Дорога, часто усаженная соломенными вешками, тянулась около реки. Влево - река, вправо - чистое поле... Лошади скоро уморились: снег доходил им почти до колена. Полозья врезaлись... Поехали шагом. Яков то {23} и дело похлопывал рукавицами. Григорий бочком сидел около меня и посматривал, по сторонам.
- А, должно быть, плохо тебе живется, Григорий? - обратился я к нему.
- Чего уж... - Он помолчал немного. - Оно бы и ништо, да вот хлебушко-то... Недостача все... А там ребятенки малы, все сам да сам... Баба тоже хворает, с самых родов... Животом жалится... молоко вот тоже пропало.
- Да ты бы свозил ее к акушерке, что ль, - небойсь, есть земская-то?
- Ну, уж куда там!.. В позапрошлом году так-то бачка помирал... Тоже научили, это, к дохтуру... Приехал я, а он стоит на крылечке, перчаточки надевает - таково сердито! - должно, малы они ему... Тройка тут готова, ямщик... К вашей милости, говорю... "Что?" - спрашивает... Вот - умирает, колотье замучило... Указываю, это, на бачку-то - он в телеге под войлочком лежит, невмоготу ему слезть-то... "Некогда, говорит, пойди к фершелу"... Взял да укатил, только я его и видел... Ну, посмотрел я, это, ему вслед, да еще себя выругал... Для нас ли этот народ заведен! - только присловье одно... Пошел к фершелу... Ну, фершелок, известно, пьяненький: дал чего-то в пузырьке, - пои, говорит...
Григорий замолчал.
- Ну что же, полегчало?
- Кому? Бачке-то? - спохватился он, - известно, помер... Где ж полегчать!.. Дорогой-то еще дюжей его разбило - в два конца-то, почитай, сорок верст... А уж работник был, царство ему небесное, и-и... - он покачал головой. - Как жив-то был - мы все-таки супротив других не плошали: два работника!.. Ну, а теперь, что ж, плохо... Завезешь, завезешь хлебушка с поля... Ну, думаешь, ноне до новины перебьюсь... ан не тут-то было!.. Там продашь на подушное, там за земельку купцу надоть, там засыпку в магазей... туда-сюда, глянь - до поста-то великого еле-еле протянешь... Да и то уж впроголодь. Кабы коровенка - все бы сподручнее...
- Разве нет коровы-то?
- Летось с укциону продали... Барину тут задолжал - не отработал...
Григорий вздохнул.
- Оно бы все ничего, да вот ребятенки-то... Груд-{24}ной-то нудится-нудится, тоска... С утра до ночи ноет... Известно, кабы молочка, глядишь - и справился бы... Теперь вот телочку добыл: у соседа корова сдохла, я ее и взял; две меры ржи отдал...
- Чем же вы маленького-то кормите? - удивился я.
- Махонького-то? Да чем... хлебушка нажуешь с солью...
Он замолчал и старательно начал оправлять полость, покрывавшую мои ноги.
Холодный ветерок подувал в лицо. Он опять понемногу усиливался. Обрывки туч снова сплотились и заслонили редкие звездочки.
Вьюга опять закрутила.
- Калинкины дворики виднеются! - послышалось восклицание Григория, ехавшего впереди. Он поравнялся с санями. Лошаденка его, сплошь занесенная снегом, беспрестанно отфыркивалась и трусила мелкой рысцою. Зипун тоже покрылся белым слоем.
- У... понесло-то!
- А что, Григорий, не перегодить ли нам в двориках? - закричал я ему, - может, опять поутихнет.
- Что ж... Тут знакомый мужичок есть, Андреян Семеныч... Заедемте... Изба чистая...
- Ну ладно!
Переехали какой-то сугроб. В избах замерцали подслеповатые огоньки. Зашумели ветлы около полузанесенных дворов...
Калинкины дворики стояли среди чистого поля; река отходила от них версты на полторы. Все это сообщили мне после. К Панкратову я прежде ездил по иной дороге, минуя дворики.
Мы поравнялись с длинной избою. Два окна выглядывали на улицу и освещали ее. Григорий подошел к окну и постучал; послышались расспросы... Наконец дверь скрипнула, и нас впустили. Где-то на дворе залаяла собака...
Я вошел в избу. Это была просторная сосновая изба, чистая, теплая, с деревянным полом, с "белою" печкою. На столе, накрытом грубою скатертью, лежал непочатый каравай ситного хлеба и стояла деревянная резная соло-{25}ница. В высоком деревянном подсвечнике горела сальная свеча.
Меня встретил хозяин. Это был высокий, статный мужик, с красивым, открытым лицом, с большою русою бородою. Сильная проседь серебрилась у него в волосах; серые глаза глядели умно и насмешливо... По тонким губам бродила какая-то подмывающе-бодрая, слегка лукавая усмешка... Вообще в нем сразу что-то располагало, - есть такие симпатичные лица.
Поздоровались. Я снял шубу и подошел к столу.
- Аль по нужде какой едешь? - спросил меня Андреян Семеныч, бережно вешая мою шубу ближе к печке. Голос у него был приятный и добродушный, но опять-таки с легким оттенком насмешливости.
Я ответил ему, куда еду. Он слегка покачал головой и, накинув полушубок на плечи, вышел из избы. Колокольчики звенели где-то на дворе.
На задней лавке что-то прибирала сморщенная, но бодрая и чрезвычайно подвижная старушка; с палатей выглядывали веселые русые головки детей.
- Что ж, у вас семьи-то только? - спросил я старуху.
Она чуть заметно улыбнулась.
- Нет, сын есть. Да он с женою пошел прощаться к тестю... Должно, гостюют.
Вошли Григорий и Яков, за ними Андреян Семеныч.
- Раздевайтесь-ка да полезайте на печку... Я обсушу зипуны-то... Ты, Григорий, разувайся да положь в печурку лапти-то, они поколева пообсохнут... Ишь, барин-то вас умаял как...
Он насмешливо взглянул на меня.
- Старуха, поищи-ка винца, там, должно быть, осталось; налей ребятам-то по стаканчику...
Старуха засуетилась. Ребята чинно выпили водку и, утеревши полою губы, полезли на печь.
- Ты не выпьешь с дорожки-то?.. Небойсь прозяб... - обратился ко мне Андреян Семеныч.
Я отказался.
- Ну, да оно знамо... - опять-таки насмешливо сказал он, тщательно отряхая Григорьев зипунишко, - шуба-то твоя не этому чета... Мороз-то не вот скоро влезет.
Возражать было нечего... Я посмотрел на часы. {26}
- Много до полночи-то? - спросил Андреян Семеныч.
- Да теперь семь часов.
- Стало быть - пять осталось. Лошадям овса-то надыть? Сенца мы дали.
- Нет... Может, погодка поутихнет, - поедем.
- То-то, смотри... А то овес есть.
- Много считаете до Панкратова?