За стенами сталинского многоэтажного первенца, в его дворе сталкиваешься неожиданно с церковью исчезнувших Овчинников. Маленький храм Михаила Архангела, построенный в 1662 году, белеет на задворках министерства, где сегодня решают проблемы экономики и торговли всей России, занимаясь, в сущности, делом, начатом здесь во времена купца Ивана Калашникова. Назван храм в честь придела, главный его престол - Покрова Богородицы. В побеленных стенах горят огни свечей и паникадил. Идет служба. Кажется, никогда церковь не закрывали, не рубили ее золотые купола, не сбрасывали на землю колокола, не топтали ногами красочные иконы, написанные триста лет тому назад. Но так было. В храме сияет позолотой иконостас современного письма. Две иконы ХVII века "Субботу всех святых" и "Богоматерь Владимирскую с Голгофским крестом на обороте" пощадили, когда крушили "купеческую Москву", и передали Третьяковской галерее.
Напротив церкви погрузились в землю каменные палаты, ровесники Михаила Архангела. Монолитным стенам вернули прежний облик реставраторы. В одном их углу остался для сравнения желтый фасад с дверью и окнами рядового двухэтажного дома. Так москвичи перестраивали дедовские палаты, растесывая окошки, утопавшие в толще кирпичной кладки. Повисла на втором этаже кованая дверь, оставшаяся без каменного крыльца. Упирается в небо пирамида крыши. Вся эта необитаемая древность в двух шагах от домов, где жизнь продолжается в ХХI веке. Палаты белеют напротив Михаила Архангела. В них, как полагают, вели дела управители слободы овчинников.
Палатами и храмом Средний Овчинниковский переулок заканчивается. Усадьбой времен Елизаветы Петровны начинается у канала, которым Москва обязана Екатерине II... Усадьбой этой купец первой гильдии Иван Емельянов владел до основания Московского университета в 1754 году. Двухэтажный особняк с видом на набережную не сразу замечаешь среди заросших дикой зеленью соседних не столь породистых строений. Дом с классическим портиком казна выкупила во второй половине ХIХ века для Шестой гимназии, основанной в Замоскворечье по примеру других частей Москвы.
В Большом Овчинниковском - мало что осталось от древней Москвы. Самое раннее здание на углу с Пятницким переулком относится к ХVIII веку. Но и его не сберегли, спустя двести лет надстроив двумя этажами...
Обычно переулки сохранялись лучше улиц, которые подвергались новациям в первую очередь. Но про Новокузнецкие переулки так не скажешь. Идешь по широкому и прямому асфальту, где тянутся стены "Рот-Фронта", бывшей "Паровой фабрики шоколада, карамели и конфет" Г. А. и Е. С. Леновых, и видишь, что кондитеры подмяли дома купцов, потомственных почетных граждан и фабрикантов Замоскворечья. Они основали за рекой три кондитерские фабрики! У Якиманки на Москве-реке изготовил первый в Москве шоколад Федор Эйнем, его делу советская власть дала революционное название "Красный Октябрь". У Ордынки купцы братья Ивановы запустили "Паровую фабрику шоколада". Ей та же власть присвоили имя французского революционера Марата. Фабрику у Пятницкой, в переулке, окрестили по-революционному "Рот-Фронт" (в переводе с немецкого - "Красный фронт") по случаю приезда в Москву вождя германского "Рот-Фронта" Тельмана. Так что фантики с мишками и красными шапочками клеймятся поныне логотипами, рожденными ущербной фантазией коммунистов.
В том углу, где сходятся оба Новокузнецких переулка, кондитерская промышленность заканчивается. И неожиданно возникает среди деревьев розовый столп под золотым куполом и крестом. Это древний Спас Преображения в Болвановке, напоминающий Меншикову башню. Обе церкви выстроены в стиле барокко, обе в форме ротонды. Только замоскворецкая - ростом намного ниже. Деревянную церковь Спаса на этом месте основали в 1465 году после восшествия на престол Ивана III, построившего дошедшие до нас стены и соборы Кремля.
Побывал однажды этот великий князь в Болвановке. О каких болванах речь? По одной версии, так москвичи называли место, где татары устанавливали привозимого из Золотой Орды деревянного "болвана", изображающего хана, или басму, пластинку из металла с образом хана. Перед этими символами ненавистной власти московские князья присягали, выплачивали дань, подписывали договоры с татарами. После свержения ига - в местах бывшего унижения ставились храмы в благодарение Богу за избавление от неволи. По другой версии, болвановками называли местность, где выделывали болваны, болванки, необходимые портным и кузнецам. (В дореволюцонной Москве существовали Верхняя и Нижняя Болвановские улицы в Заяузье, переименованные в Радищевские - все той же "политкорректной" советской властью.)
Возле Спаса в Болвановке надо постоять, есть тут о чем вспомнить. Конечно, товарищи из Московского Совета не удержались и здесь от страсти к переименованию. Спасо-Болвановские переулки, Большой и Малый, они назвали другим ласкавшим большевистский слух пролетарским словом, в корне которого значится - кузнец. Так появились в 1954 году Первый и Второй Новокузнецкие переулки. В "реконструированной Москве" ничто не должно было напоминать о сомнительных болванах...
В замоскворецкой Болвановке проживали приглашенные великим князем иностранцы, служившие при дворе, аптекари и врачи. Сохранилось летописное известие о трагедии, разыгравшейся весной 1490 года с одним из жителей Болвановки. Некий венецианский врач "жидовин" по имени Леон не смог спасти заболевшего наследника престола, сына великого князя Ивана III. За что поплатился головой в прямом смысле этого слова. Летописец бесстрастно поведал нам: "И того лекаря мистр Леона велел князь великий Иван Васильевич поимати и после сорочин сына своего великого князя повеле казнити его, головы отсечи. И ссекоша ему головы на Болвании, апреля 22". С венецианцем поступили так жестоко, не спрашивая разрешения у гордой Венеции. Узнав о казни, затосковал и запросился домой премудрый Аристотель, строитель Кремля, научивший москвитян лить пушки и изготавливать прочные кирпичи. Но этого итальянца удержали в Москве.
По преданию, Иван III сказал татарам ставшие крылатыми слова, что сдохла курица, носившая им золотые яйца. Князь встретил послов хана Ахмада, прибывших за данью, в Болвановке, не дав им проехать в Кремль. Москва выплачивала дань спустя век и после Куликовской битвы. Иван III поступил с послами Золотой Орды примерно так, как с "мистром Леоном". Хан Ахмад не дождался ни дани, ни послов, лишь один из них вернулся, чтобы доложить ему пренеприятную новость. О ней летописец поведал так: "Посла к великому князю Московскому послы своя, по старому обычаю отец своих из басмою просити дани и оброки за прошлая лета. Великий же князь прием басму лица его и плева на ню, низлома ея, и на землю поверже, и топта ногами своима, и гордых послов всех изымати повеле, а единого отпусти живе..." Ничего подобного не могли себе позволить предки Ивана III, княжившие в Кремле.
У Спаса Преображения на месте исторической встречи Ивана III с послами Ахмата, стоит памятником каменная церковь. Она появилась в ХVIII веке (взамен прежней деревянной) в стиле барокко. В храме сотни лет хранились пять икон конца ХV века - со времени его основания. Икона Богоматери "Утоли моя печали", как сказано в ее описании, помещалась в серебряном вызлащенном окладе и жемчужной ризе с мелкими дорогими камнями. Конечно все, что здесь почиталось и сберегалось - вывезли или уничтожили в начале 30-х годов. Трапезную и колокольню сломали в злосчастном 1954 году, затеяв большие перемены. Тогда-то и переименовали переулки, намереваясь все Замоскворечье превратить в "образцовый социалистический город".
Ныне храм возрожден. На стенах - фрески, старые иконы, с высоты свисает роскошное паникадило. Мечтают прихожане, что восстановят сломанную трапезную и колокольню. А пока колокола звонят на маленькой деревянной звоннице. Напротив Спаса сохранился старый двухэтажный деревянный дом с резными наличниками и резным карнизом. Никому больше не приходит в голову их сломать.
В Старых Толмачах у Пятницкой жили слободой переводчики с устного татарского на русский. Там стояла церковь во имя Никиты Мученика с престолом Сретения и приделом "Утоли моя печали". Со всем этим расправились без всякого сожаления, поскольку на месте старинной - возвышалась построенная во второй половине ХIХ века новая церковь, а все храмы и здания того времени не считались в СССР памятниками архитектуры. На месте Никиты Мученика в Старом Толмачевском, 12/4, перед войной построили дом московской милиции.
О бывшей слободе Монетчиков напоминают шесть Монетчиковых переулков. В этой слободе молились в церкви Воскресения Словущего, помянутой впервые в 1673 году. Ее постигла та же участь, что Никиту Мученика, хотя по всем советским понятиям она считалась памятником архитектуры. Не пощадили большевики ни колокольни в стиле барокко, ни церкви середины ХVIII века, ни трапезной начала ХIХ века, ни старинных икон. Вывезли из ризницы по декрету Ленина, взвесив перед тем как ограбить, 14 пудов 2 фунта 34 золотника изделий из золота и серебра. Все остальные бесценные сокровища искусства уничтожили. От храма осталась церковная ограда, на его месте - в 5-м Монетчиковом переулке, 7, стоит типовая школа.
ПЯТНИЦКАЯ БЕЗ ПАРАСКЕВЫ
Жизнь играет на всем протяжении многолюдной Пятницкой улицы, радуя сердца любителей прошлого. В отличие от своих переулков Пятницкая предстает редкостной для Москвы цельной картиной, сохранившейся с 1917 года. В истоке и до того угла, где на месте церкви кружится вестибюль "Новокузнецкой", сохранились все фасадные строения. На Якиманке, Полянке и на Ордынке ничего подобного мы не наблюдали.
Такую Пятницкую видел Лев Толстой, давний ее житель. Улицу помянул Лермонтов в поэме "Сашка", где фигурирует "старый дом", имеющий прямое отношение к сюжету нашего рассказа:
Давно когда-то, за Москвой-рекой,
На Пятницкой, у самого канала,
Заросшего негодною травой,
Был дом угольный; жизнь играла
Меж стен высоких. Он теперь пустой...
Такой улица была и на рубеже ХIХ -ХХ веков, когда мостовую заливала в дни наводнений Москва-река. Затапливало крепко, пока товарищ Сталин с несколькими соратниками и бесчисленными заключенными не проложил канал Москва-Волга.
Сегодня "дом угольный", декорированный пережившими революцию "потомками поставщика его императорского величества П. А. Смирнова", выглядит как на старых открытках. Построил этот дом в середине ХIХ века купец по фамилии Морковкин, который оставил о себе память как "выходец из крестьян графа Шереметева". У него купил трехэтажный дом Петр Арсеньевич Смирнов, винно-водочный король, обновивший свою резиденцию на Полянке. Он украсил вход с улицы чугунным крыльцом-навесом на тонких столбиках, с взлетевшими над ним двуглавыми коваными орлами. Точно такие орлы на этикетках "Смирновской" водки. Она поставлялась в Зимний дворец и всем, у кого была возможность пить этот нектар крепостью в 41 градус.
Дома Пятницкой на всем ее протяжении принадлежали богатым купцам, потомственным почетным гражданам, фабрикантам, ворочавшим миллионами. Они же на свои кровные обустраивали храмы, поражавшие великолепием. Классические портики с колоннадами украшают и церкви, и дома, такие как "Городская усадьба начала ХIХ века", (№ 18), "Городская усадьба конца ХVIII - начала ХIХ века", (№ 19), "Дом Матвеевых " , (№ 31), внесенные в реестр памятников московской архитектуры.
Кто владел домами известно, кто, кому, когда их продавал - сведения есть, эта информация имела важное значение при наследовании, купле-продаже. Но кто проектировал строения - никто толком не знает, документов нет. Многие замечательные здания Москвы эпохи классицизма, даже "Пашков дом", остались в истории архитектуры без автора. Высказывалось предположение, что красивый дом на Пятницкой, 18 , в стиле ампир создал Осип Бове, много строивший после пожара 1812 года. Но доказательств тому - нет.
Пушкин Замоскворечье обошел стороной. Лермонтов, судя по поэме "Сашка", не только видел "дом угольный". Скорей всего, он и побывал в нем, что позволило подробно описать увиденную там безрадостную обстановку бывшего графского особняка.
Внизу живет с беззубой половиной
Безмолвный дворник...Пылью, паутиной
Обвешаны, как инеем кругом
Карнизы стен, расписанных огнем
И временем, и окна краской белой
Замазаны повсюду кистью смелой.
Эта картина осталась эпилогом незаконченной поэмы, где сверкают хрестоматийные строчки:
Москва, Москва! Люблю тебя как сын,
Как русский, сильно, пламенно и нежно!
Люблю священный блеск твоих седин
И этот Кремль зубчатый, безмятежный...
Где-то у Пятницкой много лет жил "Колумб Замоскворечья" Александр Островский. Сохранился, как мы знаем, дом на Малой Ордынке, где родился автор "Грозы" и "Бесприданницы". То была съемная квартира. Когда сыну исполнилось два года, отец купил землю и построил собственный дом. Но где именно пролетели без малого десять лет жизни будущего великого драматурга никто не знает.
Абсолютная точность начинается с Пятницкой, 12. На вид это маленькое строение даже рядом с домами начала ХIХ века. О таком московском старожиле говорили - "дом крошка в три окошка". Возле него стоит одинокий столб с фонарем. Долгое время полагали, что этот дом купца Варгина снял молодой литератор граф Лев Толстой с сестрой, братом и тремя племянниками. Но вряд ли бы им всем хватило места под крышей этого уютного домика. Граф и его родные занимали квартиру в соседнем владении купца на Пятницкой, 16, трехэтажном доме, где семья прожила с октября 1857 года до конца 1858 года. Жизнь автора "Войны и мира" исследована чуть ли не по дням, чему поспособствовал Ленин, назвавший писателя "глыбой", "матерым человечищем", "зеркалом русской революции", при том, что Лев Толстой призывал не противиться злу насилием... Советская власть чтила "зеркало русской революции". за обличение власть имущих. Это единственный классик русской литературы, у которого в Москве ТРИ музея: первый - в его усадьбе в Хамовниках, второй - в особняке на Пречистенке, третий - в домике на Пятницкой.
Молодой граф, поселившись в Замоскворечье, вел светскую жизнь, проводил время в Английском клубе, ресторанах, Большом и Малом театрах, литературных и музыкальных салонах. Надев трико, перепрыгивал через коня и отправлялся с Пятницкой в спортивный зал, где занимался гимнасткой и фехтованием. Толстой ходил на званые обеды и сам их устраивал. У него Фет прочитал перевод трагедии Шекспира "Антоний и Клеопатра" и своими разговорами, как записано в дневнике, "разжег меня к искусству". Спустя две недели на ответном обеде у Фета Толстой прочитал рассказ "Погибший", позднее переименованный в "Альберта".
Побывал Толстой на званом обеде в Купеческом собрании, устроенном по случаю рескрипта императора, начавшего процесс отмены крепостного права. Тот либеральный обед назвали "первым выражением свободы чувств". На нем богатейший промышленник, меценат, общественный деятель и публицист в одном лице - Василий Кокорев поднял тост "за людей, которые будут содействовать нашему выходу на открытый путь гражданственности". На этом пути московский купец, опередив американцев, первым в мире основал нефтяные промыслы на Кавказе, привлек в качестве эксперта гениального Менделеева. Кокорев рьяно утверждал "русский стиль" в архитектуре на улицах Москвы. Он построил в Замоскворечье крупнейшее здание своего времени - гостиницу "Кокоревское подворье" с торговыми помещениями. И писал слова, которые, кажется, сказаны вчера: "Пора государственной мысли перестать блуждать вне своей земли, пора прекратить поиски экономических основ за пределами отечества и засорять насильственными пересадками их на родную почву; пора, давно пора возвратиться домой и познать в своих людях силу".
Светская жизнь начиналась после полудня, длилась вечером и ночью. А с утра на свежую голову Лев Толстой писал. Что? Повесть "Казаки", рассказы, письма и дневник. Жизнь на Пятницкой он отразил 6 декабря 1857 года так: "Я живу все это время в Москве, немного занимаюсь своим писаньем, немного семейной жизнью, немного езжу в здешний свет, немного вожусь с УМНЫМИ, и выходит жизнь так себе: ни очень хорошо, ни худо. Впрочем, скорей хорошо".
Лев Толстой неоднократно описывал уличную московскую жизнь, которая протекала на его глазах. Тишину кабинета ранним утром нарушал скрип колес, звон Параскевы Пятницы, церквей в соседних переулках. Картина за окном переводилась на страницы "Казаков":
"Все затихло в Москве. Редко, редко где слышится визг колес на зимней улице. В окнах огней уже нет, и фонари потухли. От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь седока. Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи. Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы. А у господ еще вечер".
Замоскворечье после отмены крепостного права несколько лет оставалось патриархальным, каким его представил миру в пьесах Александр Островский. Путеводитель по Москве 1865 года не заметил новаций: "Замоскворечье другой город; в нем мало жизни, движения... Похоже на губернский или хороший уездный город".
Спустя десятилетия путеводитель "По Москве" констатировал: "Теперь все это - уже прошлое. Все меньше становится провинциальных двориков... Сады вырубаются, деревянные домики либо уступают место богатым особнякам, либо многоэтажным доходным домам. И дореформенные типы Островского почти совсем исчезли: картуз и старомодный цилиндр сменился котелком, долгополый сюртук - смокингом и визиткой, вместо сапог бутылками мы видим американские штиблеты, вместо окладистых бород бритые лица либо по-европейски подстриженные бороды, даже знаменитые купеческие выезды с пузатым кучером и жеребцами хвост трубой вытесняются автомобилями".
В истоке улицы строй низкорослых зданий в 1883 году разорвал "доходный дом" высотой в пять этажей. В нем все квартиры сдавались в наем ради извлечения дохода. Отсюда возникло название этого нового типа жилых построек, пришедших на смену усадьбам, купеческим домам с лавками, где наверху жил хозяин, а внизу шла торговля. Новый "многоэтажный дом" на Пятницкой, 8, построил Михаил Чичагов, прославившийся как строитель театров. За 3 месяца и 25 дней он возвел в Петровском переулке крупнейший в городе частный драматический театр Ф. Корша с залом на 800 мест. Его великолепную акустику ценили итальянские певцы, часто гастролировавшие в старой Москве. Родной брат Михаила - Дмитрий Чичагов проявил себя в архитектуре "русского стиля". В этом духе на Красной площади всем известен его шедевр - здание Московской городской думы. (Тут был музей Ленина.) Отец архитектора Николай Чичагов всю жизнь занимался Кремлем. Три его сына Дмитрий, Михаил, Константин и внук Алексей составили династию архитекторов Чичаговых. Она оборвалась на Алексее, успевшем до мировой войны и революции построить несколько доходных домов в центре.
До недавних дней доходные дома выводились за черту искусства. А между тем у каждого - свой яркий образ, созданный архитектором-художником. Ни один такой дом не похож на другой. И не вина архитектуры, что квартиры на одну семью при капитализме превратились в "коммуналки" при социализме.