Что касается сеньориты де Визелла, она в самом деле была довольна, что на некоторое время покинет шато Марго-Медок. Тому было несколько причин. Во-первых, уже наступил Великий пост, значит пришел конец забавам и светским развлечениям. Во-вторых, ситуация между четырьмя мужчинами, с чувствами которых она играла так беззаботно, вдруг очень запуталась.
Из них только Оливье ни о чем не догадывался. Но если он вдруг вернется из Парижа, д'Амбаре или Бельмон не замедлят дать ему понять, что Мартен заметил то, о чем не должен был даже подозревать. Оливье будет в ярости. Наверняка поймет, что эти двое...ну, что не он один...А Ричард с Арманом? Что произойдет между ними? И между каждым из них и Мартеном?
"- Собственно, все это так волнующе, - думала она. - но не выйди мы сейчас в море, могло бы дойти до весьма неприятных разбирательств. И вообще могло бы кончиться совсем не так, как бы мне хотелось".
Нет, она совсем не хотела, чтобы все кончилось. Эта игра её забавляла. Занимала её мысли, угождала самомнению, щекотала нервы.
Вначале Арман - Арман, которого она без особого труда отбила у всех прочих женщин. Он признался, что она его очаровала и впервые он влюбился по-настоящему. Едва ли не с первого взгляда! Потом - Ричард! Как же убедительно умел он говорить о своей любви, пробудившейся слишком поздно. Как жалел, что когда-то согласился уступить Мартену свою пленницу. Тогда он руководствовался своей дружбой с Яном, однако оказалось, что дружба эта его ослепила, и вслепую он проиграл свое счастье. Теперь же он желал собрать хотя бы его осколки. разве можно было напрочь отказать? И наконец Оливье породистый, гордый, деспотичный, аристократ из аристократов. И он у её ног! Она восторжествовала над его гонором!
Она могла выбирать среди них, могла колебаться, обещать и не придерживаться обещаний, одарить своими милостями или лишить их без всякого иного повода, кроме собственного каприза. Возбуждала зависть и ревность женщин, замечала жаждущие взгляды других мужчин, убеждалась в силе своего очарования на чопорных гугенотах, наслаждалась замешательством скромных, неопытных юношей.
Порой ей приходило в голову, что не будь она любовницей Мартена, могла бы заполучить мужа даже среди пэров Франции. Мысль эта ошеломляла. Но Мария Франческа её боялась. В такие минуты она ненавидела Мартена, чувствовала, что могла бы его даже убить. И тогда её вдруг охватывали угрызения совести, жалость и сочувствие к этому неустрашимому человеку. Она жаждала вознаградить ещё не нанесенные обиды и все более или менее совершенные измены. Это у неё получалось довольно легко; она поддавалась собственной ветрености и чувственным позывам, которые одолевали тем сильнее, чем сильнее чувствовала она свою вину.
Оставалось однако ещё одно дело, касавшееся этих переживаний и любовных конфликтов. Дело, которое могли разрешить лишь Мадонна из Альтер до Чао и исповедник сеньориты де Визелла, грешной дочери святой церкви.
Дело, касающееся вечности...
Мария Франческа ездила раз в месяц в Периньон - двадцать восемь лье, или французских миль, - чтобы в тамошнем католическом соборе побеседовать со священником о спасении своей души. Благодаря этим вылазкам, или скорее пожертвованиям, следовавшим после каждой исповеди, собор получал довольно солидные средства на свои нужды, а почтенный святой отец округлял сбережения на старость.
Мадонна получала свою долю с этих богоугодных операций при посредстве Генриха Шульца, который согласился почти бескорыстно переводить определенные суммы в Альтер до Чао на украшение собора и алтаря, в то время как в Периньоне в честь её горели две толстые восковые свечи. Этими свечами (по два франка штука!) Мария Франческа искупала вину перед своей покровительницей, столько раз призываемой ею в свидетельницы не совсем совпадавших с правдой событий, как например в случае встречи с графом де Бланкфором. Она не хотела, чтобы они горели перед какой-нибудь иконой, так что священник после бурной дискуссии согласился установить их на специальном постаменте возле кафедры; зато таким довольно сложным образом сеньорита де Визелла оказалась наконец в ладу с собственной совестью.
Из четверых корсарских капитанов, которые по приказу адмирала де Клиссона попали под команду Мартена, двое были его старыми знакомыми по Карибскому морю: Симон Поиньяр командовал средиземноморской бригантиной "Берко", прозванной так по причине склонности к чрезмерной качке даже на небольшой волне, а Гаспар Лику - небольшим фрегатом "Ля Бель". Из двух оставшихся некий Руссо, рыжий как белка, был шкипером "Бижу", стройного корабля, напоминавшего голландский бриг, а последний из этой компании, по прозвищу Тонно, которым был обязан своим округлым формам, исполнял обязанности "первого после Бога" на палубе смахивавшей на корыто барки с высокой надстройкой, что однако именовалось "Серпент марин" - "Морской змей".
Мартен дал в их честь обед в капитанском салоне "Зефира", и прежде чем они успели напиться до потери сознания, представил свой план действий. Сделал он это таким образом, чтобы возникло впечатление, что он испрашивает совета, что им весьма польстило. Потом, когда они уже свалились с ног и уснули, Ян велел развезти их шлюпками на соответствующие корабли, и назавтра в сопровождении Грабинского ещё раз навестил каждого, чтобы освежить некоторые детали в несколько затуманенных головах.
В восемь утра корабли подняли якоря; "Зефир","Берко","Ля Бель","Бижу" и "Серпент Марин" с начинавшимся отливом вышли на середину залива, миновали королевский сторожевой корабль под Пон де Грев и вышли в море.
Двенадцатью часами позднее Август де Клиссон, адмирал Западного флота, получил два важных известия: первое, что тяжелая испанская каравелла в сопровождении нескольких фрегатов показалась к западу от мыса де ля Кубр и направилась на юг вслед за корсарами; второе - что главные силы неприятеля постепенно стягиваются к месту сосредоточения, к северо - западу от Иль д'Йо и Ле Саблес. Оба эти известия были весьма существенны.
В воскресенье после обеда Грабинский, который уже несколько часов не покидал наблюдательного поста на марсе передней мачты, закричал, что видны паруса.
- Пару румбов слева по курсу, - добавил он.
Мартен взобрался по вантам и, взглянув через люнет, увидел их прямо над линией горизонта, а вскоре смог даже убедиться вне всяких сомнений, что принадлежат они испанским кораблям.
Пересчитал. Там были три старомодных холька, несущих по два огромных неуклюжих паруса на каждой мачте, и фрегат, который видимо их эскортировал. Ян подумал, что испанцы должны чувствовать себя в полной безопасности в этих водах, если конвой столь большого тактического значения сопровождает лишь один военный корабль. Ему это казалось несколько рискованным.
"- Разве что по пути дальше к северу конвой собираются усилить, продолжал он мысль. - В таком случае навстречу должны выйти хотя бы ещё с парочку фрегатов. - И обратив люнет к северу, тут же выругал себя. - Как же тебе раньше этого в голову не пришло! Или думаешь, что твой адмирал думает и за тебя тоже?"
Но на севере и повсюду вокруг море оставалось пустынным. Ничто ниоткуда не угрожало корсарам.
"- По крайней мере пока, - подумал он. - Но это следует иметь в виду."
Ян спустился вниз вместе с Грабинским, чтобы убедиться, видны ли уже неприятельские паруса с уровня кормовой надстройки. Оттуда он увидел лишь вершины мачт и верхние реи фрегатов. Значит у него оставалось достаточно времени, чтобы договориться со своими капитанами.
Предвидя, что атака последует на заходе солнца, он взял ещё больше вправо, словно намереваясь уступить дорогу испанцам, и занял последнее место в строю, напоминавшем журавлиный клин или ступени лестницы. Таким образом при внезапном повороте налево вся его флотилия имела бы неприятеля прямо перед собой, а солнце за спиной, причем "Зефир" оказался бы на левом фланге, ближе всех к конвою.
- Наверняка им не придет в голову нас атаковать, - сказал он Стефану. - Для этого они слишком слабы. С другой стороны - сами не ожидают нападения; уже давно тут не случалось ничего подобного.
- Но они могут принять нас за своих, - заметил Грабинский. - И тогда...
- Нет, за своих они нас не примут, - возразил Мартен. Во-первых только "Морской змей", который выглядит так, словно проглотил верблюда, напоминает их корабли. Во-вторых, наш курс должен привести их к выводу, что мы сами стремимся избежать встречи. Они скорее будут полагать, что мы хотим прорваться в Байонну и изрядно трусим. Разумеется, они будут так думать, пока не увидят, что мы разворачиваемся прямо на них. Но тогда будет слишком поздно.
Он снова взглянул в ту сторону, где рассчитывал увидеть испанский конвой, и в самом деле его там обнаружил: пятнышки парусов, освещенных сбоку солнечными лучами. Поднял к глазам люнет, положив его на плечо Стефана.
Три глубоко сидящих судна плыли друг за другом с неравными интервалами. Фрегат опережал их на добрые полмили, держась на правом фланге.
"- Если они чего и опасаются, то только со стороны суши," - подумал Мартен.
Оглянулся на солнце. Оно было точно по правую руку. Чуть наискосок легко балансировал, как танцовщица на канате, "Бижу", дальше нервно покачивалась "Берко","Серпент марин" солидно переваливался с боку на бок и с носа на корму, а впереди всех длинными прыжками поспешала "Ля Бель".
- Великолепно, - довольно буркнул Ян. - Лишь бы только Гаспар не начал раньше времени. Хотелось бы, чтобы солнце немного поспешило...Но невозможно требовать так много от Провидения...
В этот момент Грабинский вздрогнул и отвернулся, а Мартен уловил носом знакомый запах духов.
- Хочешь увидеть их вблизи, Мария? - спросил он не оборачиваясь и вновь направляя люнет на испанские суда.
- Да, хочу, - ответила Мария Франческа после короткого замешательства.
Она немного побаивалась этой колдовской трубы. Ведь не могла же та работать без помощи сатаны...
Мартен высмеивал её опасения, и любопытство боролось со страхом, но до сих пор она так и не отважилась взглянуть сквозь холодно блестевшие стекла. Ей они казались глазницами чудовища.
Теперь Грабинский ощутил её руку на плече. Она стояла вплотную к нему. Ее дыхание овевало его затылок.
- Вижу! - вскрикнула она. - Пресвятая дева, совсем близко!
Мартен наслаждался её удивлением. Велел разглядывать мачты и реи фрегата, допытывался, в какой цвет покрашены надстройки хольков и заметила ли она, какие фигуры у них на носах.
Стефан молчал, стиснув зубы. Пальцы сеньориты коснулись его шеи ниже уха, ласково щекотали кожу, углубились в волосы. Кровь била ему в лицо, стучала в висках, сердце колотилось в груди, как молот. Парень чувствовал, что долго он этого не выдержит, но не знал, что делать, чтобы не выдать. Чтобы её не выдать.
"- Бог мне свидетель, я этого не хочу, - горячечно неслись его мысли. - Не хочу, чтобы она меня касалась, чтобы ей казалось, что и я тоже...Но пусть и он об этом не узнает, ибо мне не поверит. Лучше погибнуть, лишь бы он меня не подозревал, но ведь я ни за что на свете ни слова не скажу против нее."
- "Ля Бель" сворачивает влево! - раздался крик Германа Штауфля, сидевшего на марсе.
Грабинскому показалось, что он падает вниз с огромной высоты. Но нет, он крепко стоял на палубе. Так видимо произошло потому, что прежде он бессознательно стиснул веки, а теперь открыл глаза.
Перед собой увидел он Тессари, который внимательно вглядывался в его лицо. И сердце замерло на миг: Тессари видел!
Тут он услышал за спиной громкую команду Мартена перебрасопить реи на правый галс. И одновременно ощутил, что "Зефир" уже начинает поворот.
Он оглянулся. Мария Франческа стояла в нескольких шагах за ним, опираясь о поручни фальшборта. Она усмехалась - или может быть с трудом удерживалась от смеха.
- Что с тобой, малыш? - спросила она. - Похоже, словно ты только что проснулся!
Стефан стремительно отвернулся и вновь наткнулся на Цирюльника. Но теперь Цирюльник смотрел на сеньориту. Его правая рука медленно скользнула вдоль бедра, коснулась рукояти пистолета - и вдруг упала вниз. Тессари скривился и плюнул, словно ощутив во рту что-то мерзкое.