в Париже; избрание такого человека свидетельствовало, сколь
Александр чувствовал важность сего места, и даже могло быть
приятно для самолюбия консулова. К общему изумлению, мы увидели,
что граф Марков пишет свое имя под новым разделом германских
южных областей в угодность, в честь Франции и к ее сильнейшему
влиянию на землю немецкую; но еще с большим изумлением мы
сведали, что сей министр, в важном случае оказав излишнюю
снисходительность к видам Наполеона, вручает грозные записки
Талейрану о каком-то женевском бродяге, взятом под стражу во
Франции, делает разные неудовольствия консулу в безделицах и,
принужденный выехать из Парижа, получает голубую ленту. Можно
было угадать следствия... Но от чего такая перемена в системе?
Узнали опасное властолюбие Наполеона? А дотоле не знали его?..
Здесь приходит мне на мысль тогдашний разговор одного молодого
любимца государева и старого министра. Первый, имея более
самолюбия, нежели остроумия, и весьма несильный в государственной
науке, решительно объявил при мне, что Россия должна воевать для
занятия умов праздных и для сохранения ратного духа в наших
армиях; второй с тонкою улыбкою давал чувствовать, что он
способствовал графу Маркову получать голубую лету в досаду
консулу. Молодой любимец веселился мыслию схватить ее в поле с
славным Бонапарте, а старый министр торжествовал, представляя
себе бессильную ярость Наполеона. Несчастные! Одним словом,
история Маркова посольства, столь несогласного в правилах, была
первою нашею политическою ошибкою.
Никогда не забуду своих горестных предчувствий, когда я,
страдая в тяжкой болезни, услышал о походе нашего войска...
Россия привела в движение все силы свои, чтобы помогать Англии и
Вене, т.е. служить им орудием в их злобе на Францию без всякой
особенной для себя выгоды. Еще Наполеон в тогдашних 52
обстоятельствах не вредил прямо нашей безопасности, огражденной
Австриею, Пруссиею, числом и славою нашего воинства. Какие
замыслы имели мы в случае успеха? Возвратить Австрии великие
утраты ее? Освободить Голландию, Швейцарию? Признаем возможность,
но только вследствие десяти решительных побед и совершенного
изнурения французских сил... Что оказалось бы в новом порядке
вещей? Величие, первенство Австрии, которая из благодарности
указала бы России вторую степень, и то до времени, пока не
смирила бы Пруссия, а там объявила бы нас державою азиатскою, как
Бонапарте. Вот счастливая сторона; несчастная уже известна!..
Политика нашего Кабинета удивляла своею смелостью: одну руку
подняв на Францию, другою грозили мы Пруссии, требуя от нее
содействия! Не хотели терять времени в предварительных сношениях,
— хотели одним махом все решить. Спрашиваю, что сделала бы
Россия, если бы берлинское министерство ответствовало князю
Долгорукову: «Молодой человек! Вы желаете свергнуть деспота
Бонапарте, а сами, еще не свергнув его, предписывали законы
политике держав независимых!.. Иди своим путем, — мы готовы
утвердить мечом свою независимость». Бенигсен, граф Толстой