лев, кажется, всерьез на него обиделся. Хоть и обнялись они на прощание, но глаза у Мечникова были какие-то сердитые. А может, не сердитые, а грустные? И какая-то суеверная тоска все глубже забирала Александра, и даже надежда увидеть в Палермо "Ангела-Воителя" сейчас не утешала его. Зачем, зачем они расстались с Левушкой?
Между тем тропиночки понемногу приближали трех путников к главной дороге на Палермо. Уже встретились им несколько прохожих, а однажды они наткнулись на патруль бурбонских солдат. К счастью, патруль расположился на отдых в тени старого оливкового дерева, и, видно, солдаты были расположены больше подремать да выпить винца из походной фляги, чем останавливать и осматривать трех безобидных на вид маляров. Бурбонцы только проводили их глазами, и каждый из трех маляров остро почувствовал на спине их взгляды. Отойдя от солдат на приличное расстояние, Пучеглаз остановил товарищей:
- Давайте-ка на всякий случай уговоримся, - сказал он. - Я - самый старший из вас, и это мне полковник Сиртори вручил письмо генерала. Так вот, если нас задержат, вы оба знать ничего не знаете, направляетесь в Палермо красить дом купца Матеучи. Если задержат меня и станут обыскивать, я постараюсь передать письмо кому-нибудь из вас, а вы уже доставите его по адресу. Не удастся это - просто-напросто проглочу письмо. Мне это уже случалось делать, когда меня заставали с воззваниями Галубардо. Невкусно, правда, но вытерпеть можно... - Пучеглаз засмеялся. Потом, снова став серьезным: - Но я хочу предложить вам вот что: пусть каждый на всякий случай выучит адрес Мерлино и письмо наизусть. Этак будет вернее. Кто-нибудь из нас уцелеет же! А если уцелеет, то проберется к Мерлино и расскажет ему все письмо.
И вот, усевшись так же, как солдаты патруля, под раскидистым старым деревом, трое друзей принялись заучивать наизусть письмо Гарибальди и адрес: в собственном розовом доме, на набережной. Это было нетрудно. Письмо оказалось коротким и содержало просьбу при первом известии о приближении гарибальдийского войска в Палермо поднять повстанцев, вынести гарибальдийцам оружие и занять монастыри Ганчиа, Святого Креста и ратушу, то есть несколько опорных пунктов города.
Александр выучил письмо и адрес за несколько минут. Хуже пришлось Марко Монти: он был неграмотный, и его пришлось учить с голоса. Пучеглаз, поминутно чертыхаясь и проклиная бестолковость друга, сам принялся его учить. Иногда он забывался и начинал от раздражения кричать слова письма прямо в ухо Марко, как будто тот был глухой.
- Что ты делаешь, Лоренцо? Скоро все окрестности будут знать письмо Гарибальди, - остановил его Александр.
Пучеглаз схватился за голову:
- Ах я осел этакий! Ах я дурак вонючий! Ваша правда, синьор Алессандро. Но с этим тупым мулом всякий потеряет терпение! - пожаловался он.
У бедного Марко уже давно по щекам и лбу катились крупные капли пота. В конце концов письмо и адрес были все-таки выучены, и три товарища продолжали свой путь в Палермо.
Между тем адвокат Франческо Мерлино, которому было адресовано письмо Гарибальди, объявил в Палермо, что хочет устроить торжественный ужин по случаю дня своего рождения. Мерлино славился в городе как щедрый и хлебосольный хозяин, и все охотно откликнулись на его приглашение. Однако день рождения - это был только предлог. Мерлино понимал, что он слишком видная фигура в Палермо, что за каждым его шагом следят Манискалько начальник полиции и генерал Сальцано - комендант города.
Гарибальди уже совсем близко от Палермо - Мерлино знал это от верных людей. Значит, надо во что бы то ни стало и как можно скорее собрать весь комитет, всех членов революционной организации, решить, когда и как выступить для помощи гарибальдийским войскам, как лучше организовать восстание.
Торжественный ужин - что может быть естественнее в день рождения богатого адвоката! И кому придет в голову, что среди именитых гостей заядлые революционеры, старые враги Франциска Бурбона и его приспешников, а в кабинете хозяина за карточными столиками вместо экарте решают куда более серьезную задачу: быть Сицилии свободной или и дальше страдать под игом Бурбонов.
Все приглашения были уже разосланы. И вдруг сам новый наместник Палермо генерал Ланца прислал сказать, что и он намерен приехать почтить хозяина своим присутствием. А раз приедет наместник, то уж, конечно, явятся и Сальцано с Манискалько!
Франческо Мерлино был в отчаянии. Что делать? Как избавиться от непрошеных гостей?
За день до приходившегося на двадцать третье мая рождения адвоката полиция Палермо получила подписанное каким-то странным значком письмо. В письме сообщалось, что двадцать третьего мая в доме купца Флоридо Матеучи состоится собрание заговорщиков - сторонников Гарибальди. От Гарибальди на собрание явится посланец - полковник Сиртори.
Вся полиция Палермо была поставлена на ноги. Доложили наместнику Ланца. Он распорядился, чтобы Сальцано и Манискалько сами отправились к Матеучи и сразу захватили всех бунтовщиков.
Дом Мерлино сиял огнями, густое и терпкое сицилийское вино лилось в бокалы, когда в залу влетел обезумевший "генерал Иуда" Сальцано. Он бросился к маленькому, заплывшему жиром наместнику.
- Ваше сиятельство, только что получено известие, что Гарибальди уже под Палермо!
Ланца, забыв снять с себя салфетку, ринулся из зала. За ним в панике повскакали и остальные гости. Мерлино дождался, чтоб удалились ненужные люди, потом сказал своим:
- Это я поднял всю тревогу. Нужно поговорить свободно, без непрошеных соглядатаев и шпионов.
Тотчас поднялся один из друзей Розалино Пило.
- Я видел Гарибальди после Калатафими. Настроение у его волонтеров прекрасное. Но у него в настоящее время около четырех тысяч бойцов, а у бурбонцев - двадцать четыре тысячи. Мы должны помочь Гарибальди, это ясно всем.
"Гости" Мерлино просидели до рассвета. Уже под утро было решено послать человека к Гарибальди сообщить, что палермские патриоты начнут восстание, как только войска Гарибальди приблизятся к городским окраинам. Восставшие отвлекут и задержат бурбонцев, а потом ударят им в тыл. Оружие есть, хотя и не очень много, потому что все, что было собрано в монастыре Ганчиа, попало в руки королевских властей.
Три маляра, приближавшиеся к Палермо, ничего не знали обо всех этих происшествиях. С горных тропинок они спустились теперь на палермскую дорогу. На равнине крутилась пыль, солнце томительно накаливало серую крышу облаков, и небо казалось оловянным. Порывами дул раздражающий лихорадочный сирокко. Колючие кусты укрывались от ветра во впадинах холмов. По сторонам изредка попадались унылые груды кирпича, какие-то дымные хижины да ленивые стада длиннорогих буйволов.
Но чем ближе подходили путники к городу, тем все оживленнее становилась дорога. Навстречу попадались крестьяне с корзинами на головах, пастухи, солдаты. Проезжали, подымая тучи пыли, дилижансы, наполненные пассажирами. Все чаще встречались патрули, которые внимательно оглядывали прохожих, а у некоторых требовали документы.
Наконец показалась скалистая гора, у подножия которой расположено Палермо, и блеснула синяя полоса моря. У высохшей реки с перекинутым через нее мостом виднелось нечто вроде будки, возле которой стояли и сидели несколько солдат.
- Эге, вот и застава! - тотчас определил Пучеглаз. - Ну, теперь бери глаза в руки, добрая компания. А лучше бы поискать обходного пути. Наверное, где-нибудь да можно отыскать лазейку.
- Пока ты будешь искать эту лазейку, тебя десять раз остановят и обыщут, - подал голос молчаливый Монти. - Небось Сальцано не дремал окружил весь город такими вот заставами.
- Ты, пожалуй, прав, Марко, - кивнул Пучеглаз. - Санта диаволоне, ну и устал же я! - вздохнул он. - И в животе пусто, как в церкви ночью. Не худо бы перекусить чуточку... А вы как на это смотрите, синьор Алессандро?
- Я тоже не прочь отдохнуть и поесть, - сказал Александр. - Вот там, на дороге, я вижу что-то вроде траттории.
- Да это здешняя знаменитая траттория красотки вдовушки Ренаты! обрадовался Пучеглаз. - Когда-то и я здесь бывал, попивал винцо. - Он подмигнул обоим своим спутникам. - Сейчас мы важно угостимся. Макароны Ренаты славятся по всей Сицилии.
В низкой большой комнате траттории было дымно, шумно и полно всякого народа. От запаха чеснока, перца и от табачного дыма начинало щипать глаза, едва только человек переступал порог.
Три маляра со своими ведерками еле протиснулись между сидящими и стоящими посетителями Ренаты. Тут были торговцы шерстью и конями, крестьяне, солдаты и просто любители выпить. Сама Рената, чернобровая толстуха огромного роста, сновала по комнате, разнося миски с дымящимися макаронами. Бас ее гудел в комнате, легко перекрывая весь шум.
- А вот, кому макароны с сыром? Синьоры, угодно с томатом? Фраскати?
Трое путников тоже получили миску макарон и с наслаждением принялись навертывать их на вилку и отправлять в рот. Александр все еще не мог постигнуть в совершенстве это искусство и с восхищением смотрел на Пучеглаза, который с быстротой фокусника опустошал миску. В самый разгар этого занятия широко распахнулась дверь траттории, и вошел бурбонский патруль - офицер и три солдата.
- Куда идешь? Зачем? Документы есть? - опрашивали они каждого.
Три маляра, увидев патруль, разом потеряли аппетит. Один только Пучеглаз, стараясь доказать и товарищам и самому себе, что все в порядке, продолжал выуживать макароны из миски, но уже не так лихо, как раньше.
Наконец очередь дошла и до них.
- Куда идете? Зачем? - задал вопрос офицер.
Поднялся, как старший, Пучеглаз. Сдернул свой берет, взглянул с глуповатым видом на золотые нашивки офицера.
- Я спрашиваю: куда идете и зачем? - повторил офицер, всматриваясь по очереди во всех троих.
- Да изволите видеть, синьор уффициале, мы - трое мазилок, трое самых что ни на есть бедных маляров из Фикарики, - на деревенском сицилийском диалекте зачастил Пучеглаз. - Вот подрядил нас богатый купец. В самой, значит, столице, говорит, дом у него преогромный. Вот, значит, и желает, чтоб мы покрасили стены, а стены-то, говорят, каменные, а мы идем да меж собой рассуждаем: не спросили мы, в какой цвет красить, а может, и не понравится хозяину наша краска...
- Постой, постой, помолчи минутку! - махнул ему рукой офицер. Скажи, к кому, к какому это купцу вы нанялись работать?
- К самому богатому, синьор уффициале, - с важностью отвечал Пучеглаз, - его все в городе уважают.
- Да как его зовут, ты-то знаешь?
- Еще бы не знать! Матеучи Флоридо, вот как его зовут, - отвечал Пучеглаз, уверенный, что имя это вызовет почтение и всех их тотчас оставят в покое.