Там у одного мужчины все симптомы-острого живота, срочно нужна операция, а боевики его не отпускают, — сказал Леонид Михайлович. — Придется брать походный набор инструментов и оперировать там. Еду они не берут по-прежнему. А люди уже голодают.
Политковская вышла чуть позже и была удручена не меньше.
— Они не отдали мне никого, — сказала она. — Я разговаривала с заложниками. Они очень подавлены и между собой уже считают себя мертвыми. Они разрешили только напоить людей соком и водой. Дали на это всего пятнадцать минут. Если мы хотим успеть — давайте скинемся.[303]
Разрешение принести заложникам воду и соки были столь неожиданным, что оперативный штаб оказался к нему не готов: соки должны были подвести только через некоторое время, а терять драгоценных минут было нельзя.
Журналисты, эмчээсовцы, военные скидывались, бежали в ближайший магазин за соком, военные подносили упаковки с водой, а в голове Политковской стучало: «Скорее! Скорее! Пока «те» не запретили! Пока «те» позволили! Скорее!»
Наконец, Политковская, ее коллега по газете Роман Шлейнов и сотрудники Красного Креста, нагруженные коробками, направились к театральному центру. Все происходило так быстро, что из оперативного штаба не успел поступить приказ пропустить их.
«От стены ближайшего дома отделился человек в черной экипировке с винтовкой, — рассказывал Роман Шлейнов.
— Кто вы и куда направляетесь?
Мы в нерешительности оглянулись на офицера в штатском, который нас сопровождал.
— Все согласовано, пусть идут.
— Нет, я не получал от начальства подтверждения, — настаивал человек с винтовкой.
— Да я же из «Альфы», все решено, — недоумевал наш провожатый».[304]
Наконец недоразумение было улажено.
В здании их встретили террористы; проверив документы, разрешили поставить воду и сок на лестницу. В следующую ходку террористы были уже подозрительнее. «Нервы у террористов ясно сдали, — вспоминал Роман Шлейнов, — они были подозрительны до мнительности. Соглашались принимать только воду и сок, и исключительно в фабричной упаковке. «Чтобы ФСБ чего-нибудь не подсунула», заставили представителя Красного Креста открыть пакет сока и сделать несколько глотков. О том, чтобы воду и сок помогали носить другие люди, и речи быть не хмогло. Четкое «нет». Отвергли предложение принести еду, не согласившись даже на йогурты».[305] В самом Шлейнове заподозрили сотрудника ФСБ и дополнительно обыскали.
Надо сказать, что подозрения террористов вполне могли иметь основания: все-таки от российских спецслужб можно было ждать неприятных сюрпризов; да и вообще, как сказал один американский писатель, «чуток паранойи в таком деле не повредит».
Во время следующей ходки террористы, которым надоело самим таскать коробки, погнали носить соки заложников; один из них прошептал Политковской: «Нам сказали, нас начнут убивать в десять вечера. Передайте».
В оперативном штабе поняли: террористы снова обостряют ситуацию, добиваясь новых уступок.
Собственно, ничего другого не следовало и ожидать.
В Государственной думе день начался с обсуждения происходящего у здания театрального центра; хотя парламентарии-центристы и пытались призвать своих коллег «не паниковать и стараться продолжить работу в спокойном режиме», своего воплощения эти призывы не нашли. Депутаты знали о происходящем немногим больше, чем обычные граждане: вся деятельность оперативного штаба была жестко засекречена. Неосведомленность, однако, не мешала депутатам обсуждать создавшуюся ситуацию; все это напоминало базар или ток-шоу.
Больше других знал Иосиф Кобзон, он привез в Госдуму обращения 225 родных и близких заложников с просьбой выполнить требования террористов;[306] парламентское большинство, естественно, проголосовало против того, чтобы выслушать Кобзона. Сам депутат был этому немало удивлен. Смысл отказа прояснил один из депутатов-центристов: выслушать Кобзона можно «только в закрытом режиме, поскольку СМИ выполняют во время проведения подобных операций двойную роль».[307] Возразить на это было нечего.
Лидеров фракций тем временем пригласили в Кремль для встречи с президентом Путиным: высшая государственная власть уже не могла молчать, и необходимо было сделать заявление по поводу происходящего хотя бы перед лидерами ведущих политических партий. Кроме того, Кремлю хотелось прояснить обстановку, сложившуюся в парламенте.
«Далеко не все, что хочется сказать сегодня, по понятным причинам, можно назвать своими именами, — сразу расставил точки над «i» президент. — Ситуация тяжелая, поэтому хотел бы сразу внести ясность: в здании на улице Мельникова мы имеем дело с крайне сложной, но абсолютно понятной ситуацией — с захватом заложников. И с подобными ситуациями мы уже сталкивались не один раз и в России, и в других странах мира.
Поэтому прежде всего необходима трезвая объективная оценка происходящего и точность действий, выверенных и направленных на то, чтобы помочь людям, сохранить их жизнь. Отставим в сторону всякого рода политические заявления и дебаты — они сейчас и неуместны, и вредны. Сейчас вредны абсолютно, когда речь идет о страданиях сотен ни в чем не повинных людей.
Думаю, что для вас понятно, чем вызваны сегодняшние события. Те, кто захватил заложников, призывают к прекращению войны и к прекращению кровопролития. Вместе с тем я абсолютно убежден, что именно такое развитие событий их и не устраивает. И они, и те, кто стоят за их спиною, как раз и опасаются дальнейшего урегулирования и стабилизации в Чеченской Республике. Все видели, как оно происходит. Несмотря на всю боль, которую мы имеем в Чечне, тем не менее, стабилизация имеет место. Наметилась перспектива принятия Конституции Чеченской Республики и избрания легитимных органов власти. Именно этого боятся, мменно этого не хотят, именно этот процесс хотят сорвать.
Вместе с тем хочу напомнить, — президент попытался смягчить жесткость только что сказанного, — мы открыты для любых контактов, и все мои прежние предложения остаются в силе.
Хочу еще раз вернуться к сложности ситуации и подчеркнуть, что в этой связи вполне обоснованно требовать от всех соблюдения необходимых правил. Прежде всего, от тех, кто так или иначе оказался задействован для переговоров с самими террористами. И совершенно не важно, кто это: депутаты Государственной думы, пресса или рядовые граждане. Поэтому в интересах дела прошу всех вас работать совместно и не поддаваться эмоциям. В эти часы особенно важно просчитывать цену каждого произнесенного слова и каждого сделанного шага. От них могут зависеть жизни наших граждан.
Нам предложили и уже оказывают свою помощь многие государства мира, и мы им за это очень благодарны. Но положение, еще раз повторяю, остается сложным, и потому главным условием работы в столь трудной ситуации является единство и сплоченность общества».[308]
После этой «ориентировки», президент выслушал лидеров фракций Госдумы. По всей видимости, именно для этого и пригласили в Кремль; и то, что предстало перед взглядом Путина, яснее ясного свидетельствовало об отсутствии в обществе «единства и сплоченности».
Лидеры Агропромышленной группы Николай Харитонов, «Единства» Владимир Пехтин и ЛДПР Владимир Жириновский сразу же потребовали ввести цензуру в СМИ, а глава КПРФ Геннадий Зюганов почему-то предложил начать с REN-TV. Лидеры правых партий против цензуры, напротив, протестовали. Действия власти по разрешению кризиса все одобрили, кроме Жириновского, призвавшего немедленно взять захваченное здание штурмом. Спикер Госдумы Геннадий Селезнев предложил создать в Госдуме центр по взаимодействию с оперативным штабом, а Борис Немцов заявил, что «военного решения пока нет» и предложил активизировать переговорный процесс.
Президент выслушал всех, но ничего конкретного о вариантах решения проблемы лидерам фракций так и не сказал.[309] Что здесь можно было сказать? Госдума оказалось в состоянии раскола точно так же, как и все общество: подавляющее большинство выступало за принятие жестких мер для противодействия террористам, меньшинство выступало за переговоры.
Но окончательное решение должен был принимать сам президент — и никто, кроме него, не мог принять на себя этот груз ответственности.
Никто, кроме Путина, не мог отдать тяжелый, опасный, но — это уже становилось полностью понятным — неизбежный приказ о штурме.
Сообщение о том, что в десять часов террористы начнут расстреливать заложников, серьезно встревожило оперативный штаб. Необходимо было попытаться воздействовать на террористов, чтобы те не исполнили своих угроз. Необходим был переговорщик, который даже в случае неудачи мог бы рассказать о реальном положении в захваченном здании. Проблема заключалась в том, что бандиты не желали пока никого видеть.
Поэтому в штабе пошли на рискованную авантюру. У оцепления стояла съемочная группа НТВ, время от времени делавшая прямые включения; в оперативный штаб приехал С. Говорухин, изъявивший желание поговорить с террористами. НТВэшникам сказали, что они могут пройти внутрь вместе с Говорухиным, Говорухину — что он может пойти в здание вместе со съемочной группой НТВ. То, что их довольно незамысловатым образом развели, журналисты и Говорухин поняли только через несколько дней.
Нагрузившись коробками с гигиеническими средствами для заложников, они отправились в здание. «Как выяснилось потом, они нас абсолютно не знали, — вспоминал корреспондент НТВ Борис Кольцов. — Я с утра посмотрел материал Дедуха и поэтому довольно быстро сориентировался на месте. Мы пошли направо и поднялись по дальней лестнице, громко разговаривали, чтобы заметили наше приближение… К нам вышли человек пять террористов. Мы объяснили, кто мы и зачем. Один из них среагировал сразу: «А мне все равно, кто вы. Я вот щас как начну стрелять!» Но стрелять не стал. Увидев камеру, они сказали: «Вы же ночью все сняли, что вы еще хотите?» А мы спрашиваем, чего хотят они».[310]
По счастью, террористы узнали С. Говорухина и отвели его к Бараеву; журналисты стояли в фойе второго этажа под присмотром террористов. Те разговаривали между собой по-чеченски. Когда в родном языке не хватало слов, их заменяли русскими — и журналистам показалось очень странным, что люди, пришедшие умереть за веру и за свободу своей родины, разговаривают о «мерседесах».
Потом к посетителям вышел Бараев, так ни о чем и не договорившийся с Говорухиным. Был он раздражен:
— Почему вы не показали мою пленку? Вам запрещают ее показывать! — то суточной давности разочарование, которое испытал так хотевший попасть в историю Бараев, до сих пор было очень живо.
Борис Кольцов прикинулся, как он сам потом выразился, «веником» — «ничего не знаю, ничего сказать не могу».
— Пошли вон, — резко сказал Бараев, и «нежданные гости» удалились.[311]
В оперативном штабе были в меру довольны этим визитом. Журналисты снимали все подряд, пока террористы не приказали им выключить камеру, и даже умудрились вынести кассету с записью. Теперь эти кадры внимательно изучались: они могли пригодиться при подготовке штурма. Но главное — было выиграно некоторое время; поскольку в Кремле уже приняли решение о штурме, там сочли возможным сделать вид, что согласны выполнить требования террористов.
— Террористы требовали официального представителя?
— Что ж. К зданию театрального центра выехал глава Торгово-промышленной палаты Евгений Примаков.
Примаков в 1998–1999 годах был премьер-министром и воспринимался тогда как серьезный претендент на пост президента; это был очень влиятельный политик, вхожий к нынешнему президенту и обладавший поразительным талантом «подковерных боев». Он был хорошей кандидатурой даже для полноценных переговоров.
В восемь вечера Примаков в сопровождении депутата Аслаханова и бывшего президента соседней с Чечней Ингушетии Руслана Аушева, которого вроде бы желали видеть террористы, вошли в здание.
Переговоров, впрочем, не получилось.
Вы всего уже достигли, пора сворачивать лавочку, — сказал Примаков Бараеву.
— Я робот, а не человек, — ответил тот, встал и пошел куда-то.
— Вернись, подлец, со старшими разговариваешь! — заорал ему Аушев. Бараев вернулся, но через некоторое время снова ушел.[312] Более чем когда-либо главарь террористов казался полностью манипулируемым кем-то. «Мы безуспешно говорили минут двадцать, — подытожил потом Аслаханов, — после чего Бараев жестко сказал: «Уходите. Мы для себя все решили»».[313]