- А много ли?
- Это чего-с?
- Денег-то много ли, Сазон Психеич?
- Денег две десятки.
Опять наступило молчание.
- Оно, конечно, - произнес один из соседей Крокодила, - оно отчего не дать... - Он крякнул. - Оно дело удобное... Только вот по кабакам, ежели...
Петрович вдруг бросил ложку и обратил смущенное лицо к Крокодилу.
- Что ж, по кабакам, - заторопился он, - я разве что говорю... Я зашел в кабак. Ну, положи мне за это... Я не сто... Я ведь прямо говорю: хоть сейчас...Но только матушка ни в чем тут не повинна. {499}
Крокодил подумал.
- Ну хорошо, Петров, - наконец сурово произнес он, - деньги я матери пошлю... Это пошлю. А уж поучить тебя надо... надо. Вот ужо поучите его, ребята. Слегка, а поучите.
Петрович немного побледнел и осунулся. Все стали есть кашу, и ели с какой-то серьезной сосредоточенностью.
- Вот тоже с Ефимкой что нам делать? - сказал десятник.
- А что?
- Цыгарки курит.
Крокодил снова подумал, но, подумавши, ничего не ответил. Десятник прискорбно вздохнул. После обеда Крокодил помолился и сел в сторонке. Плотники в глубоком молчании выходили из-за стола, медленно крестились на икону и, степенно подходя к Крокодилу, отвешивали ему низкий поклон. Когда эта процедура была кончена, Крокодил вздохнул и произнес:
- Ефим!
К нему подбежал молодой малый, еще без малейшего признака пуха на бороде.
- Ты что же это, Ефим, цыгарки куришь? - спросил его Крокодил.
Тот повалился в ноги.
- Сазон Психеич!.. Век не буду! - молил он.
Крокодил отстранил одну ногу, вероятно для того, чтобы Ефимке удобнее было валяться по земле, и несколько минут равнодушно смотрел на него.
- Ежели простить его на первый раз, - вопросительно произнес он, ежели теперь простить его, а в другой - выпороть?
Все молчали.
- Егорыч, потряси-ка его за виски! - сказал Крокодил.
Десятник усердно вцепился в Ефимкину голову и пребольно оттрепал его. После трепки Ефимка снова поклонился в ноги Крокодилу и, сдерживая слезы, скрылся в толпе. Там его встретили осторожным хихиканием.
- Ну, ступайте, я сосну малость, - вымолвил Крокодил, и плотники тихою гурьбою вышли из избы. Остались десятник Егорыч и я. {500}
- Мы в пятницу Фому пороли, - кратко заявил Егорыч.
Крокодил зевнул.
- Скверным словом выругался, - продолжал Егорыч.
- Что ж, это хорошо, - лениво отозвался Крокодил, преодолевая новый зевок.
Я простился и ушел. Вслед за мной пошел и Егорыч.
- Почитаете вы Сазона Психеича, - сказал я.
- Отец!.. - с чувством ответил Егорыч. - Мы с ним свет увидели. Теперь ведь против наших артельных порядков хоть всю Рязань обойди, - не найдешь. Что насчет строгости, что насчет чести... Нас ведь и господа помещики за это уважают. Лишние деньги платят!
- А много, пожалуй, наживает от вас Сазон Психеич?
- Как, поди, не наживать. Наживает, - хладнокровно произнес Егорыч.
Вечером пришел Крокодил. Свечей еще не зажигали. Он прошел тяжелой поступью в зал и смолк. Мы с Петром Петровичем сидели в кабинете; Олимпиада Петровна суетилась по хозяйству.
- Что он теперь делает? - сказал я, входя в положение Крокодила, оставленного в пустынном зале.
- А спит небось, чего же ему еще делать! - пренебрежительно произнес Петр Петрович.
Но чрез несколько мгновений робкий звук рояля достиг до нас.
Батеев прыснул.
- Ведь это Крокодил играет! - воскликнул он.
Мы тихо подошли к дверям зала. Действительно, неуклюжая и тучная фигура Крокодила виднелась за роялью. Указательным пальцем заскорузлой руки он странствовал по клавиатуре и, видимо, подбирал ноты. Я прислушался: было некоторое сходство с "Лучинушкой". Но часто верный звук сопровождался ужаснейшим диссонансом, и тогда Крокодил тяжко вздыхал.
Принесли свечи, и мы вошли. Крокодил конфузливо поднялся из-за рояля и, отираясь гремящим своим платком, опустился на стул.
- Любишь? - спросил Батеев, указывая на рояль.
- Штука важная, - ответил Крокодил и улыбнулся.
- Ну, погоди, барыня придет. Она тебя утешит.
Мы вступили в посторонние разговоры. Крокодил {501} упорно молчал и потел. Я его попробовал втянуть в разговор. Это оказалось положительно невозможным: он путался и не понимал самых простейших вещей. Часто отвечал совершенно невпопад и, видимо, страдал. Тогда мы его оставили в покое.
- Где же будет барыня? - спросил он немного спустя и покосился на рояль.
- Придет, придет.