Место написания очерка - хутор на Грязнуше. Закончен он был в июле 1880 года. "Визгуновская экономия" напечатана в журнале с посвящением Глебу Ивановичу Успенскому, в отдельном издании это посвящение снято. Судя по рукописи, первоначальное название было "Приказчиков сын". {576}
В списке "Предполагаемых очерков из "Записок Степняка", сохранившемся в памятной книжке Эртеля, он намечал план и фабулу очерка: "Любовь его к крестьянской девушке. Затем женитьба на глупой мещанке", отметил необходимость дать "картины природы: глубокая осень, около реки..." В этом наброске намечавшегося тогда произведения Эртель между прочим записал: "Можно списать с Ив. Всеволодова". Очевидно, он имел в виду конкретный прототип героя - сына приказчика Пармена.
Посылая М. М. Стасюлевичу "Визгуновскую экономию" для сентябрьской книжки "Вестника Европы", Эртель писал: "Сам я и доволен им и нет. То волком, то лисою смотрит на меня этот очерк..." (ЦГАЛИ, ф. 1167, ед. хр. 75, опись 1, № 4316). Эртель подходил к своим произведениям с большой требовательностью, был, как он сам говорил, беспощаден по отношению к самому себе. Он считал необходимым для писателя равняться на больших мастеров - Льва Толстого, Тургенева, Гоголя, Салтыкова-Щедрина.
VII. БАРИН ЛИСТАРКА
Место и дата написания - Усмань, 1880 год, 14 сентября. Относительно этого очерка Эртель пометил в своей записной книжке: "При истолковании характера барина Листарки не забыть того влияния на этот характер, который причинили послереформенные трудные отношения". Автограф не сохранился.
VIII. МОИ ДОМОЧАДЦЫ
Эртель указывает дату написания этого очерка - 24 сентября 1880 года в Усмани.
В архиве Эртеля сохранились только небольшие наброски "Моих домочадцев".
IX. СЕРАФИМ ЕЖИКОВ
Рассказ был написан в Усмани 13 декабря 1880 года. В рукописном отделе ИРЛИ Академии наук СССР хранится беловой автограф рассказа, в основном соответствующий прижизненным изданиям. Все исправления в печатном тексте сделаны {577} согласно данной рукописи (ИРЛИ, Рукоп. отдел, ф. 250, ед. хр. 594).
Эртель колебался в выборе фамилии главного героя и названия рассказа. В плане "Предполагаемые очерки из "Записок Степняка" Эртель сначала назвал задуманный им рассказ - "Чудак", потом "Серафим Чудаков", пока, наконец, не остановился на имени героя - Серафим Ежиков, которое и стало названием рассказа. По-видимому, Эртель придавал этому рассказу большое значение. Вот что писал он 5 ноября 1880 года М. М. Стасюлевичу: "У меня сейчас вполовину готов очерк из Записок Степняка. Очерк зовется "Серафим Ежиков" и имеет предметом народного учителя, принужденного бросить то дело, которое по важности считает выше всего в мире, и уйти из деревни. Оторвать растение от почвы - значит погубить его, - гибнет и Серафим Ежиков. Вырвали же его из почвы - деревни потому, что он несколько широко понимал призвание народного учителя: он не отказывался написать просьбу крестьянам против кулака, не отказывался растолковать им ту или другую противозаконность писаря, старшины, попа и проч. Несмотря на то, что деятельность его была в самом строгом значении этого слова - легальна, его, как неблагонамеренного, выперли. Кончает он печально и действительно уж в качестве неблагонамеренного. Так как последнее будет обозначено у меня только одной фразой в конце рассказа и в остальном я стараюсь быть очень осторожным, то надеюсь, что Сциллы и Харибды избегу. Кончить очерк я думаю в 20-х числах этого месяца..." (ЦГАЛИ, ф. 1167, ед. хр. 75, опись 1, л. 8).
Очень интересно это указание Эртеля на завершение деятельности Ежикова на путях "неблагонамеренности" и на необходимость ввиду цензурных препятствий - "Сциллы и Харибды" - обозначить эту тему лишь одной фразой. Но и этой одной фразы не осталось в рассказе. Мы узнаем о дальнейшей судьбе Ежикова из "Идиллии" и "Addio".
Отвечая Эртелю по поводу присланного им для напечатания в "Вестнике Европы" "Серафима Ежикова", А. Н. Пыпин положительно отозвался о рассказе, отметил значение типа Серафима Ежикова, сказав, что он "очень характеристичен и нов". Кроме того, Пыпин заметил, что "очень хороши и очень нужны" те "несколько более широких замечаний" о современной русской действительности, к которым рассказ дает повод (ф. 349, папка XVII, № 8, письмо от 6 января 1881 г.). {578}
Действительно, повествование Эртеля о трагической судьбе народного учителя, чья благородная деятельность была уже заранее обречена на неудачу, давало повод для глубоких и печальных суждений о бесправии русских интеллигентов, подобных Ежикову, которых царское правительство считало возможным преследовать уже хотя бы за одно то, что они читают Милля!
Показав всю ограниченность народнических иллюзий Серафима Ежикова, Эртель вместе с тем нарисовал с глубокой симпатией образ этого предельно честного человека, самоотверженно преданного интересам народа.
X. ЗЕМЕЦ
Точной даты написания "Земца" мы в письмах и записных книжках Эртеля не находим, но задуман он был еще, очевидно, в 1878 году, потому что в "Памятной книжке" Эртеля за 1878 год в списке "Предполагаемые очерки из "Записок Степняка" мы находим под XXII номером "Земца" с указанием на прототип его героя - "Демшинский Александр Иванов" (ф. 349, № 2).
В письме к отцу от 5 ноября 1881 года Эртель спрашивает: "Как вам понравился мой "Земец"... В нем я взял некоторые черты у Демшинского гласного Александра Иваныча" (ф. 349, папка X, ед. хр. 24).
В этом рассказе Эртелю удалось показать реакционный характер института земских гласных в дореволюционной России, который определялся составом гласных. Трудящееся население устранялось от выборов - гласные избирались землевладельцами, лицами, имевшими недвижимость.
Современники оценили не только типичность образа гласного Онисима, созданного Эртелем, но и другие достоинства рассказа "Земец", в частности поэтическое изображение русской природы. Мастерство Эртеля как пейзажиста отмечали все, кто писал о нем, говорили об этом Чехов и Короленко. Восторженную оценку умения Эртеля увидеть и передать "живую природу" мы находим в отзыве редактора журнала "Русское богатство" Н. Ф. Бажина, в его письме, в котором он благодарит Эртеля за присылку в журнал рассказа "Земец": "Земец" - хорошенькая вещица. Я так мало люблю описания природы, что обыкновенно пропускаю их везде, где бы они мне ни попались, но у вас в "Земце" они совсем другая статья: они до такой степени превос-{579}ходны, что даже мало походят на описание... Кажется, что как будто бы сам едешь в степи и видишь и слышишь все, что в ней совершается, и дышишь вовсе не комнатным поганым воздухом, а тем, степным... Говорят, что у кого-то еще из наших писателей есть хорошие описания природы, - я не знаю; красивые есть, это точно, но живую природу, перенесенную на страницы книги, я увидал только у вас..." (ф. 349, папка XI, № 9/1-4).
XI. КРИВОРОЖЬЕ
Рассказ был написан 16 марта 1881 года в Усмани. В списке "Предполагаемых очерков из "Записок Степняка" Эртель отметил под XXVI номером рассказ, названный им тогда "Мельник и мельничиха", и указал, на реальные прототипы героев рассказа: "Дм[итрий] Федорович] Скляднев и Ольг[а] Мих[айловна] Гостеева". В качество примечания Эртель отметил: "Это можно разделить на два очерка: "Мельничиха" и "Дубоватская мельница". Но, как мы видим, Эртель впоследствии отказался от этого разделения и в "Криворожье" вывел типы "хищников" - мельника и мельничихи.
В редакции "Вестника Европы" рассказ "Криворожье" был встречен положительно. "Все три последние ваши рассказа, - писал 27 апреля 1881 года Пыпин Эртелю, - очень характерны - и мельник в Криворожье, с супругой-стервой, одаренной славянофильским красноречием; и Жолтиков, и Поплешка. Все три - ко времени..." (ф. 349, папка XVII, № 8).
XII. ЖОЛТИКОВ
В журнале "Вестник Европы" рассказ был напечатан с посвящением И. С. Тургеневу. В отдельном издании посвящение было снято.
Рассказ был написан в Усмани; в своей записной книжке Эртель помечает дату его написания - 1881 год, 30 марта. В архиве Эртеля сохранились черновые наброски, из которых мы узнаем, что первоначальное название рассказа было "Почившие" и имя героя было иным. Вот как начинался рассказ: "Когда мне случилось однажды вместо хутора прозимовать в одном уездном городке, с особенным удовольствием узнал я, что хозяин мой Ва-вила Агафоныч, по-уличному "Пехтерь", человек почивший, или, {580} по-западному, "рантьер" (ф. 349, папка 1, ед. хр. 4/к). Потом Эртель отбросил это начало, остановившись на знакомом нам по печатному тексту, и изменил имя героя. В редакцию "Вестника Европы" рассказ был послан под названием "Oxalis tropaeloides".
Рассказ о русском "рантье", о человеке-паразите, живущем на доходы от ценных бумаг, понравился А. Н. Пыпину. Но название рассказа вызвало его возражение. Судя по письму Пыпина к Эртелю от 27 апреля 1881 года, мы можем говорить о том, что Эртель переменил заглавие "Oxalis tropaeloides" на "Жолтиков", в соответствии с желанием А. Н. Пыпина.
В. И. Ленин в своем труде "Империализм, как высшая стадия капитализма" в VIII главе "Паразитизм и загнивание капитализма" писал: "Империализм есть громадное скопление в немногих странах денежного капитала... Отсюда необычайный рост класса или, вернее, слоя рантье, т. е. лиц, живущих "стрижкой купонов", - лиц, совершенно отделенных от участия в каком бы то ни было предприятии, - лиц, профессией которых является праздность" (В. И. Ленин. Сочинения, т. 22, стр. 263).
Рост числа рантье является одним из признаков загнивания, паразитизма капитализма. Нарисовав образ русского "рантье" Жолтикова, Эртель следует за Салтыковым-Щедриным, который в своих "Благонамеренных речах" показал эволюцию "чумазого" Осипа Ивановича Дерунова от владельца небольшого постоялого двора к финансисту, живущему стрижкой купонов.
XIII. ПОПЛЕШКА
Рассказ написан в Усмани 2 апреля 1881 года. Очень лаконичный, экономный по форме, с необычайной выразительностью рисующий трагическую судьбу русского крестьянина-бедняка в пореформенный период, он может быть назван одним из лучших рассказов Эртеля. Не случайно А. Н. Пыпин, высказывая Эртелю ряд своих критических замечаний по поводу некоторых его рассказов, написал: "О "Поплешке" ничего не имею сказать, кроме того, что он мне очень понравился". Чтобы не ослаблять впечатления, которое мог произвести рассказ на читателей, Пыпин хотел даже напечатать "Поплешку" в июньской книжке "Вестника Европы", не соединяя его с другим рассказом Эртеля. Пыпин писал Эртелю: "Он очень оригинален и самой своей короткостью и одинокостью тем больше остановит на себе внимание" (ф. 349, папка XVII, ед. хр. 8, письмо от 27 апреля {581} 1881 года). По-видимому, Эртель не захотел менять нумерацию рассказов (Пыпин предлагал в этом случае тринадцатый номер рассказа переменить на двенадцатый), и "Поплешка" был все же напечатан в июльской книжке, вместе с "Жолтиковым".
XIV. ЛИПЯГИ
"Липяги" были написаны 30 мая 1881 года на хуторе на Грязнуше. Первоначальное название рассказа было "Две ночи".
А. Н. Пыпин писал по поводу рассказа "Липяги" Эртелю, что "рассказ характерен", но вместе с тем он отмечал как недостаток рассказа то, "что вы заставляете обоих героев, и барина и демократа, читать длинные монологи (которые нужны вам для изложения их взглядов). На мой взгляд, эти монологи, недостаточно мотивированные, то есть не вынуждаемые обстоятельствами дела, выходят немного искусственны: едва ли бывают такие в действительности" (ф. 349, папка XVII, ед. хр. 8). По-видимому, Эртель учел критические замечания Пыпина, потому что в печатном тексте рассказа большинство монологов героев передано писателем путем пересказа их содержания от лица рассказчика.
XV. ИДИЛЛИЯ
"Идиллия" была закончена Эртелем 13 июня 1881 года. Характеризуя главное действующее лицо "Идиллии" - реакционера Гермогена Пожарского, Эртель придал ему некоторые черты одного из героев своей ранней, незаконченной повести "Без почвы" (1878), в которой должна была быть обрисована деятельность дворян-земцев, борьба оппозиционных элементов с реакционными. У Гермогена Пожарского есть черты сходства с Андреяном Аристарховичем Белым из повести "Без почвы", вожаком реакционной партии "охранителей". Белый сначала был "скандалезным" защитником крепостного порядка, а после 1861 года, после крестьянской реформы, замаскировался и натянул на себя обличье "земца", но и в земстве он по существу являлся ярым поборником узкосословных традиций и прерогатив. Гермоген Пожарский, как и Белый, охвачен страстью к реакционным писаниям; подобно Белому, он охарактеризован Эртелем как человек без каких-либо нравственных устоев, лицемерный, развратный. Черновые автографы "Идиллии", сохранившиеся в архиве {582} Эртеля, показывают, что в процессе работы над рассказом писатель перенес в "Идиллию" картины масленичного разгула из первоначального варианта рассказа "Офицерша".
XVI. ИНОСТРАНЕЦ ЛИПАТКА И ПОМЕЩИК ГУДЕЛКИН
Рассказ был, очевидно, написан во второй половине 1881 года, судя по тому, что Стасюлевич сообщает Эртелю свой отзыв о рассказе в письме от 21 сентября 1881 года.
Черновые автографы свидетельствуют о том, что первоначальное название рассказа было "П. А. Чумаков с сыновьями". Сохранились и небольшие отрывки, озаглавленные "Ириней Гуделкин", на основании которых можно полагать, что, по-видимому, Эртель думал посвятить Иринею Гуделкину-отдельный очерк, но потом отказался от этого замысла.
Рассказ "Иностранец Липатка и помещик Гуделкин" был напечатан в журнале "Дело", по-видимому, потому, что он вызвал большие возражения у редактора "Вестника Европы" Стасюлевича. Стасюлевич упрекал Эртеля в том, что, изображая в сатирических тонах преклонение капиталиста "иностранца" Липатки перед Западом, Эртель якобы лил воду на мельницу славянофила Аксакова, который ревниво охранял русский народ "от тлетворного Запада".
Стасюлевич предлагал Эртелю внести некоторые изменения в рассказ. Видимо, Эртель не смог согласиться с предложениями Стасюлевича и, не желая поступаться своей точкой зрения, отдал рассказ в другой журнал.
XVII. ОФИЦЕРША
Свое мнение о рассказе М. М. Стасюлевич высказывает в письме к Эртелю от 10 февраля 1882 года. Если учесть, что в письме от 21 сентября 1881 года Стасюлевич говорит еще только о рассказе "Иностранец Липатка и помещик Гуделкин", то можно считать, что рассказ "Офицерша" в его окончательном варианте был написан между сентябрем 1881 года и началом февраля 1882 года.
Первоначальный вариант "Офицерши" не имел ничего общего с окончательным. В архиве Эртеля имеются черновые материалы {583} первой редакции "Офицерши". Учительница-"офицерша", героиня этого рассказа, была изображена Эртелем как отрицательный персонаж, как развратница, которая завершила свою "карьеру" тем, что открыла кабак. Все эти черновые материалы перечеркнуты синим карандашом, и в конце их рукою Эртеля написано: "Многие сцены взяты в "Идиллию" - остальное никуда не годится" (ф. 349, папка I, ед. хр. 4/г).
В "Идиллию" перешли все сцены масленичного разгула, а главные черты "офицерши", героини первой редакции рассказа, Эртель придал учительнице Моргунихе, действующей в "Идиллии".
Вместо этого рассказа Эртелем был написан совершенно другой, ставший одним из лучших в "Записках Степняка". В нем он создал обаятельный образ женщины чистой, честной, которая погибла, став жертвой капиталистической действительности и шатких, "хрупких" идей, во власти которых находилась народническая интеллигенция.
В письме от 25 июля 1888 года к своему другу В. Г. Черткову, известному последователю взглядов Л. Н. Толстого, Эртель высказался критически о своих "Записках Степняка". Но критиковал писатель только лишь их форму, говоря, что "много там описаний, много ненужных чисто субъективных настроений и чувств". "Что касается содержания, - писал Эртель, - то я, разумеется, и теперь не отступлюсь от него, потому что, мне кажется, чувства оно должно возбуждать добрые. Из всех "Записок Степняка" любимый мой рассказ "Офицерша" (Письма А. И. Эртеля, 1909, стр. 71).
Возможно, что любил этот рассказ Эртель и потому, что его героине он передал свою любовь к родному краю. В неопубликованных письмах Эртеля к М. В. Огарковой мы находим высказывания, которые почти целиком совпадают с тем, что мы читаем в рассказе "Офицерша". Так, например, Эртель пишет М. В. Огарковой о своей любви к степному кургану, и так же любит курган и "офицерша", героиня рассказа Эртеля. Вот выдержка из письма Эртеля от 1 мая 1882 года: "Есть в версте от нашего хутора Курган. Я люблю его. Лучшие из писаний моих выношены там, и лучшие часы в моей жизни проведены там же. С него далеко видно. Необъятная даль привольно разбегается во все стороны. Синеют кусты, темнеет лес, пестреют поселки, и бесконечно убегают поля... И когда я лежу на Кургане, грудь моя расширяется, и кажется мне, что инстинкты орла вмещаются в ней. Сердце сладостно ноет, мысли как птицы реют... И хорошо и больно. Сегодня я был там. Вдали стояло марево, и синий лес трепетал в его вол-{584}нах. Зеленые поля уходили вдаль неизменной низменностью. Там белел хутор. В бледном небе тянулись облака, и прохладный ветер резко тревожил воздух. Жаворонки наполняли окрестность веселыми звуками. Я сел на возвышенности. Боже, как мне стало грустно и какая печаль обняла мою душу".
И за необъятными равнинами, полями, курганами пред умственным взором писателя встает печальный и прекрасный образ всей России, его любимой, страдающей родины. "Ах, дорогая моя, как я рыдал на моем любимом кургане перед лицом этих необъятных равнин, всю мою жизнь возлелеявших... - писал Эртель М. В. Огарковой в более позднем письме. - Больно, жалко, грудь рвется, по лицу текут слезы... Ох, что это... Родина моя, отчего ты такая печальная!" (ф. 349, папка XXI, ед. хр. 2).