Где-то она теперь, эта Дуня?.. Работает ли, и день и ночь не разгибая спины, обшивая и мужа и детей, поспевая и на жнитво в поле, и на молотьбу в риге, и на поденную работу к купцу иль к барину?.. Надорвала ли она свои молодые силы на этой ежедневной, ежечасной работе, и сгинула ль ее девичья красота, и здоровый, смуглый румянец заменился зеленоватой бледностью, а высокая, крепкая грудь высохла как щепка, или вынес все невзгоды железный организм, и она по-прежнему бойкая, статная, красивая?..
А холод уж пронизывал меня насквозь... Тело дрожало и ежилось под сырым платьем. Воротник, на несколько минут согревший меня, не помогал уже... Я отворотил его от лица.
Вьюга опять немного стихла. Яков покрикивал на лошадей. На сероватом фоне волнующегося снега показался лес, дремучий-предремучий...
- Яков, сходи-ка, что за лес, - не сад ли панкратовский?
Яков идет... Я с лихорадочным нетерпением всматриваюсь в его удаляющуюся фигуру.
- Это бурьян!.. - чуть слышно доносится до меня его крик. - Должно межа аль залоги...
- Марево, - как-то сосредоточенно выговариваю я... Какая-то разнеживающая усталость овладевает мною... В голове - хаос... требуется сильное напряжение воли, чтобы связать этот хаос, чтобы выработать, выдавить из него какую-либо разумную мысль... Этой способности к напряжению не оказывается...
- А-э-й! - слышится из мглы, на этот раз явственно и громко.
- Гри-го-рий! - кричим мы в два голоса.
Впереди что-то зачернело.
- Ты, Григорий?
- Эй, добрые люди!.. {37}
К самым саням нашим подъехала заиндевевшая, лохматая лошаденка; на розвальнях, в которые она была впряжена, белелась какая-то безобразная масса. Из саней вылез тулуп и подошел к нам; снял шапку.
- Здравствуйте... Откелева будете?
- Здорово... Блудим вот... с Малой Березовки... Ты чей?
- Будиловский... Ехал на станцию, тоже сбился...
- Куда держать, как думаешь?
- Держать беспременно на ветер надоть: тут неподалеку либо Тамлык, либо Красноярье должно быть.
- Ну, едем вместе!
- Теперича, знамо, вместе. Авось бог милостив...
Тронулись. Лошаденка, фыркая, шла за нашими санями. Меня клонило ко сну. Желая во что бы то ни стало избавиться от него, я решительным движением руки совсем отворотил воротник... Снег бросился мне в лицо; щеки защипало... Теплое дыханье лошаденки коснулось моей шеи и полилось отрадной струею по спине...
Протяжный гул едва слышно раздался из мглы... Вот еще...
- Это колокол! - радостно вскрикнул Яков и ударил по лошадям.
Поехали на гул. Он становился все ближе и ближе, все слышней и слышней... Лошади, словно почуяв близость жилья, бодро стали переступать по сугробам... Под санями почудилось что-то твердое... Попалась наклоненная ветром растрепанная соломенная вешка... Мы выехали на дорогу. Сонливость мою как рукой сняло...
Скоро черными пятнами показались избы. Колокол все гудел и гудел... Темный высокий силуэт церкви показался перед нами; чуть-чуть сверкнул огонек около нее. Мы направили лошадей к этому огоньку, - оказалась сторожка.
Перезябший, занесенный с ног до головы снегом, я бросился из саней в эту сторожку. Блок на двери пронзительно заскрипел...
С печи свесились чьи-то ноги в лаптях, а потом выглянула оттуда и вся фигура...
- Григорий! Ты тут?..
Обрадованный Григорий соскочил с печи и принялся разоблачать меня. {38}
- Ну, слава богу... Так и думал - замерзли, - торопливо говорил он. Полезайте на печку скорей...
- Да ты-то как сюда попал?
- Плутал, плутал, да и заехал сюда... Я уж тут давишь... тоже насилу отогрелся...
- Это Красноярье?
- Какое там Красноярье - это аж Малый Яблонец!
Я удивился: от Калинкиных двориков до Яблонца считалось пятнадцать верст...
Старые маленькие часы, шипя и как-то захлебываясь, пробили четыре.
"Шесть часов под вьюгой", - подумал я и полез на печь.
Скоро вошел и Яков с новыми спутниками. Их было двое - старик и мальчик. Лошадей поставили под дровяной навес около сторожки. Пришел и сторож, отставной солдат-преображенец, хромой и седой, но еще свежий старик. Он объяснил, что Григорий разбудил его в два часа, рассказал в чем дело, и он сейчас же отправился звонить в колокол, по опыту зная, какое это хорошее пособие для заблудившихся в степи во время вьюги.
Все обошлось благополучно. Никто из нас даже и носа не обморозил, вероятно благодаря тому, что с самых двориков дул талый, полуденный ветер и стало опять морозить уж недалеко от Яблонца.
Измученный впечатлениями адской ночи и пригретый теплой печью, я задремал...
Спал я немного: сдержанный говор разбудил меня. Я открыл глаза. Керосиновая лампочка без стекла коптила потолок, разливая темно-багровый, мигающий свет. Часы проворно тикали; где-то мурлыкала кошка; кто-то пронзительно храпел...
Говор слышался с палатей.
- Стало быть, ты, таперича, ходоком будешь от обчествa? - задавал вопрос сиплый баритон, очевидно принадлежавший сторожу.
- Ходок, ходок, братик ты мой, это ты верно... - отвечал ему добродушнейший голос с какой-то тягучей, плавной интонацией. {39}
- Куда ж ты, таперича, примерно сказать, бредешь?
- А бреду я, братик ты мой, в Томскую, - для осмотра, значит...
- Это, к примеру, насчет новых местов?
- Да, да. Мир препоручил на мою волю: осмотреть, разузнать: как земли, как что...
- Вы что ж, стало быть, целым селом норовите туда?