- Чудак ты!.. Ах, какой ты чудак!.. Ты видел: успели которые получили...
- Ты в управу ходил? - уже с сердцем спросил Архип.
- Ну, ходил...
- Секлетаря видел?
- Ну что же - видел...
- Секлетарь просил с тебя три целковых?
- Ах, Лукич...
- Нет, ты мне скажи: просил?
- Ну, просил...
- Просил! - передразнил Архип и с пренебрежением добавил: - Ну, рохля ты после этого и есть!
- Ах, как ты не можешь понять!.. Пойми - нельзя так... Нельзя, и я не мог... Ты какой-то чудной, Архип Лукич... Как же это так взятку... Это подло ведь... Это ужасно подло, и я тебе сколько раз говорил...
- Ну ладно, ладно - завел канитель... - снисходительно перебил Ежикова Архип.
Они помолчали немного.
- Так как, Лукич, право, ехать бы нам, а? - опять заговорил Ежиков.
- Чудак ты, паря, погляжу я... Ты глянь за окно-то, видел?
- Несет немного...
- "Несет"? Эх ты!.. Ты посмотри-ка-сь, избу-то видно ихнюю?..
- Что ж, что избу... По ветру бы как...
Архип помедлил ответом и, помедлив, вдруг воззвал, возвышая голос:
- Миколаич!
- Что?
- Ты в тепле?
- Ну?
- Я в тепле? {225}
- Ну?
- Живот в приборе? (Под "животом" Архип, вероятно, подразумевал своего мерина.)
- Ну?
- Хозяин малый приятный?
- Ну?
- Ну, и не мудри.
Ежиков опять что-то стал возражать.
- Мы где ? - опять спросил Архип.
- Ну, на Грязнуше...
- На Грязнуше?.. А Лески где?
- Что ж, по ветру, я думаю...
- Нет, ты мне скажи: Лески где?.. Сколько от их ворот, вот что, милый ты человек, мне скажи...
- Пятнадцать, семнадцать...
- Хватай выше!
- Ну, двадцать, наконец...
- Хватай выше!
Наконец помирились на двадцати двух верстах.
- Ну, ты и молчи, - наставительно заключил Архип, - сделай ты милость, помолчи!.. И я тебе прямо, Миколаич, скажу: вот видишь, сижу я на печке, в тепле, а Иваныч, ихний работник, за кулешом пошел... И нахлебаюсь я этого самого кулешу да опять на печку и залезу... И скажи ты мне тогда: "Архип! вот тебе осыпучая деньга - ступай в Лески". Ну, и как ты полагаешь, какой мой ответ будет?.. (Архип немного помолчал.) А возьму я вот эдак-то, милячок ты мой, да на другой бок и перевалюсь... (Послышалось некоторое шуршание, как будто и в самом деле Архип повернулся на печи) - вот тебе весь мой ответ!
- Да как же, Архип, ты не хочешь понять, - умоляющим голосом возразил Серафим Николаич, - как ты не хочешь понять, что нам придется... даром все это!.. Заплатить, знаешь ли, надо...
- Что ты толкуешь, толкушка! - вдруг горячо и убежденно воскликнул Архип, - нешто в таком разе берут деньги... Чудачина ты... Тут произволение!.. Мы не зря как... - А еще ученый!.. Эх!.. Ты прямо так и так: Миколай, мол, Василич, я ежели простою у вас какую малость, вы считать ефтого не могите, потому - планида и все {226} такое... - и с выражением полнейшего презрения добавил: - А еще учили вашего брата!
Ежиков стремительно выбежал из передней. Он был сильно взволнован. Виски и щеки его пылали румянцем, и на лбу мелкими каплями выступил пот.
Мне нет нужды посвящать читателя в те переговоры, которые имел я с Ежиковым по поводу его болезненной деликатности. Скажу только, что между нами было решено приехать мне как-нибудь в Лески и прогостить у него ровно столько же дней и ночей, сколько пробудет у меня он... На этом компромиссе Серафим Николаич успокоился.
Установивши наши отношения, мы засели за чай, Архип, уже успевший нахлебаться кулешу, тоже был приглашен. Он поместился у притолки и с неутомимым усердием истреблял чашку за чашкою. Но, истребляя чай, он в то же время не уставал вести разговоры. И я заметил, что эти разговоры его велись им с ехидной целью: сконфузить, пристыдить учителя и, пожалуй, позабавить меня, выставляя на вид его особенности, уморительно смешные и странные, по мнению Архипа. Он как бы давал мне представление. И, само собою, в представлении этом играл роль воплощенного благоразумия, неизмеримого по своему превосходству над "малодушием" Серафима Николаича.
Так, между прочим, получилось следующее представление.
- Миколаич! - воскликнул Архип с обычным своим угрюмым лукавством.