Я остановился на небольшой площадке на полпути и осмотрелся. Света было достаточно: солнце стояло в зените. Скала круто спускалась в воду. В глубине пещеры отдавалось эхо голосов. Из-за сталактитовых колонн вылетели и начали кружить в воздухе летучие мыши.
Вода была странного голубоватого цвета, но очень прозрачная — озеро казалось бездонным; тепловатая и мягкая, без особого привкуса, она медленно двигалась к самой темной части пещеры. Возможно, озеро было связано с подземной рекой. По словам фермера, уровень воды в нем постоянно меняется. Мы соорудили «лодки» и, передвигаясь по воде то в них, то вплавь, начали кино- и фотосъемку, освещая пещеру магниевыми факелами. В глубине пещеры в сводчатом отверстии начинается канал. Может быть, это и есть выход из озера, ширина которого здесь около ста метров. Неподалеку находится еще один выход в канал. Мы с фермером заплыли в канал. Факел догорел, а зажечь следующий мы не успели. Нас охватила тревога: в кромешной тьме ни проблеска света, а мы в воде держимся за бочку-плотик с укрепленными на ней кино- и фотокамерами. Прошло несколько томительных секунд. Определять по голосам, где главная пещера, мешало эхо. Когда бензиновая бочка стукнулась о скалу, мы двинулись вдоль нее и скоро увидели слабый свет, проникавший в канал из пещеры. Мы спасены!
За площадкой, на которой мы решили немного отдохнуть, виднелся ход еще в одну пещеру. Фермер рассказал, что недавно его старший рабочий-европеец обнаружил в этом месте большой череп какого-то животного. Он так удивился, что выронил факел, но череп около полуметра длиной и тридцати сантиметров шириной выудил и поднял наверх. Музей в Претории, куда направили череп, сообщил, что он принадлежал льву, который, наверное, свалился в расселину.
На обратном пути мы нашли в воде мертвую змею. Наверное, она тоже либо упала сверху, либо подземная река принесла ее из другого открытого грота. Одну из летучих мышей свет наших факелов так сбил с толку, что она свалилась в воду. Мы достали ее палкой. Придя в себя, мышь опять взвилась в воздух.
Бензиновую бочку и автомобильную камеру мы оставили в пещере, а остальной багаж распределили между собой. Начался подъем. Мы снова двигались по одному и несколько раз отдыхали в дороге. Там, где не было ступенек, приходилось подтягиваться на руках.
Только сейчас мы почувствовали, как устали в гнетущей духоте подземного грота. Вокруг нас носились летучие мыши. Плечи, руки и ноги болели, пот лил ручьями. В мозгу билась мысль: «Вперед, только вперед!» Теперь мы поняли, почему фермер дал нам подписать заявление, что мы берем на себя ответственность за предпринятую экскурсию. Откровенно говоря, во время подъема меня не раз охватывал страх. Когда мы наконец выбрались на поверхность, я упал на спину в полном изнеможении. Сердце бешено колотилось. Я почувствовал, что сильно искусал губы. У одного из моих спутников шла носом кровь.
Подъем занял полтора часа. Увидев нас, Стефанус с облегчением вздохнул и пробормотал, что совсем уж было перепугался, — так долго нас не было.
Мы отдыхали, а фермер рассказывал о пещере. Несколько лет назад ее обнаружил топограф Диксон. Он же первым спустился в нее по веревке. Фермер спустился вторым. По его словам, самые страшные мгновения в жизни он пережил, когда висел на веревке и думал, выдержит она или нет. Если бы в этой фантастической пещере можно было установить подъемник, она стала бы одной из самых популярных среди туристов достопримечательностей Юго-Западной Африки. Правда, если бы мы спускались в удобном лифте, пещера не произвела бы такого сильного впечатления: опасность спуска и подъема очень обостряет чувства. Мы разговорились и решили, что в нашем мире опасностей слишком мало, а это притупляет вкус к жизни. И мозг, и тело должны периодически подвергаться встряске и волнениям. В конце концов человек — не механизм.
Как образовались пещера и подземное озеро? Сверху расселина похожа на кратер, но она не вулканического происхождения. Эта доломитовая пещера образована либо эрозией — вымыванием мелового слоя породы, — либо землетрясением. Но бездонное озеро с проточной тепловатой водой — загадка: оно находится в засушливой местности, где выпадает очень мало осадков. Труднее всего объяснить то, что уровень воды в нем изменяется независимо от засушливых и дождливых сезонов. Но уж если на то пошло, вся система подземных озер и рек Юго-Западной Африки — это тайна, которую не могут разгадать ученые. Очевидно одно: в этой части страны есть целый комплекс сообщающихся между собой подземных рек, озер и пещер.
Десять лет назад я побывал на двух озерах-кратерах, Орьикото и Гинее. Они находятся к западу от шахтерского поселка Цумеб, километрах в тридцати одно от другого, и, очевидно, связаны между собой. Я не измерял их глубину, но она наверняка больше нескольких сот метров. Часто их ошибочно считают озерами вулканического происхождения, но на самом деле ото обрушившиеся доломитовые пещеры. В озере Гинее водится редкая рыба (Cichlidae), которая выводит мальков во рту. После динамитных взрывов на поверхность озера всплывают слепые, бесцветные рыбы. Сейчас начинается изучение всех озер-кратеров и подземных рек Юго-Западной Африки. Цель его — выяснить, какой неведомой силе подчиняются приливы и отливы под землей.
Намиб — самая плохая из всех пустынь на земле. Холодное Бенгельское течение приносит в нее из Атлантического океана ледяные туманы, которые перемежаются с сильными песчаными бурями и обжигающими восточными ветрами, дующими с континента. Берег бурлящего Атлантического океана покрыт зазубренными скалами. За ними — бесконечные пустынные равнины. Кое-где на них выступают из песка остатки гор, за миллионы лет сточенных ветрами почти до основания. Геологи утверждают, что это самые старые на земном шаре горы. Кора земли и эти горы образовались, когда течения с Южного полюса охладили кипящую лаву. Так началось отвердевание земного шара, который три-четыре миллиарда лет назад находился в жидком состоянии. Пылающий земной шар, вращаясь, несся в пространстве, а его кора остывала и становилась все толще. То же ледяное течение и палящие ветры Калахари раскололи горы, искрошили их на куски, на песчинки и, почти до основания стерев их, создали эту грозную пустыню шириной в двести километров, которая тянется больше чем на тысячу двести километров от Берега Скелетов на севере до устья реки Оранжевой на юге. Здесь находятся богатейшие алмазные копи. Поэтому пустыня объявлена запретной зоной и охраняется бдительной полицией. Правда, еще лучше сторожит ее природные богатства страшный климат.
Итак, мы едем в пустыню Намиб.
Возвратившись в Гротфонтейн после подземного плавания, мы получили телеграмму от дирекции Объединения алмазных копей с разрешением на въезд в южную часть пустыни, в район концессии компании. Мы долго мечтали о возможности своими глазами увидеть в пустыне скрывающую алмазы береговую линию, которой миллиард лет от роду. До начала дождливого сезона на юге оставалось полтора месяца, и мы решили проехать и заснять на пленку всю пустыню Намиб с севера на юг, а затем направиться в южную часть Калахари, к бушменскому племени ауэн.
Между прочим, в пустыне Намиб дождя не бывает вообще.
К сожалению, нам не удалось сфотографировать одно из интереснейших явлений природы, хотя мы и уловили его запах! Я имею в виду загадочные островки из серной грязи, которые внезапно поднимаются со дна океана под гул подводных взрывов, остаются на поверхности в течение нескольких дней и бесследно исчезают.
В двух местах пустыню Намиб пересекают проложенные рядом шоссе и железная дорога к старому алмазному городу Людерицу на юге и городам Уолфиш-Бей и Свакопмунд (всего в нескольких километрах один от другого) на севере. Подводные толчки бывают как раз с районе этих прибрежных дорог и городов.
Трудно представить себе города более заброшенные, чем Уолфиш-Бей и Свакопмунд, более затерянные среди песков и океанских волн. Здесь можно по нескольку лет ждать дождя. Туман с океана — главный и очень скупой поставщик влаги для местного населения. Уолфиш-Бей в особенности, как и его южный сосед Людериц, ведет непрерывную борьбу с песками: почти ежедневно в полдень из пустыни дует сильный ветер. Он приносит тучи песка, и мощные тракторы, впряженные в специальные плуги, расчищают песчаные заносы на шоссе и железной дороге.
По пути к Берегу Скелетов мы заехали в Свакопмунд за разрешением на проезд дальше на север. Какая благодать вдыхать прохладный, влажный ветерок с Атлантики после сухого воздуха пустыни Калахари! Однако вечером, когда мы сидели на террасе гостиницы и любовались дюнами, пурпурными и золотистыми в лучах заходящего солнца, мы внезапно ощутили неприятный, гнилостный запах сероводорода и услышали со стороны океана далекий грохот, похожий на гром.
— Опять начинается эта ерунда, — произнес хозяин гостиницы, заметив наше удивление. Он рассказал, что с ноября по март грохот слышится очень часто и запах сероводорода держится иногда целыми днями. Нередко ему приходилось наблюдать, как вслед за подводными взрывами над волнами появлялись столбы дыма, а вода становилась красноватой и бурлила. После особенно сильных взрывов волны выбрасывали на берег миллионы мертвых рыб. Рыба гнила, отравляя воздух и привлекая тучи мух. В 1924 году, после одного из самых сильных серных извержений, слой погибшей рыбы растянулся по берегу на триста километров. Иногда облака сероводорода плывут над Уолфиш-Беем и Свакопмундом, и тогда серебряные и медные вещи и выбеленные дома чернеют. Узнав об этом, мы поняли, почему немец, наш сосед по гостинице, называл эти серные извержения «verdammte Schweinerei» («проклятое свинство»).
На этот раз извержение было не особенно сильным. Хозяин рассказал, что после очень мощных взрывов океан на закате становится кроваво-красным, а ночью частички серы мерцают в воде, как светлячки. Изредка сильные взрывы поднимают со дна океана целые грязевые острова. В последний раз это случилось в 1951 году, когда недалеко от Уолфиш-Бея из океанских глубин внезапно всплыли черно-зеленые глыбы. Служащие маяка на мысе Пеликан сфотографировали их. Грязевые острова оставались на поверхности всего несколько часов, после чего исчезли неожиданно и бесследно. Иногда острова плавали на волнах по три-четыре дня. Взрывы в океане никогда не сопровождались землетрясениями на континенте. Значит, толчки возникают только на дне океана.
Выдвинуто много теорий, объясняющих такие выбросы серной грязи. Самую правдоподобную из них я услышал в Кейптауне. Ученый из государственной океанографической лаборатории У. Дж. Копенгаген изучал это явление в сотрудничестве с бактериологической лабораторией Кейптауна. Он сообщил в своем докладе, что широкая прибрежная полоса дна океана в районе Свакопмунда покрыта толстым слоем грязи — остатками диатомовых (кремневых) водорослей (Diatomaceae), содержащих хлорофилл, который окрашивает грязь в зеленый цвет. Водоросли гибнут из-за резкого падения температуры воды, когда из Антарктики приходит холодное Бенгельское течение. Они оседают на дно, гниют и выделяют сероводород, газ с отвратительным запахом, который скапливается в больших «карманах» в слое грязи на дне. Летом по дну океана проходят теплые течения, скопившийся газ расширяется, вырывается из «карманов» и пробивает толщу воды, губя все живое, будь то рыба или водоросли. Наверное, слой дурно пахнущей зеленой грязи на дне очень толст, во всяком случае, настолько, чтобы образовывать целые грязевые острова на поверхности воды.
Еще несколько дней мы ехали вдоль берега, поглядывая на волны в надежде, что вот-вот дно океана проявит признаки жизни, но ничего не произошло. Океан, очевидно, был по горло сыт грязевыми извержениями.
Из Свакопмунда мы направились на север. Проехав пятьдесят километров по берегу, мы увидели русло пересохшей реки. Объявление на щите возвещало, что здесь кончается полицейская зона. Тот, кто поедет дальше без специального разрешения властей, будет оштрафован на крупную сумму, а принадлежащие ему транспортные средства и имущество конфискованы.
На смену прохладному, сырому утру пришел жаркий день. Воздух над бесконечной серовато-белой песчаной равниной подрагивал. На горизонте вставали и таяли миражи: нам виделись поросшие камышом озера и озерца, в водной глади которых отражались силуэты далеких гор. Но мы подъезжали ближе, и они растворялись в колеблющихся волнах горячего воздуха, чтобы снова появиться вдали. Чаще всего миражи появлялись, когда мы были на возвышенности. Мы проехали сто двадцать километров, пытаясь догнать мираж, и оказались на скалистом мысе Кросс, последнем аванпосту цивилизации перед грозным Берегом Скелетов. В одиноком доме живут здесь два европейца и несколько, африканцев, добывают соль и охотятся на морских львов. Утром и вечером побережье окутывает холодный атлантический туман, а днем палит безжалостное тропическое солнце. Единственная живность на мысе Кросс — шакалы, морские львы да морские птицы. В этом заброшенном уголке — только песок, соль да скалы. Растительности здесь нет никакой.
Большие пересохшие соляные озера к югу от мыса Кросс расположены низко, и соленая вода просачивается в них из-под земли. Дно озер изрезано канавками глубиной около метра. Скапливающаяся в них соленая вода высыхает в здешней жаре так быстро, что за две-три недели канавки доверху заполняются плотной массой розоватых кристаллов соли. Рабочие-африканцы разбивают ее на куски и сушат их на солнце, пока они не становятся белоснежными. В канавках опять скапливается соленая вода, и процесс повторяется. Освещенная солнцем соль слепит глаза, приходится носить очень темные защитные очки.
Соль отправляют в Свакопмунд на больших дизельных грузовиках. Дальше ее везут по железной дороге. Все необходимые припасы, даже питьевая вода, доставляются сюда из Свакопмунда. Соль — единственное, что люди добывают здесь для себя!
Холодные течения с юга дают морским львам возможность заплывать сюда, почти к самому экватору. Пожалуй, в мире нет другого такого места, где они тысячами выводили бы потомство на континенте, а не на каком-нибудь скалистом островке.
Начальник станции Клайнштубер повел нас к лежбищу. До него было несколько километров, но рев морских львов уже заглушал гул прибоя. Мы гадали, сколько их, но то, что мы увидели, превзошло все ожидания: берег и скалы, насколько хватал глаз, были густо покрыты шевелившимися, блестевшими на солнце животными.
— Как по-вашему, сколько их здесь всего? — спросил я. — Тысяч восемьдесят! — ответил он.
— Это одно из самых крупных лежбищ в мире.
У морских львов плохое зрение, но острый нюх. Нам пришлось подбираться к ним с подветренной стороны. Как только морские львы почуют незнакомый запах, они, переваливаясь, спешат к воде и шлепаются в волны.
В брачных отношениях у них царит полный беспорядок: самцы бьются не на жизнь, а на смерть за обладание самым большим гаремом, но если молодой самец захочет увести одну-единственную жену у кого-нибудь, его могут закусать до смерти. Он должен ждать, должен сначала вырасти и стать сильным, чтобы защитить и себя, и свою подругу. Старые самцы покрыты рубцами, оставшимися от былых битв, а у некоторых кровоточат еще совсем свежие раны. Самки флегматично наблюдают за кровавыми схватками, а если их партнер оказывается побежденным, вероломно покидают его и присоединяются к гарему победителя. Потерпевшие поражение и истекающие кровью самцы уползают в укромный уголок в скалах и остаются там, пока раны не заживут. По неписаному закону все оставляют их в покое. Клайнштубер показал нам эту «больницу». Там в луже крови, судорожно дыша, лежали два самца. Третий был уже почти мертв. Ночью он пойдет на ужин шакалам.
Там и сям на берегу лежат побелевшие на солнце скелеты и гниющие туши. Запах мертвечины чувствуется даже на большом расстоянии.
Ежегодно в ноябре и декабре станция на мысе Кросс добывает тысячи морских львов. В прошлом году их было забито семь тысяч. Когда мы добрались до цели, «охота» была в разгаре. Рабочие-африканцы ходили по лежбищу и дубинами убивали молодых животных, не успевших вовремя скрыться в воде. Между прочим, дубинами здесь пользуются, чтобы не портить ценную шкуру. Старых самцов, шкура которых не ценится, пристреливают и вытапливают из них жир. Остатки после вытапливания жира идут на изготовление костяной муки. Вес самых крупных животных доходит до восьми тысяч девятисот фунтов. Истребление молодых морских львов дубинами может показаться жестоким, но ведь сами морские львы не менее безжалостны в битвах между собой.
Такая охота далеко не безопасна. Разъяренный крупный самец часто бросается на охотника, сбивает его с ног и сильно кусает. На небольшом кладбище возле станции есть могилы трагически погибших охотников.
По пути к станции мы видели среди скал тощих голодных шакалов. Клайнштубер рассказал нам, что иногда голод заставляет их воровать и пожирать обувь, которую рабочие-африканцы оставляют на скалах.
Мыс Кросс — историческое место. На выступающей дальше других скале, о которую океан разбивает волны, рассыпающиеся высоко в воздухе каскадами водяной пыли, стоит большой каменный крест. В этом месте в 1484 году ступил на землю Юго-Западной Африки первый европеец, португальский мореплаватель Диего Кан. Перед тем как покинуть негостеприимный берег, он установил на скале железный крест, который должен был означать, что страна принадлежит Португалии. На кресте был королевский герб Португалии и надпись на латинском языке:
Крест, незамеченный и забытый, простоял на пустынном берегу больше четырехсот лет. Диего Кан так и не вернулся в Португалию. Он умер, не закончив путешествия. Только в 1892 году крест был обнаружен немецким военным патрулем. Позднее его вывезли и поставили в военно-морском музее в Киле. Но нечистая совесть не давала покоя немецкому кайзеру. Он распорядился сделать копию креста из гранита и установить ее на том же месте. Правда, на новом кресте сидел германский орел!
К северу от мыса Кросс лежит Берег Скелетов, который на древних мореходных картах обозначен как Берег Кораблекрушений. Это самый опасный, после полярных, район побережья: подводные рифы, а за ними непроходимая пустыня и одинокие горы. Мы проехали несколько миль среди дюн Берега Скелетов, но вынуждены были вернуться. Дорогу нам преградило русло высохшей реки, доверху наполненное зыбучими песками, да и разрешение на въезд было выдано для группы автомобилей, а не для одного.
Протянувшийся на много километров пустынный берег усеян обломками кораблей, затонувших в Атлантическом океане или выброшенных на скалы. Бенгельское течение часто выносит на прибрежный песок доски. Обломкам, что лежат в дюнах далеко от берега, по нескольку сотен лет. Выбеленные солнцем человеческие кости рассказывают о страшной судьбе потерпевших кораблекрушение или искателей приключений, отправившихся за алмазами, но погибших от жажды. Шакалы и грифы обглодали, а солнце и ветер выбелили кости.
Полная опасностей пустыня привлекает многих охотников за алмазами. В запретной зоне можно найти оставленные ими бутылки из-под виски, пустые консервные банки. Несколько лет назад геологическая экспедиция обнаружила на песке следы колес автомобиля-амфибии, непонятно каким образом забравшегося так далеко. Не так давно в этих местах бродили бушмены, так называемые береговики, но сейчас они вымерли, и только их скелеты говорят, что здесь когда-то жили люди.
Спасение к потерпевшим кораблекрушение здесь может прийти только с моря. В живых оставались очень немногие. Среди таких счастливцев были два датчанина, которые в 1950 году, валясь с ног от жажды и усталости, добрались до станции на мысе Кросс. Отдохнув несколько дней и набравшись сил, они сделали такую запись в журнале станции:
«20 июня 1950 года наша яхта «Дан» потерпела крушение в пятидесяти милях отсюда. Мотор и некоторое другое имущество удалось спасти. Мы пошли на юг. Мы не знали, где находимся, но через два дня нам посчастливилось набрести на эту станцию. Очень благодарны г-ну Оффену за безграничную доброту и гостеприимство, которые он нам оказал.
Оффен был в то время начальником станции. Датчане, братья Нильсены, тридцати шести и двадцати четырех лет, отправились из Дании в далекое путешествие на своей яхте длиной в двадцать четыре фута. Отплыв из Копенгагена, они прошли Кильский канал, но их выбросило на берег недалеко от Гибралтара. Они отремонтировали яхту и продолжали идти вдоль берега Западной Африки. Здесь путешествие закончилось катастрофой: яхта разбилась о скалы. Если бы они оказались немного дальше к северу от мыса Кросс или пошли на север, а не на юг, то сейчас и их скелеты лежали бы в этой дикой местности. Нильсены потеряли всякую надежду остаться в живых. Они были совсем без сил, когда добрались до мыса. Якоб проработал на станции полтора года, а Мартин направился на юг, в Капскую провинцию, куда затем приехал и его брат.
На следующий день мы отправились в обратный путь, в Свакопмунд. После захода солнца туман с океана серой стеной накатился на берег. За несколько минут температура упала больше чем на двадцать градусов, стало сыро и холодно. Обычно ровная и сухая поверхность соляных озер стала липкой и скользкой, и в наступившей темноте нам приходилось почти ощупью двигаться по дорожной колее, потому что свет фар пробивал туман всего на несколько метров. Мы завернулись в одеяла, но все-таки дрожали от холода. Ледяной туман в пустыне напоминал прикосновение смерти. Когда мы останавливались, чтобы протереть ветровое стекло, со стороны океана слышался глухой грохот подводных взрывов.
В полночь мы были в Свакопмунде.
— Река под пустыней! Правда, она ненадолго прячется под землю, но… вода под пустыней! Обязательно посмотрите это чудо, когда поедете на юг по пустыне Намиб, — говорил нам в Виндхуке доктор Эрнст Шерц, с которым мы советовались о последнем этапе нашего путешествия.
Как и многие другие достопримечательности Юго-Западной Африки, эта река не отмечена на картах, потому что находится в отдаленном районе, между полицейской зоной и «Шпергебит № 2» — запретной алмазной зоной в центральной части пустыни Намиб. Называется подземная река Сезрием. Это слово попало в язык африкаанс от буров и означает «шесть быков в упряжке».
Итак, направляемся к реке Сезрием: из Свакопмунда едем в Уолфиш-Бей через гигантские дюны, по колее пересекаем Намиб и, выехав из царства песка, оказываемся в дикой каменистой местности. На плато резвятся стада антилоп. Иногда в стаде виднеются два-три страуса.