Опухшими, кровоточащими губами она целовала завернутое в палас тело и шептала:
- О дитя мое! Почему я тебя отпустила! Почему я позволила тебе идти! Почему ты лишил меня надежды, сынок! Почему сломал мою жизнь, малыш?! Я не смогла сыграть твою свадьбу, малыш! Не смогла обнять твою невесту! Да буду я жертвой твоих ран, мой сынок! Смерть твоя - это и моя смерть, сынок! Чтоб отсохла рука, убившая тебя! Чтоб отсох язык твоего врага! Ты, моя детка, чище цветка...
Ханумсолтан едва оттащили от тела. Слезы катились по лицам и бородам умудренных жизнью аксакалов квартала Иманлы. Тихие слова матери размягчили самые жестокие сердца... Ага Расул и Гаджикиши, стоя в воротах дома покойного, принимали соболезнования приходивших на траурную церемонию. Они, разумеется, не считали себя виновниками постигшего семью несчастья, но их потрясло единодушие, с которым простые люди восприняли трагедию матери, лишившейся сына.
Гаджикиши, который совсем недавно сравнивал убитого с псом, к которому не желал приходить и после смерти, будто забыл свои обещания и клятвы. Кровь смыла с имени купеческого дома пятно, поэтому Ага Расул гордо поднял голову...
Ханумсолтан еле передвигала ноги, словно безропотную овечку ее увели в дом. Она все оглядывалась, тихонько повторяя:
- Умоляю вас, ради аллаха всевышнего, дайте мне насмотреться напоследок на мое дитя, дайте мне его поцеловать!
Аксакалы квартала спешили. Прежде всего, по древним обычаям, покойного надо успеть похоронить до захода солнца. С другой стороны, разумные старики решили, что все следует сделать без вмешательства губернского начальства и "урусов". Надо было избежать суда и следствия, ведь большинство безусловно понимало, что убийство совершено Исмаилом во имя чести рода. Нельзя допустить, чтобы погибла семья: один сын уже мертв, второго, если дознаются, засудят и сошлют в Сибирь. Это решение аксакалов было на руку и тем, кто подогревал страсти, кто травил братьев, кто был подстрекателем кровавого убийства. Они не хотели, чтобы разбирательством занялся "Урусский суд". Расследование могло вскрыть тайны Базара. Вот почему в Мануфактурных рядах было тихо и безлюдно. Большинство жителей Шемахи отправились на молитву в мечети или находились на траурной церемонии. По давним народным обычаям, в дом, где люди прощаются с уходящим навечно, может прийти каждый и каждому откроют дверь, если он даже преступник, недаром наши деды говорили: "Не дай аллах, чтобы чья-нибудь дверь открывалась перед незваными гостями по случаю траура..."
По опустевшему Базару шагал со своим сладким грузом на голове лотошник Сирота Гусейн и пел только что сочиненную им грустную песню:
Брат, кинжал мне не готовь,
Вспомни матери любовь
И твоя прольется кровь...
Брат, не обвиняй меня!
Брат, не убивай меня!
Посмотри, журчит родник,
Посидим, съедим шашлык
Клевета исчезнет вмиг.
Брат, не обвиняй меня!
Брат, не убивай меня!
Мало на земле я жил,
Мало песен я сложил,
Крик мой на устах застыл.
Брат, не обвиняй меня!
Брат, не убивай меня!
Брат, внемли моим мольбам:
Брось кинжал к моим ногам,
Дай отпор клеветникам.
Брат, не обвиняй меня!
Брат, не убивай меня!
Зла не сделав никому,
Я, певец, сошел во тьму.
Кто мне скажет, почему?
Брат, не обвиняй меня!
Брат, не убивай меня!
У тех, кто слышал эту песню, слезы наворачивались на глаза. Вся история короткой жизни молодого Мухаммеда вставала перед глазами. Чудовищная, нелепая смерть от руки брата только теперь предстала перед людьми в своей реальности.
... Сирота Гусейн разносил по Базару сладости и свою грустную прощальную песню. Он знал, что очень скоро эта песня будет у всех на устах. Быстро забывающие любое горестное событие шемахинцы начнут петь эту песню даже на свадьбах. Пусть хоть так они вспоминают о своем молодом поэте Мухаммеде Сафе...
А во дворе дома покойного купца Гаджи Гусейна завершалась подготовка к похоронам самого младшего из его трех сыновей. Для сотворения поминальной молитвы раздали деньги моллам. В парчовые платки и куски ткани завернули медные подносы с поминальным сдобным хлебом и специально приготовленной халвой. Маленькие мальчики подняли подносы, похожие на праздничные свадебные подношения, и поставили их себе на голову. Молодые парни из квартала подняли катафалк, на котором лежало завернутое в саван тело, и двинулись в сторону кладбища Шахандан. Впереди процессии шествовал квартальный молла Иманлы. За ним шли видные люди квартала, а может быть, и города. Здесь был и мануфактурщик Гаджи Кадыр, Кербалаи Ганбар - сосед братьев, Гаджи Асад, Мешади Алыш и другие. Весь Мануфактурный ряд был здесь. Многие пришли сюда, испугавшись, что на них падет подозрение. Как будто не они четыре дня назад устроили травлю Исмаилу, издевались и смеялись над ним, толкнув его на путь братоубийства. Замыкали шествие мальчики с поминальными подносами на головах.
Только мужское население города провожало покойного. Женщин среди провожавших не было. Не в обычаях ширванцев допускать женщин на кладбище в день похорон. Дома, разложив на полу окровавленную одежду Мухаммеда, они причитали и стенали: "Без свадьбы, дитя, вай! Без свадьбы, дитя, вай!" Стоны и крики долгое время неслись из дома, откуда вышла траурная процессия.
Среди тех, кто шел за катафалком, были и члены поэтического меджлиса "Дом наслаждения". Здесь и Махмуд-ага, и Сеид Азим Ширвани. У главы шемахинских поэтов сердце разрывалось от боли. И он, и другие понимали, почему погиб молодой человек. Сегодня был траурный день их меджлиса. Ширванские поэты потеряли благородного и прекрасного человека. Черные руки обрушили на них тяжелый удар. Пролилась невинная кровь. Темные, невежественные люди объявили войну поэтам, и дыхание смерти коснулось лица одного из них.
Шедшие впереди Алыш, Закрытый и им подобные молились вместе со всеми у могилы убитого ими же. Лицемерие, ханжество, двуличие приводили Сеида Азима в ужас. Видеть подобное - адовы муки в этой жизни. "О великий аллах! Неужели ты сделаешь так, что несчастный Мухаммед Сафа и на том свете столкнется с ними лицом к лицу? О аллах! Где твоя справедливость?!" На миг Сеиду Азиму показалось, что перед его взором промелькнуло смуглое, полное лукавой усмешки лицо Сафы, его стройная юношеская фигура... Воображение поэта рисовало картины одну за другой, но строки не приходили в голову... Был бы он женщиной, он проливал бы слезы над свежей могилой и получил бы облегчение... Он поэт и призван сочинять стихи, лишь так он может излить свою боль... Ему казалось, что погибший молодой поэт исчез в неведомых высотах небес... "Его тело, которое скоро будет предано земле, было одним из твоих редчайших чудес, о могучий создатель! Какой художник согласится с исчезновением самого прекрасного своего произведения! Как же ты согласился на эту смерть, о великий аллах? Откроются ли небесные врата перед духом того, чья плоть начнет разлагаться в сырой земле? Как это произойдет? Когда? Где истина? В чем она, о аллах? Большинство истин постигается через множество ударов и уколов. О великая созидающая сила, помоги мне постичь истину, вдохнови меня познанием истины!..."
Мухаммеда Сафу провожала только что наступившая весна. Ярко-зеленые нежные листья еще не покрыла пыль, они еще не огрубели от жарких солнечных лучей. Вдоль дороги сквозь влажную землю пробивалась трава.
Оборвали молодую жизнь, не дали вдоволь надышаться, налюбоваться весной и красотой...
Сеид Азим схватил за руку Махмуда-агу и дрожащим голосом прошептал:
- Когда я умру, похороните меня в Шахандане...
Любитель и поклонник поэзии, устроитель и хозяин веселых и праздничных меджлисов Махмуд-ага испытывал чувство глубочайшей скорби. Слова поэта, прозвучавшие как завещание, еще больше усугубили боль в его сердце.
ВТОРАЯ ЛЕЙЛИ
Остановись, мой друг, остановись, я хочу поделиться с тобой... Хочу поделиться, но язык не поворачивается... Не знаю, радоваться или печалиться, что на пути к середине своей жизни мой поэт вновь полюбил. Боюсь, что ты поспешишь с упреками, мол, "седина в бороду, бес в ребро...". Послушай историю возникновения и короткой жизни этого запоздалого чувства - и, возможно, если ты не оправдаешь поэта, как я, то все же не станешь беспощадным судьей ему... На пути к середине своей жизни и к этой любви, верь мне, он не брал мед из каждого цветка, чтобы украсить свою жизнь и свой стих. Его вдохновенный талант и без мимолетных цветов наслаждений был свеж и молод. А когда он пошел навстречу этой любви, он не потерял своих убеждений, не забыл о своих детях... Отвечая на зов любви, он не вычеркнул из своего сердца Джейран-ханум и Сону. Ты скажешь, в одном сердце не могут соседствовать три любимых женщины. И ты в чем-то прав. Но когда ты услышишь короткую повесть, которую я не могу тебе не рассказать, ты увидишь, что каждая из этих женщин занимала в сердце поэта свое место, свое положение, и, по существу, они друг другу не мешали... Разве он забыл Сону? Всю свою жизнь поэт носил в своем сердце имя Соны - царицы фей, ее красота и ум были источником его вдохновения... Всегда с ним рядом была мать его детей, подруга, с которой он шел по жизни, Джейран. Изменял ли он ей? В моем понимании - нет!
Дорогой друг! Я не хочу вернуть тебя в прошлое, наполненное страшными бедствиями, последовавшими за вторым чудовищным землетрясением, происшедшим в Шемахе в 1872 году. И без того еще не затянулись раны, нанесенные первым, второе же разрушило весь Ширван. Помощь ширванцам шла из Баку, Шеки помогали все, кто мог помочь. Ширван переживал тяжелые дни... Чтобы вытащить из-под обломков живых и мертвых, на улицы вышли все мужчины и женщины, оставшиеся в живых.
Друг мой, для того чтобы ты воочию убедился, как страшно было в те дни в Шемахе, я хочу показать тебе лишь несколько картин бедствия, тем более что они имеют непосредственное отношение к нашему рассказу.
Школа Сеида Азима размещалась неподалеку от дома богатого шемахинского купца Гаджи Нуруллы. В тот далекий день Ага начал урок несколько позже обычного: его задержали молоканские и армянские педагоги, пришедшие познакомиться со школой. Поговорив с ними, он вошел в класс и начал урок письма. Раздал детям тетради и ручки, и только приготовился прочесть стихотворение, по которому они должны были проделать письменное упражнение, как внезапно классная комната погрузилась во мрак. Сеид Азим успел подумать: "Солнечное затмение, что ли?", как его окликнули с улицы: