защитил нас. Нет сомнения, что благородные сыны Отечества готовы
были тогда на великодушные жертвы, но скоро общее усердие
простыло; увидели, что правительство хотело невозможного; 65
доверенность к нему ослабела, и люди, в первый раз читавшие
Манифест со слезами, чрез несколько дней начали смеяться над
жалкой милицией! Наконец, уменьшили число ратников... Имели 7
месяцев времени — и не дали армии никакой сильной подмоги! За то
— мир Тильзитский... Если бы правительство, вместо необыкновенной
для нас милиции, потребовало от государства 150 т[ысяч] рекрутов
с хлебом, с подводами, с деньгами, то сие бы не произвело ни
малейшего волнения в России и могло бы усилить нашу армию прежде
Фридландской битвы. Надлежало бы только не дремать в исполнении.
В случае государственных чрезвычайных опасностей и жертв, главное
правило есть действовать стремительно, не давать людям
образумиться, не отступать в мерах, не раздумывать. Я читал
переписку русских воевод при Лжедимитрии, когда мы не имели ни
царя, ни Совета Боярского, ни столицы: сии воеводы худо знали
грамоте, но знали Россию и спасли ее самыми простейшими
средствами, требуя друг от друга, что каждый из них мог сделать
лучшего по местным обстоятельствам своего начальства. Сию статью
заключу особенным примечанием. Во время милиции все жаловались на
недостаток оружия и винили беспечность начальства: не знаю,
воспользовались ли мы опытом для нашей будущей безопасности?
Арсеналы наполняются ли пушками и ружьями на всякий случай? Слышу
только, что славный Тульский завод приходит в упадок, что новые
паровые машины действуют не весьма удачно и что новые образцовые
ружья причиною разорения мастеров... Так ли?
Все намерения Александровы клонятся к общему благу. Гнушаясь
бессмысленным правилом удержать умы в невежестве, чтобы
властвовать тем спокойнее, он употребил миллионы для основания
университетов, гимназий, школ... К сожалению, видим более убытка 66
для казны, нежели выгод для Отечества. Выписали профессоров, не
приготовив учеников; между первыми много достойных людей, но мало
полезных; ученики не разумеют иноземных учителей, ибо худо знают
язык латинский, и число их так невелико, что профессоры теряют
охоту ходить в классы. Вся беда от того, что мы образовали свои
университеты по немецким, не рассудив, что здесь иные
обстоятельства. В Лейпциге, в Геттингене надобно профессору
только стать на кафедру — зал наполнится слушателями. У нас нет
охотников для высших наук. Дворяне служат, а купцы желают знать
существенно арифметику, или языки иностранные для выгоды своей
торговли. В Германии сколько молодых людей учатся в университетах
для того, чтобы сделаться адвокатами, судьями, пасторами,
профессорами! — наши стряпчие и судьи не имеют нужды в знании
римских прав; наши священники образуются кое-как в семинариях и
далее не идут, а выгоды ученого состояния в России так еще новы,
что отцы не вдруг еще решатся готовить детей своих для оного.
Вместо 60 профессоров, приехавших из Германии в Москву и другие
города, я вызвал бы не более 20 и не пожалел бы денег для