Правительство наше крайне заботится о лучшем курсе, но хочет
невозможного. Пока не восстановится свободная морская торговля,
дотоле не будет равновесия в привозе и выпуске товаров, не будет
иностранцам нужды в русских деньгах для закупки большого
количества наших произведений. Новым Манифестом о тарифе мы
позволяем все вывозить, а многое для ввоза запрещаем; но много ли
кораблей найдем для первого? Здесь видим новую неудобность.
Позволяют, например, выпуск шерсти, т.е. сводят иностранных
купцов с нашими, — бой весьма неравный: иностранцу выгодно дать
за пуд ее 2 червонца, как и прежде: тогда червонец стоил 3½, а
теперь он стоит 12 р., — следственно, и мы, имея в шерсти
необходимую надобность для делания сукон, будем давать за пуд 25
р. — гораздо более, нежели втрое, в сравнении с прежнею ценою, и
почти вдвое, в сравнении с нынешнею! Теперь спрашиваем: намерено
ли правительство возвысить цену солдатских сукон в России, что
должно быть неминуемым следствием вывоза шерсти? Если бы курс
упал только соразмерно с уменьшением цены бумажек в России, то мы
могли бы без убытка купечествовать с Европою и торговаться в цене
наших собственных произведений. Но теперь французы, голландцы,
немцы имеют слишком много выгод перед нами и могут в совместном
торге разорить покупщиков русских. Сошлемся на хитрых англичан:
для общей пользы желая у себя дешевизны некоторых вещей, они
запрещают их вывоз. Отпуск шерсти может ли приметно улучшить
курс? Но весьма приметно возвысит цену ее в России. Давно ли
правительство употребляло самые несправедливые средства, чтоб 87
иметь дешево сукна для войска? На вольные фабрики налагали оброк,
давали хозяину самую малую цену, подчиняли его закону насилия, —
теперь вдруг казна подчиняет себе необходимость платить вдвое за
сукна!
Мысль ограничить ввоз товаров, по малому выходу наших,
весьма благоразумная. Я не стал бы жаловаться на правительство,
если бы оно, вместе с сукнами, шелковыми и бумажными тканями,
запретило и алмазы, табак, голландские сельди, соленые лимоны и
проч. Жалею только, что в Манифесте не назначен срок для продажи
запрещенных товаров: под видом старых увидим в лавках и вновь
привозимые — разумеется, тайно. Не будет клейма — и фальшивые? А
кто из покупщиков смотрит на клеймо? Вообще надобно взять
строжайшие меры против тайной торговли: она уносит миллионы. Все
говорят об ней, но у знатных таможенных чиновников уши завешены
золотом! Другое зло то, что лавочники, не ограниченные сроком для
продажи, день ото дня возвышают цену запрещенных сукон и тканей,
а мы все покупаем, пока есть товар. Не надобно давать пищи столь
алчному и бессовестному корыстолюбию!
Впрочем, строгость начальства и верность таможни сделали бы
нечто в пользу нашего курса, но немногое: он бывает полезен
единственно для такой земли, которая более продает, нежели
покупает, сверх того, имеет безопасное существование
государственное, не боится ничего извне и внутри, управляется
духом твердого порядка, не знает опасных перемен, не ждет