В 1350 г. в Москву прибыло посольство от Ольгерда "со многими дары и с челобитьем, прося мира и живота братии своей, князем Литовским Кориаду и Михаилу, и всей дружине их". Московский великий князь Симеон Иванович "дары его прият и мир с ним взят, а братию его князей Литовских отпусти".[207] Среди прочих условий мира были, очевидно, отказ Ольгерда от дальнейшего наступления на Северо-Восточную Русь и признание им сюзеренитета Москвы над Смоленским княжеством.[208] Примечательно, что в летописях Северо-Восточной Руси сообщению о /50/ посольстве Ольгерда в Москву предварено известие о захвате Казимиром III "лестию" Волынской земли, подчеркивается, что он "много зла християном сотвори", а затем под тем же 1350 г. специально выделено известие о посольстве в Москву "из Волыни" князя Дмитрия-Любарта и женитьбе его на племяннице Симеона Гордого, дочери Константина Ростовского. Тогда же великий князь московский дал свое согласие и на брак Ольгерда с тверской княжной Ульяной.[209] Эти летописные известия, как и другие приведенные выше данные, позволяют судить о той важной роли, которую сыграло в нормализации литовско-московских отношений волынское боярство, примыкавшее во главе с Дмитрием-Любартом к группировке Кейстута. Мир с Москвой дал возможность Великому княжеству Литовскому не только сосредоточить военные силы против Польского королевства и перейти в наступление уже в 1350 г., но и, видимо, явился средством, при помощи которого Ольгерд добился сначала нейтралитета, а затем и выступления на своей стороне войск Орды, правящая верхушка которой не могла не опасаться чрезмерного усиления Польского королевства за счет галицко-волынских земель.[210]
В результате военных действий 1350 г. литовско-русские войска отвоевали всю Волынь вместе с Белзом и Холмом, а также Берестейскую землю, но Галицкая Русь со Львовом осталась под властью Казимира III.[211] Попытки польско-венгерских войск восстановить в Галицко-Волынской Руси статус 1349 г. – поход на Берестейщину в 1351 г., а также Белз и Владимир в апреле – мае 1352 г. – оказались безуспешными.[212] Открытый переход Орды на сторону Литвы весной 1352 г. в корне изменил соотношение сил в польско-литовском конфликте, заставил польского короля отказаться от продолжения военных действий и уже осенью того же года пойти на компромисс с Гедиминовичами.[213] По соглашению 1352 г. Галицко-Волынская Русь была разделена между Казимиром III и великим князем литовским Ольгердом. Польскому королевству досталась Галицкая земля и часть Подолья, а Великому княжеству Литовскому – Волынь с городами Владимиром, Луцком, Белзом и Холмом, а также Берестейская земля.[214] Правдоподобно, что польско-литовское соглашение, надвое разделившее в политическом отношении Галицко-Волынскую Русь, было достигнуто при непосредственном участии ордынской дипломатии и с санкции ханской власти.[215]
Более поздний источник – жалованная грамота польского короля Владислава-Ягайла от 12 июня 1395 г. краковскому воеводе Спытку из Мельштына на владение большинством подольских замков с их округами – позволяет уточнить, какие именно земли Кориатовичей на Подолье были захвачены Казимиром III /51/ в результате военной кампании 1349 г. В ней, в частности, утверждается, что округа Теребовль и Стенка остаются с правами, которые они имели при Казимире III и Владиславе Опольском. [216] Возможно, именно территорию этих округов, находившихся на юго-восточной окраине Галицкой земли между реками Стрыпой и Збручем и по течению р. Смотрич,[217] имел в виду Ян Длугош, когда писал о нападении в 1352 г. приглашенной Ольгердом большой орды на "подчиненное Польскому королевству Подолье".[218] Близкие к событиям 1349– 1352 гг. источники подтверждают тесное политическое сотрудничество Дмитрия-Любарта Гедиминовича и Кориатовичей, опосредованно указывая на отношение последних к Галицкой земле и Подолью. Так, Юрий Кориатович в качестве заинтересованной стороны фигурирует в акте перемирия между польским королем и Гедиминовичами в 1352 г. рядом с Юрием Наримонтовичем, Любартом, Кейстутом и Явнутием.[219] Александр и Константин Кориатовичи в этом акте не упомянуты. В мирном соглашении 1366 г. между Польским королевством и Великим княжеством Литовским Юрий Наримантович, Юрий Кориатович и его брат Александр выступают уже на стороне Казимира III.[220] Тогда же, по свидетельству Яна из Чарнкова, польский король отдал Александру, своему "наивернейшему князю", Владимирскую землю, которой прежде владел Дмитрий-Любарт. Этот Кориатович, добавляет хронист, держал ее до самой смерти Казимира III, "верно ему служа". [221] Длугош также сообщает о передаче части Владимирской земли "в управление сыну литовского князя Михаила или Кориата, внуку Ольгерда и Кейстута, князю литовскому Александру".[222]
В польской историографии Александр Кориатович считается владельцем подольских земель, находившихся в пределах захваченных в 1349 г. Казими- ром III округов Теребовли и Стенки.[223] Для аргументации этой версии обычно привлекается папская булла от 14 марта 1351 г., из которой следует, что еще в начале 1351 г. Казимир III, сообщая папе о захвате им на Руси обширной территории, на которой можно основать семь крупных епископств вместе с митрополией и что один из могущественнейших князей той земли принял католицизм, подчеркивал также необходимость больших усилий для защиты добытого края от господствовавших там ордынцев. [224] Указывают и на другую папскую буллу, адресованную в 1378 г. Александру Кориатовичу, с признанием его заслуг в "защите католической веры от вероломных татар".[225] Мнение польских историков хотя и малообоснованно, но выглядит вполне правдоподобно и с ним можно согласиться. Таким образом, отразившееся в летописных источниках утверждение власти Кориатовичей в Малом Подолье до /52/ битвы у Синих Вод частично подтверждается и актовым материалом.
Новый этап в борьбе между Польским королевством и Великим княжеством Литовским за земли Галицко-Волынской Руси наступил в 1365–1366 гг., когда Казимир III снова попытался воспользоваться неблагоприятной для Литвы международной ситуацией, чтобы возвратить под свою власть утраченную 14 лет назад Волынь. В 1366 г. его войска захватили Холм и Белз. Переговоры с Гедиминовичами привели к новому соглашению, в силу которого к Польскому королевству отошли Белзская, Холмская и почти вся Владимирская земли. В Белзской и Холмской землях как ленник польского короля был посажен князь Юрий Наримантович, а в западной части Волыни с центром во Владимире – Александр Кориатович с теми же правами. Отдельное соглашение определяло статус Дмитрия-Любарта Гедиминовича, который остался в Луцке и при восьми меньших волынских городах, но с условием предоставления им военной помощи Польше даже в случае ее конфликта с Литвой.[226] Вскоре, однако, Дмитрий-Любарт, воспользовавшись политическими неурядицами в Польше, наступившими в связи с кончиной Казимира в 1370 г., снова овладел Владимиром, а в 1376 г. на короткое время также Холмской и Белзской землями.[227]
Новому польскому королю Людовику Венгерскому (1370–1382) в результате предпринятого в 1377 г. похода удалось опять захватить западную Волынь (Холм и Белз), но за Дмитрием-Любартом осталась ее большая часть.[228] К 1382 г., году смерти Людовика Венгерского, относится последняя попытка Дмитрия-Любарта Гедиминовича объединить под своей властью всю Галицко-Волынскую Русь. Но ему удалось овладеть лишь некоторыми пограничными галицкими замками – Лопатином, Олесько и др.[229] Длительная и ожесточенная вооруженная борьба за Галицко-Волынскую Русь, таким образом, завершилась к исходу XIV в. предопределенным еще условиями договора 1352 г. ее разделом: Галицкая земля на правах королевского домена была включена в состав Польского королевства, а почти вся Волынь отошла к Великому княжеству Литовскому.
Примерно в середине 50-х гг. XIV в. активизируется экспансия литовских феодалов в Среднем Поднепровье, совпавшая по времени с усилением их наступления на земли Северо-Восточной Руси. И на этих направлениях экспансия Великого княжества Литовского, связанная, в первую очередь, с деятельностью той группировки боярства, которая поддерживала внешнеполитический курс Ольгерда, также натолкнулась на противодействие, но уже не только внешних сил, но главным образом местных политиче- /53/ ских сил во главе с возникшим на самой Руси центром ее объединения и организации борьбы против ордынского ига – Великим княжеством Московским.
Благодаря фундаментальным исследованиям Л. В. Черепнина, В. В. Мавродина, А. М. Сахарова, А. Л. Шапиро, В. А. Кучкина и других советских историков[230] процесс политического объединения русских земель вокруг Москвы и образования единого Русского государства достаточно хорошо изучен во многих аспектах. В последнее время в советской историографии усилился интерес к ранним этапам этого процесса, выяснению его генетической связи с централизаторскими тенденциями политического развития Руси во времена ее феодальной раздробленности. В частности, было отмечено, что еще в этот период возникли экономические и социальные предпосылки образования на Руси централизованного государства, но последовавшее затем ухудшение внешнеполитических условий сузило территориальную основу процесса, осложнило и замедлило его.[231] Указывалось, что ранние этапы объединительного процесса характеризуются борьбой центростремительных и центробежных сил, отстаивавших две противоположные по своим целям программы: 1) восстановление былого единства Руси; 2) дальнейшее политическое обособление ее отдельных земель.[232] В период феодальной раздробленности (полицентризма) сразу несколько феодальных центров стремились воплотить в жизнь общерусскую объединительную программу, конечно, в том ее варианте, который обеспечивал каждому из этих центров определенные социально-экономические и политические преимущества перед другими претендентами.[233] Общим для всех вариантов программы, ее основой, являлось устойчивое представление разных общественных слоев о территориальной целостности Руси, этническом и культурном родстве населения ее различных частей, которое дополнялось постепенно крепнувшим в среде господствующего класса убеждением о необходимости установления политического единства Русской земли.[234] Эта основа в качестве древнерусской традиции (одно из ее проявлений – отстаивание членами русской правящей династии своего исключительного наследственного права на занятие княжеских столов на всей территории Руси) была сохранена в политических программах Тверского, Московского и Нижегородского княжеств, пытавшихся на протяжении 20–60-х гг. XIV в. возглавить активизировавшийся в Северо-Восточной Руси процесс объединения в политических рамках Великого Владимирского княжения.
Как известно, Московское княжество заняло доминирующее положение в Северо-Восточной Руси в период правления Ивана Даниловича Калиты (1325–1340). К. Маркс подчеркивал, что "при /54/ нем была заложена основа могущества Москвы".[235] Одновременно к Москве переходит роль общерусского центра. В 1326 г. она становится церковной столицей Руси – постоянной резиденцией общерусского митрополита, влиятельного союзника московских князей в проводимой ими политике объединения русских земель. Примерно с середины XIV в. великие князья московские повели активную борьбу за утверждение своего политического приоритета не только в Великом княжестве Владимирском, но и во всех бывших древнерусских землях, где возглавляемому Москвой союзу княжеств и земель противостояло Великое княжество Литовское. Так, к началу 50-х гг. XIV в. относятся, как уже отмечалось, крупные внешнеполитические акции московского правительства в Орде, предпринятые с целью защиты общерусских интересов в связи с наступлением на Русь литовских, а затем и польских феодалов. Широта политических интересов московских князей той поры нашла отражение в титулатуре Симеона Гордого. "Он добился того, – отмечал К. Маркс, – что впервые был назначен "великим князем всея Ру- си".[236] Одновременно с активизацией процессов политического объединения земель Руси ширится и крепнет тенденция к консолидации их антиордынских сил на основе общерусской программы и организации вооруженной борьбы против господства Золотой Орды. Характерно, что с укреплением ведущих политических позиций Москвы к ней переходит и роль антиордынского лидера княжеств и земель Руси. В 1358 г. Московское великое княжество впервые вступило в открытую конфронтацию с Ордой, отразив попытку ханской власти усилить зависимость от нее Рязанского княжества. В ответ на домогательства ханского посла отторгнуть территорию Рязанского княжества от других княжеств, великий московский князь Иван Иванович Красный (1353–1359) "не въпусти его в свою отчину в Руськую земьлю".[237]
Выдвижение Москвы на роль лидера в процессе объединения и организации антиордынской борьбы, наметившееся в конце 50-х гг. XIV в., было, однако, приостановлено ордынской дипломатией. Используя внутренние противоречия политического развития Северо-Восточной Руси, Орде удалось добиться временного ослабления Московского княжества путем передачи в 1360 г. ярлыка на Великое княжение Владимирское не малолетнему Дмитрию, ставшему московским князем после смерти своего отца Ивана Красного, а нижегородскому князю, а также реставрации независимой от Москвы системы княжеств, в частности Галицкого и Ростовского.[238] В силу этих обстоятельств московская великокняжеская власть вынуждена была отказаться от открытой конфронтации с Ордой и на протяжении ряда последую- /55/ щих лет сосредоточить главные усилия на восстановлении своего политического приоритета в Северо-Восточной Руси.
Именно на этот период временного ослабления Московского великого княжества и приходятся наибольшие успехи наступления Великого княжества Литовского на юго-востоке. Подготовка к нему началась еще в середине 50-х гг. XIV в., когда, как и в начале 20-х гг., правящие круги Литвы предприняли попытку при помощи дипломатических средств обезопасить ее земли от натиска крестоносцев. Так, продолжая военные действия против Тевтонского ордена, Литва во второй половине 1356 г. заключила направленный против него договор с Польшей.[239] В 1358 г. литовские представители вступили в переговоры с послами императора Карла IV о крещении Литвы, выдвинув при этом явно неприемлемые для католического Запада условия: возвратить захваченные Орденом у Литвы земли и переселить крестоносцев на юг, в степное пограничье для защиты населения Литвы и подвластной ей Руси от нападений ордынцев, "и чтобы Орден не удерживал за собой никакого права на русских, но чтобы вся Русь целиком принадлежала литовцам".[240] Переговоры эти, имевшие целью подорвать "миссийную" роль крестоносцев в христианизации языческой Литвы и на какое-то время прекратить их военные походы на собственно литовские земли, оказались безуспешными. В первой половине 60-х гг. XIV в. натиск орденских войск на литовские земли не только не ослабел, но, напротив, значительно усилился. Поэтому великокняжескому правительству Ольгерда одновременно с развертыванием наступления на юго-востоке приходилось принимать меры к отражению нападений крестоносцев на западе.
Главными объектами нового массированного наступления литовских феодалов на Руси стали земли Смоленского и Брянского княжеств, а также Среднее Поднепровье, разделявшие владения Литвы и Московского великого княжества и уже не одно десятилетие находившиеся под их перекрестным политическим влиянием. Так, в 1356 г. Литва отторгла от Смоленского княжества и присоединила к своим владениям Ржеву, в 1359 г. – Мстиславль и, вероятно, Белую, а в 1362 г. – Торопец.[241] В 1359 г. Ольгерд завладел Брянском.[242] По-видимому, в самом конце 50-х гг., одновременно с захватом Мстиславля и Брянска, в состав Великого княжества Литовского были включены земли, расположенные по берегам рек Березины, среднего Днепра и Сожа, с городами Пропойск, Чечерск, Речица и Любеч.[243] Границы владений Литвы, таким образом, вплотную подошли к территории Киевского княжества и Чернигово-Северщины не только с запада, со стороны Волыни, но и с севера, что облегчило литовским феода- /56/ лам окончательное утверждение своей власти и в этом регионе.
Дальнейший ход политических событий показал, что в 50-х гг. XIV в. Среднее Поднепровье пребывало в меньшей зависимости от Литвы, чем на рубеже 20–30-х гг. того же столетия, и даже в Киеве, управляемом, по-видимому, все тем же литовским князем Федором, Ольгерд не располагал всей полнотой власти. Вместе с тем представляется бесспорным, что литовское великокняжеское правительство продолжало удерживать определенные позиции в поднепровском крае и в Киеве. В противном случае было бы трудно объяснить первоначальный успех предпринятых в первой половине 50-х гг. XIV в. Ольгердом попыток утвердить в Киеве в сане общерусского митрополита своих ставленников: сначала Феодорита (1352), а затем – Романа (1354). Среди наиболее вероятных причин ослабления политического влияния Литвы в Среднем Поднепровье необходимо назвать такие, как упрочение ханской власти над ним и переориентация примерно в конце 40 – начале 50-х гг. XIV в. какой-то части местного боярства на Москву. Усилению здесь промосковской феодальной группировки в значительной степени способствовало, помимо постоянных и оживленных торговых отношений с княжествами Северо-Восточной Руси, то обстоятельство, что Киев был связан с Москвой единством церковной власти.
Что касается упрочения ханской власти над Средним Поднепровьем, то оно могло быть одним из результатов осуществленного Ордой в конце 30-х гг. XIV в. военно-политического нажима на русские княжества и их правителей, находившихся в сфере антиордынского политического влияния Литвы еще с 1320-х гг. Так, 28 октября 1338 г. в ханской ставке был убит вместе с сыном Федором тверской князь Александр Михайлович, вынужденный бежать из Твери после антиордынского восстания 1327 г. и затем десять лет княживший во Пскове "с литовской руки".[244] В 1339 г. был убит своим племянником козельский и звенигородский князь Андрей (Андриан) Мстиславич, женатый на дочери литовского князя. [245] В конце 1339 г. из Орды через Переяславль-Рязанский на подвластный Литве Смоленск двинулась рать воеводы Товлубия, за год до этого руководившего казнью тверского князя. "По цареву повелению" в походе приняли участие войска, выставленные великим московским князем Иваном Калитой, а также рязанским князем Иваном Коротополом. Несмотря на большое количество привлеченных сил, осада Смоленска была безуспешной: подвластные хану войска вскоре отступили, не взяв города.[246]
Нетрудно заметить, что во всех указанных случаях натиск Орды на связанные с Литвой теми или иными формами полити- /57/ ческих отношений княжества Руси осуществлялся в обход Среднего Поднепровья. Между тем, казалось бы, именно этот край должен был привлечь первоочередное и особое внимание тех кругов в Орде, которые добивались в конце 30-х гг. XIV в. ограничения сфер влияния Литвы на Руси, хотя бы потому, что он, как и другие объекты ордынского натиска, находился с середины 20-х гг. XIV в. в определенной зависимости от литовской великокняжеской власти, а также ввиду традиционно высокого престижа и важного стратегического значения его центра – Киева. В этом смысле представляется возможным и верным соотнести со Средним Поднепровьем поход ордынских войск на какие-то владения Литвы в 1338 г., о чем в Никоновской летописи имеется следующая единичная и самого общего характера запись: "Того же лђта Татарове воеваше Литву".[247] Отсутствие в источниках каких-либо свидетельств об обострении в то время отношений между Ордой и Галицко-Волынским княжеством, формально не зависимом при Болеславе-Юрии II от Литвы, не позволяет определить направление этого похода данным регионом Юго-Западной Руси. Напротив, по записи в одной из польских хроник, в 1337 г. состоялся совместный поход русских и ордынских войск на Люблин.[248] Впрочем, достоверность этого сообщения ставится под сомнение некоторыми из польских историков.
Таким образом, фиксируемое источниками ослабление политических позиций Литвы в Среднем Поднепровье к началу 50-х гг. XIV в. было вызвано противодействием Орды, а затем и факторами его внутриполитического развития. Неудачный поход на Смоленск в 1339 г. сорвал антилитовские замыслы хана Узбека и его приспешников, предопределил неустойчивость и половинчатый характер результатов, достигнутых на Руси Ордой в ходе предпринятых ею военно-политических акций конца 30-х гг. XIV в., в том числе и в Среднем Поднепровье. В дальнейшем новое наступление Великого княжества Литовского на зависимые от Орды земли Руси и нарастание в них освободительного движения поставили золотоордынское иго в княжествах этого региона под угрозу полной ликвидации.
Присоединение Киевского княжества к Литве обычно датируется в исторической литературе 1361, 1362, а иногда, что ошибочно, и 1363 г. Основанием для этого послужили две записи Густинской летописи. В первой из них, еще под 1361 г. указан в Киеве князь Федор. Но уже под 1362 г. значится следующая запись: "В сие лђто Олгерд побђди трех царков Татарских и з ордами их, си ест, Котлубаха, Качзея, Дмитра; и оттоли от Подоля изгна власть Татарскую. Сей Олгерд и иныя Руские державы во свою власть прият, и Киев под Федором князем взят, и посади в нем /58/ Володымера сына своего; и нача над сими владђти, им же отци его дань даяху".[249] Никоновская летопись и Рогожский летописец под 6871 (1362) годом добавляют к этому: литовский князь Ольгерд "Синию Воду и Белобережие повоевал".[250] В Никоновской же летописи, но вне связи с разгромом ордынцев и без указания имени Владимира сказано: "Бђ же Олгерд дал сынови своему славный великий град Киев".[251] Следовательно, летописные источники связывают подчинение Киева власти Ольгерда с устранением князя Федора и передачей им города во владение своему сыну в 1361–1362 гг., во время общего наступления литовских феодалов на "Русские державы" и разгрома ордынцев в битве у Синих Вод. Летописи, однако, содержат мало свидетельств о конкретных обстоятельствах, при которых происходило утверждение власти литовского князя в Киеве и Киевском княжестве. Выяснить некоторые из них помогают свидетельства источников о борьбе виленского и московских политических центров в церковно-политической сфере в 50-х гг. XIV в. Борьба эта достаточно полно освещена в литературе.[252] Вот почему отметим лишь те события, которые непосредственно относятся к утверждению власти Ольгерда в Киеве. Таким событием, бесспорно, был приход в Киев в качестве общерусского митрополита, Ольгердова ставленника, грека Феодорита. Еще в 1352 г., т. е. при жизни митрополита Феогноста и вопреки взятому с Москвой в 1349 г. миру "на многа лђта", правитель Великого княжества Литовского послал в Константинополь Феодорита для возведения в митрополиты, а когда патриарх Филофей отказал ему в этом, обратился, используя тогдашний раскол между византийской и болгарской церквями, к тырновскому патриарху. "Того же лђта (6860), – сообщает Никоновская летопись, – инок Феодорит поставлен бысть митрополитом от Терновскаго патриарха и прииде в Киев".[253] Полномочия Феодорита были признаны в подвластных Литве русских землях и княжествах, ибо константинопольскому патриарху пришлось прибегнуть к чрезвычайным мерам; он разослал "во все тамошние места" грамоты, в которых объявил Феодорита низложенным, а если не отступится от митрополии, то и отлученным от церкви; одновременно патриарший собор принял решение о перенесении кафедры русской митрополии из Киева во Владимир-на-Клязьме, санкционировав тем самым более чем полувековое существование митрополичьей резиденции в Северо-Восточной Руси.[254]
С июля 1354 г. Феодорит нигде более в источниках не упоминается. Но в том же году под давлением великого литовского князя патриарх Филофей принял компромиссное решение и утвердил двух митрополитов: московского кандидата Алексея /59/ и несколько месяцев спустя нового ставленника Ольгерда тверичанина Романа. Еще до своего поставления в Константинополе Роман предпринял попытку обосноваться в Киеве: "Того лђта поиде из Литвы в Царьград Романь чернець на митрополию, и выиде, не приняше бо его кияне".[255] Данное летописное известие можно расценивать и как нежелание Ольгерда идти на окончательный разрыв с патриархатом, без санкции которого, это показал пример Феодорита, он не мог добиться поставленной цели, и как отсутствие у него в тот момент достаточных политических средств, чтобы превозмочь сопротивление киевлян.
По приезде в Великое княжество Литовское Роман, поставленный митрополитом лишь на Новогрудскую, Полоцкую и Туровскую епархии, сразу же попытался выйти за рамки предоставленной ему сферы ведения, что вызвало небывалую дотоле распрю между двумя архиереями. Потребовалась новая поездка их обоих в Константинополь во второй половине 1355 г. и разбирательство патриаршего собора, который подтвердил за Алексеем право на киевскую митрополию и "всея Руси", а Роману как литовскому митрополиту с резиденцией в Новогрудке придал еще и "епископии Малой Руси" (т. е. Галицко-Волынской Руси. – Авт.), но без Киева, за которым было сохранено значение "первого престола" митрополита Алексея.[256]
Смысл борьбы двух митрополитов всея Руси заключался не только, как это обычно и вполне справедливо утверждается в литературе, в стремлении стоявших за ними правителей Великого княжества Литовского и Московского великого княжества при содействии церкви установить приоритет своей власти во всех землях Руси. Она, как представляется, была также одним из проявлений борьбы за политическое господство именно над Киевом и Средним Поднепровьем. Нейтрализация церковно-политического влияния Москвы при помощи литовского митрополита в Киеве, возможно, воспринималась правящей верхушкой Великого княжества Литовского как необходимое условие полного и окончательного подчинения этого края своей власти.
После нескольких неудачных попыток Роману все-таки удалось обосноваться в Киеве. В этом убеждают два документа, вышедшие из канцелярии патриарха Каллиста в июле 1361 г. В одном из них, в соборном определении о пределах киевской и литовской митрополии, сказано, что, "прийдя в Киев, он (т. е. Роман. – Авт.) не по праву совершал здесь литургии и рукоположения и дерзостно назвал себя единственным митрополитом киевским и всея Руси, что вызвало смуту и замешательство в области преосвященного митрополита киевского и всея Руси и побудило литовского государя возстать против христиан и причинить /60/ им не мало бед и кровопролития".[257] П. Г. Клепатский, вслед за Н. Дашкевичем обративший внимание на это сообщение, справедливо считал его одним из основных доказательств утверждения литовского митрополита в Киеве, с чем он неразрывно связывал и подчинение Киевского княжества власти Ольгерда, датируя оба события 1357–1358 гг.[258] Причем основанием для датировки ему послужили следующие факты. В начале 1358 г. митрополит Алексей, заручившись предварительно поддержкой в Орде и Константинополе, "иде в Киев", а вернулся "в Володимерь и на Москву", как отмечено в Воскресенской и Никоновской летописях, в 1360 г.[259] Без него в ноябре 1358 г. скончался великий московский князь Иван Иванович Красный, оставив на его попечение не только малолетнего сына Дмитрия, но и "управление и охрану всего княжества".[260] Причина продолжительного отсутствия митрополита Алексея заключалась в том, что во время объезда епархий Юго-Западной Руси он по распоряжению Ольгерда был схвачен и взят под стражу. Лишь с помощью своих приверженцев ему удалось тайно бежать и тем самым спастись от возможной расправы.[261] В связи с этим эпизодом А. Е. Пресняков счел необходимым сделать такое разъяснение: "Смелая попытка митрополита Алексея осуществить свою власть в Киевской Руси на глазах Ольгерда и Романа непонятна без предположения, что она опиралась на сильную поддержку в Киеве и южной Руси".[262] Данное замечание известного исследователя истории феодальной Руси вполне справедливо.
Соглашаясь с предложенной П. Г. Клепатским датой утверждения митрополита Романа в Киеве, расходимся с ним, однако, в оценке изложенных выше событий. На наш взгляд, на исходе 1357 г. происходит лишь восстановление утраченных некогда политических позиций Литвы в Среднем Поднепровье и в Киеве, обусловленное резким ослаблением золотоордынского господства над этим регионом после смерти хана Джанибека в том же году. Подчинение же Киева и зависимых от него земель власти Ольгерда следует отнести к самому концу 1361 – началу 1362 г., когда произошли зафиксированные письменными источниками три несомненно взаимосвязанных события: неожиданная смерть митрополита Романа,[263] смещение князя Федора и передача Киева и Киевского княжества в удел Владимиру Ольгердовичу.
Таким образом, Киев и его земли были первым крупным приобретением Великого княжества Литовского на рубеже 50–60 гг. XIV в. Успех литовских феодалов на этом направлении их экспансии во многом был предопределен начавшимся к тому времени политическим упадком Золотой Орды. 1357 г. был послед- /61/ ним годом ханского единодержавия. С убийством хана Бирдибека в 1359 г. созданная ради завоеваний, лишенная исторических корней и прочной экономической и этнической основы, Ордынская держава вступила в полосу необратимого процесса феодального дробления и политического ослабления. Проявлением этого исторически закономерного процесса стала продолжавшаяся вплоть до 1381 г. ожесточенная борьба между соперничавшими за власть и территорию несколькими группировками монголо-татарской знати.
Внутриполитическая борьба в Орде[264] ослабила ее сопротивление дальнейшему наступлению Великого княжества Литовского на юге. Уже в 1361 г. в числе шести претендентов на ханскую власть значился и чингизид Абдуллах, поддерживаемый знатью западного улуса, в первую очередь, темником Мамаем, крупным крымским феодалом и изворотливым политиком, дослужившимся при Бирдибеке до высшей придворной должности беклярибека (наместника). Весной 1361 г. Мамай двинулся из Крыма в Поволжье, чтобы принять участие в разгоревшейся схватке за власть. Изгнав из Сарая другого претендента – хана Тимур-ходжу, Мамай и его марионетка осенью того же года вернулись в Крым для подготовки нового похода в Поволжье. Тем временем ареной внутриполитической борьбы стали не только территории, прилегающие к берегам Волги, но и донские степи с их центром – городом Азаком (Азовом), стратегически важным пунктом на пути к захвату золотоордынской столицы. Помимо орды Мамая на Азак претендовали также феодальные группировки Ордумелика-шейха и Кильдибека, контролировавшие, по всей вероятности, территорию между Доном и Днепром к северу от Азака. Часть этой территории – земли Чернигово-Северщины и Переяславщины – стали в 1362 г. объектом наступления войск Великого княжества Литовского. Таким образом, при сложившейся расстановке политических сил в западной часта Ордынской державы Ольгерд и Мамай являлись естественными союзниками в борьбе против противостоявших им группировок Ордумелика-шейха и Кильдибека, а также ордынской знати Днепровского Правобережья, которая воспользовалась дестабилизацией центральной власти, чтобы образовать несколько самостоятельных владений, независимых от ханов, принимавших участие в борьбе за ордынскую столицу. Сепаратизм был характерен даже для ордынских феодалов Крыма, где одновременно с мамаевыми существовали владения Хаджи-Черкеса и Алибека.[265]
За короткое время – лето 1361 – начало осени 1362 г. – власть ханов в Азаке менялась трижды: летом 1361 г. здесь правил Ордумелик-шейх, затем Кильдибек (с октября 1361 г. по ок- /62/ тябрь 1362 г.) и с октября 1362 г. Абдуллах, за спиной которого стоял Мамай. Появление Абдуллаха в Азаке стало возможным после гибели Кильдибека, павшего в конце лета 1362 г. в сражении с Ордой захватившего Сарай хана Мюрида.[266] Разгромом Кильдибека воспользовался не только Мамай, но и Ольгерд: их войска, почти одновременно перешли в наступление. Захватив Азак, Мамай вместе с "царем", "царицей" и "всею Ордой" откочевал к Волге, где вступил в схватку за Сарай с ханом Мюридом.[267] Сосредоточенная в то время на северных рубежах владений Мамая армия Ольгерда несомненно представляла серьезную опасность для мамаевой Орды. Тот факт, что не имеется никакой информации о военном столкновении между ними, как и отмеченное выше частичное совпадение политических целей правителя Литвы и Мамая, подтверждают существование уже осенью 1362 г. определенной договоренности о их взаимодействии и сферах властвования.
Информация летописных источников о присоединении территории Чернигово-Северщины и Переяславщины к Великому княжеству Литовскому очень скупа и фрагментарна. Соответствующая запись об этом имеется в Никоновском своде и Рогожском летописце. В первом из них под 6871 г. значится: "Того же лђта Литва взяша Коршеву".[268] В хорошо информированном о русско-ордынско-литовских отношениях Рогожском летописце запись более обширна: "Того же лђта Литва взяли Коршев и сотворишас(я) мятежи и тягота людем по всеи земли".[269] Итак, летописные источники не свидетельствуют определенно о подчинении власти великого литовского князя южной окраины Чернигово-Северской земли и Переяславщины. Однако упомянутый в них город Коршев как конечная цель похода войск Ольгерда позволяет уточнить его направление. В "Списке русских городов дальних и ближних" в числе киевских указан целый ряд Чернигово-Северских и переяславских укрепленных населенных пунктов, в том числе и "Коршов-на-Сосне", который один из первых исследователей "Списка" академик М. Н. Тихомиров локализовал на р. Быстрая Сосна, правом притоке Дона.[270] Следовательно, можно утверждать, что летом 1362 г. во время похода к Коршеву – одному из наиболее выдвинутых на юго-восток русских городов, Великое княжество Литовское завладело вслед за Брянском и Киевом территорией южной части Чернигово-Северской (с центрами Чернигов, Новгород-Северский, Трубчевск, Путивль и Курск) и большей частью граничившей с ней Переяславской земель.
Представляется весьма интересным хотя бы приблизительно выяснить состав феодальных сил Великого княжества Литовско- /63/ го, присоединивших к нему Чернигово-Северские и переяславские территории. Некоторые указания по этому вопросу содержатся в Любецком синодике, в который в свое время были записаны имена великих, удельных и служебных, но имевших владения в чернигово-северских землях, князей. Одна из записей этого ценнейшего источника гласит: "Князя Иоанна Любартовича, княгиню его Марию".[271] Из записи следует, что Иоанн Любартович не был великим князем черниговским, но владел какими-то землями в Чернигово-Северщине. В связи с тем что его имя больше не значится ни в одном из известных источников, которые начиная со второй половины 60-х гг. XIV в. все полнее освещают политические события и их участников в этом регионе, княжение Любартовича в Чернигово-Северских землях необходимо отнести к более раннему периоду, вероятнее всего, к рубежу 50–60-х гг. XIV в. Бесспорно, что он был сыном Дмитрия-Любарта от его первого брака с волынской княжной, дочерью Андрея Юрьевича.[272] Еще в одной записи упомянут князь Патрикий Давидович стародубский, которого исследователь синодика Р. В. Зотов вполне обоснованно принимал за сына Нариманта Гедиминовича, получившего Стародуб черниговский "от Ольгерда при подчинении последнему Северской земли, во второй половине XIV столетия".[273] Записан в Любецкий синодик также сын Явнутия Михаил и еще несколько князей, которых предположительно относят к литовским.
К названным Гедиминовичам следует причислить известных по белорусско-литовским летописям Федора Кориатовича, Андрея и Константина Ольгердовичей. Политическая активность Кориатовича, совпавшая с усилением наступления литовских феодалов на Русь, была вызвана, по-видимому, смертью князя Кориата, упомянутого в последний раз в документах в 1358 г., и последовавшим затем разделом его удела между Ольгердом и Кейстутом.[274] Следы этой активности, впрочем, очень неясные, нашли свое отражение в белорусско-литовских летописях пространной редакции первого и второго сводов (список Красинского, а также Рачинского, Ольшевский, Румянцевский). В отличие от "Повести о Подолье", эти списки верно указывают на более позднее, чем его старших братьев, прибытие в Подольскую землю Федора Кориатовича, сообщая при этом, что прежде он "держал" Новогрудок и, главное, "к тому еще Гомеи".[275] Гомель вместе с другими поднепровскими волостями в бассейне среднего Днепра и Сожа издавна принадлежал к владениям великих князей черниговских[276] и был присоединен к Литве, как уже указывалось, в конце 50-х гг. XIV в. Примечательно, что в грамоте Ягайла Ольгердовича от 1387 г., которой он пожаловал своему брату Скиргайлу в числе других земель также поднепровские волости, Гомель не /64/ указан.[277] Следовательно, этот город и его волость находились в то время во владении третьего лица, которым мог быть, в соответствии с известием летописей, Федор Кориатович. Не исключено, что он владел Гомелем еще с конца 50-х гг. XIV в. Что касается Андрея и Константина Ольгердовичей, то Хроника Быховца, перечисляя старших сыновей великого литовского князя, сообщает: "Четвертый Вингольт Андрей, удел его Трубчевск; пятый Константин, удел его Чернигов и Черторыеск".[278] Хотя в этом известии нарушен порядок старшинства среди Ольгердовичей, оно, на наш взгляд, не лишено правдоподобия, поскольку к началу 60-х гг. XIV в. оба брата находились в возрасте, достаточном для активного участия в политической жизни Великого княжества Литовского и, следовательно, могли иметь свои уделы.
Приведенные факты говорят о том, что большинство из осевших в землях Чернигово-Северщины литовских князей были связаны родственными, владельческими или иными узами с Волынью и Подольем. Это, прежде всего, сын волынского князя Дмитрия-Любарта Иоанн, Патрикий Давидович, брат которого Юрий Наримантович с 1352 г. "держал" Кременец на Волыни, владелец Черторыйска Константин Ольгердович, наконец, Федор Кориатович. Общим для них было и то, что почти все они являлись владельцами сравнительно небольших уделов или вовсе не имели их, но могли рассчитывать на военную помощь и поддержку могущественных ближайших титулованных родственников. В наступлении на земли Чернигово-Северщины приняли участие также князья Западной Руси – Андрей Ольгердович, владевший с середины 40-х гг. XIV в. Полоцком как подручник своего отца, и Михаил, сын заславльского князя Явнутия Гедиминовича, еще в 1352 г. связанного какими-то политическими интересами с Волынью. Принимая во внимание все эти обстоятельства, можно предположить, что основу войск Великого княжества Литовского, присоединивших к нему летом 1362 г. чернигово-северские земли, составляли воинские отряды из Волыни и Подолья, выделенные владетельными потомками Гедимина. Возможно, что в этой акции участвовали также военные силы Киевского княжества. Такой вывод напрашивается в связи с включением в его состав территории бывшего Переяславского княжества и некоторых черниговских и северских волостей.
В свете изложенного выше особое значение для освещения конкретно-исторических обстоятельств присоединения к Великому княжеству Литовскому Чернигово-Северской и Переяславской земель имеют сведения Рогожского летописца, одного из древнейших и наиболее авторитетных летописных источников по истории Руси XIV в. В частности, не случайной ошибкой пере- /65/ писчика, а результатом редакторской правки выглядит несогласованность чисел в фразе: "Того же лђта Литва взяли Коршев…" Ценно и сообщение Рогожского летописца о выступлении в Коршеве в момент его взятия местных политических сил, оказавших поддержку действиям литовских князей. Сама информация ("и сотворишася мятежи и тягота людем по всеи земли") явно завуалирована. Характерно, что в подобной форме выдержаны записи относительно способа захвата Брянска и, как представляется, утверждения власти великого князя литовского в Киеве. Так, Рогожский летописец, а за ним и Никоновский свод согласно утверждают, что подчинению Брянска Литве предшествовала причиненная "лихостию лихих людей замятьня велика и опустђнье града и потом нача обладати Олгђрд Брянском".[279] Детально проанализировавший это летописное известие С. Кучиньский пришел к верному в целом выводу, что оно в столь лаконичной и нарочито неясной форме сообщает о происходившей в городе борьбе между политическими группировками – пролитовской и ориентировавшейся на Москву, завершившейся поражением последней или даже изгнанием ее сторонников и, в конечном счете, утверждением власти Ольгерда. [280] Вывод этот служит ключом к расшифровке сведений Рогожского летописца о взятии Литвой Коршева и, возможно, упомянутого выше известия соборного определения 1361 г. о том, что утверждение в Киеве митрополита Романа "побудило" Ольгерда прибегнуть к расправе над какой-то частью местного населения.
Таким образом, следует констатировать, что наступление военных сил Великого княжества Литовского в Среднем Поднепровье на рубеже 50–60-х гг. XIV в. носило характер освобождения местного населения от ордынского ига и поэтому вызвало здесь поляризацию политических сил, обострение борьбы между пролитовской и промосковской группировками боярства. В конкретной обстановке, характеризовавшейся перевесом военных сил Гедиминовичей и явственно обозначившимся ослаблением могущества Орды часть боярства пошла на сговор с литовской великокняжеской властью, рассчитывая обрести в Великом княжестве Литовском реальную военно-политическую силу, с помощью которой можно было бы добиться полного освобождения от ордынского ига и обеспечить свои сословно-классовые интересы. В результате этого сговора сопротивление боярства противоположной политической ориентации было подавлено.
Продолжавшаяся в Орде внутриполитическая нестабильность, усиление сепаратистских тенденций в среде монголо-татарской знати, особенно ощутимое на окраинах ордынских владений, способствовали успеху освободительной борьбы угнетенных /66/ ею народов. В 1361 г. из состава Орды выделился Хорезм. С образованием в 1359 г. Молдавского феодального государства ее владения сократились в междуречье Нижнего Дуная и Днестра.[281] Следующий удар по господству Золотой Орды в Восточной Европе был нанесен в междуречье Днестра и Днепра. Здесь в битве у Синих Вод, явившейся центральным событием в наступлении Великого княжества Литовского на зависимые от монголо-татарских феодалов русские земли, были подорваны основы системы властвования Ордынской державы над Юго-Западной Русью.
Относительно даты Синеводской битвы в научной литературе до самого последнего времени встречаются определенные расхождения, обусловленные отличающимися между собой показаниями источников. В летописной Повести о Подолье, например, битва отнесена ко временам Ольгерда. В Хронике Быховца она датирована 1351 г.,[282] что противоречит данным других источников. М. Стрыйковский дает описание битвы у Синих Вод под 1331 г., но после рассказа об усобицах в Орде, помеченных им 1357–1361 гг.[283] Точную дату – 1362 г. – подают Густинская летопись, Никоновский свод и Рогожский летописец, причем последний содержит дополнительный определяющий признак: "осень" 6871 г., т. е. указывает на период с 24 сентября по 25 декабря 1362 г.
К осени 1362 г. сложилась наиболее благоприятная обстановка для развертывания наступления Великого княжества Литовского в Подольской земле. С Польским королевством до 1366 г. оно находилось в мирных отношениях.[284] Несколько ослабел также натиск крестоносцев на коренную Литву. На протяжении 1362 г. они, используя, видимо, то обстоятельство, что значительные военные силы Великого княжества Литовского были сконцентрированы на русско-ордынском пограничье, четырежды нападали на ее земли: в январе, феврале, марте – апреле и осенью.[285] Наибольшего успеха орденские войска достигли в апреле 1362 г., когда после двухнедельной осады и штурма им удалось захватить хорошо укрепленный замок Ковно, который мужественно защищал трехтысячный гарнизон под командой новогрудского князя Войдата-Константина, сына Кейстута. На помощь осажденным, по свидетельству хрониста Ордена Виганда, прибыли со своими дружинами Ольгерд и Кейстут, но ввиду явного превосходства сил крестоносцев, пополнивших свои ряды рыцарями из Англии, Италии и Германии, не решились дать им бой.[286] Тем не менее, осенью того же года Ольгерд, как единодушно свидетельствуют летописные источники, принял личное участие в битве у Синих Вод, возможно, с приведенным им воинским контингентом. /67/
Его дружина вряд ли могла быть многочисленной. Основную массу войск Ольгерда, выступивших против ордынцев, составили феодальные ополчения княжеств Юго-Западной Руси, незадолго до этого похода содействовавшие ликвидации зависимости населения Среднего Поднепровья от Орды и присоединению его к Великому княжеству Литовскому. Такой вывод можно сделать, не только принимая во внимание необходимость обороны Литвы от нового нападения крестоносцев осенью 1362 г., но и на основании целого ряда косвенных свидетельств источников. Примечательна в этой связи роль в организации антиордынского похода Киева, ставшего местом сбора и операционной базой литовско-русских войск. Ценное свидетельство тому дает Хроника М. Стрыйковского, в которой Киев представлен как центр, с которым сопряжены все перипетии битвы у Синих Вод. Так, М. Стрыйковский утверждает, что с целью обезопасить владения Литвы от ордынцев и по примеру князей Северо-Восточной Руси Ольгерд стремился к ликвидации ордынской власти над "дикими полями, за Киевом широко лежащими, и Подольем". Далее, по его словам, войска Ольгерда "пришли на урочища к Синей Воде, миновав Канев и Черкассы",[287] что дает основание считать Киев исходным пунктом их движения. Интересно, что это свидетельство находит определенное подтверждение в составе двух кладов с джучидскими монетами, обнаруженных в конце XIX в. в с. Гвоздов (Васильковского района Киевской обл.) и на берегу р. Синюха в с. Малые Торговицы (совр. с. Торговицы Новоархангельского района Кировоградской обл.), т. е. в начале и в конце маршрута литовско-русских войск. Оба клада были зарыты во времена, очень близкие ко времени Синеводской битвы: первый из них датируется наиболее поздней монетой чекана хана Мюрида, откочевавшего из Приазовья в Поволжье летом 1362 г.; второй – хана Ноуруза, 761 г. хиджры (23 ноября 1359 – 10 ноября 1360),[288] что и позволяет видеть в походе Ольгерда на ордынскую территорию главную причину их существования. Оказывается также, что Киев имел непосредственное отношение к результатам битвы, т. е. освобождению от власти Орды Торговицы, Белой Церкви, Звенигорода и степей, начиная "от Киева и от Путивля вплоть до устья Дона" и до Очакова.[289] Из Подольской земли войско Ольгерда изгнало ордынцев довольно легко, "поскольку (они. – Авт.) ни вождей, ни царя не имели".[290] Общая картина расстановки противоборствующих сторон и их действий накануне схватки остается невыясненной, многие подробности, сообщаемые М. Стрыйковским о битве у Синих Вод, не имеют аналогий в других источниках, что, однако, не может быть доказательством их несоответствия исторической действительности. В пользу достоверности этих из- /68/ вестий свидетельствует упоминание М. Стрыйковским о его пребывании на Подолье, устная традиция жителей которого о битве могла составить основу рассказа о ней Хроники.
При сопоставлении известий летописей (Рогожского летописца, Никоновского и Густинского сводов, "Повести о Подолье") и повествования М. Стрыйковского о походе войск Ольгерда в Подольскую землю и битве у Синих Вод выявляются некоторые расхождения. Так, автор Хроники, в отличие от летописей, освобождение от ордынской власти Днепровского Левобережья (очевидно, в летописях описанное как поход на Коршев) и западной части Подолья (битва у Синих Вод) представляет как связанные воедино. Он сообщает также об участии Кориатовичей в Синеводском сражении и их общем с войсками Ольгерда пути к месту схватки, о чем летописи вообще умалчивают. Отмеченные особенности в показаниях источников нельзя объяснить только фрагментарностью летописных известий. Их недомолвки, а также сама встреча литовско-русских войск с объединенными силами трех орд на берегах р. Синюхи указывают на возможность каких-то антиордынских действий не только на Левобережье Днепра, но и одновременно с ними в районе ханских кочевий на Южном Буге и его притоках. Можно догадываться, что эти действия в Подольской земле исходили от Кориатовичей и волынского князя Дмитрия-Любарта. В их особой заинтересованности в разгроме ордынских сил на Подолье убеждает то обстоятельство, что потерпевшие поражение у Синих Вод ордынские князья являлись не только "отчичами и дедичами Подольской земли", как их называют белорусско-литовские летописи, но с 1356 г. и союзниками Казимира III в его борьбе с Гедиминовичами за Галицко-Волынскую Русь. Ясное указание на этот счет содержится в булле папы Иннокентия XI, где он еще в феврале 1357 г. упрекал Казимира III за союз с ордынцами и ежегодную дань, выплачиваемую "татарскому королю" с отнятых у "схизматиков" земель.[291] В этой же связи следует отметить тот факт, что авторы орденских хроник не дают никаких сведений об участии Дмитрия-Любарта в военных действиях в Литве в 1362 г., хотя он, как и другие Гедиминовичи, находился в то время в мирных отношениях с польским королем. Между тем наличие волынских отрядов в составе литовских войск фиксировали в своих хрониках Герман из Вартберга под 1348 г. и Виганд из Марбурга под 1382 г.[292] Из этого следует, что в 1362 г. войска Волынского княжества и подольских Кориатовичей действительно могли принять участие в антиордынской борьбе, развернувшейся осенью того года в Подольской земле.
Описание битвы у Синих Вод дано лишь в одном источнике – /69/ Хронике М. Стрыйковского. По его словам, литовско-русское войско состояло из приведенных Ольгердом отряда отборных воинов, возвратившихся затем в Литву, и русских воинов ("руссаков"), среди которых выделялись своей смелостью и воинским умением ратники из Новогрудка под командованием Кориатовичей. Описывая ход сражения, автор Хроники отмечает, что перед его началом ордынцы выстроились в три полка во глазе с тремя "царьками" – Кутлубахом-солтаном, Качибейкареем и Дмитрием-солтаном, а литовско-русское войско развернулось в боевом строю так, чтобы стеснить маневренность ордынской конницы, лишив ее главного тактического преимущества, и уменьшить потери от первого натиска и ударов лучников (Ольгерд "построил своих в шесть искривленных полков, по-разному их с боков и на чело рассадив").[293] Судя по дальнейшим действиям литовско-русских полков, замысел их боевого построения состоял в том, чтобы создать расчлененную по фронту и эшелонированную в глубину линию обороны, способную при помощи согласованных маневров противостоять натиску конницы кочевников и заставить ее принять фронтальный бой. Благодаря этому тактическому приему первый натиск ордынцев оказался малоэффективным: литовско-русские полки расступались перед железным градом стрел, не позволяя ордынской коннице окружить себя. Затем последовал фронтальный удар литовских и русских воинов, поддержанный наступлением на фланги ордынцев, что и решило исход битвы у Синих Вод. Преследуя противника, литовские и русские ратники захватили его обозы с имуществом.[294]
В рассказе М. Стрыйковского о битве у Синих Вод явственно вырисовываются такие ее характерные черты, как наступательный характер и быстротечность всей операции, стремление командования перенести военные действия на территорию противника с тем, чтобы воспользоваться моментом наибольшего ослабления и распыления сил ордынцев, особые приемы боя против конницы кочевников с учетом ее традиционных боевых качеств и тактики, преследование разбитого противника с целью уничтожения его живой силы. Они свидетельствуют о том, что в сражении у Синих Вод широко был использован стратегический и тактический опыт русского военного дела, его лучших традиций, накопленных в борьбе с кочевниками еще во времена Древнерусского государства, а затем приумноженный и развитый в тяжелейшие десятилетия ордынского ига. Менее чем двадцать лет спустя этот опыт будет всесторонне применен в знаменитой битве на Куликовом поле, предрешившей падение господства Золотой Орды над большей частью Восточной Европы.[295] В этом смысле битва у Синих Вод, как и последовавшая за ней битва на Воже, явилась прологом к "Донскому побоищу". /70/
В связи с битвой у Синих Вод представляется весьма важным выяснение следующих вопросов: какие ордынские силы противостояли осенью 1362 г. войскам Ольгерда, какова была конечная цель их похода к устьям Днепра и Южного Буга, наконец, каковы были ближайшие политические последствия самой битвы. Ответить на эти вопросы невозможно, предварительно не выяснив, что же представлял собой западный улус с точки зрения его социально-политического устройства и в каких отношениях он находился с землями Юго-Западной Руси накануне битвы у Синих Вод.
Как убедительно показал Г. А. Федоров-Давыдов, процесс дальнейшей феодализации золотоордынского общества привел в середине XIV в. к возрастанию под прикрытием ханского единодержавия экономической и политической мощи отдельных представителей ордынской знати и последующему дроблению всей улусной системы. Раньше и наиболее ощутимо эти сдвиги в социально-экономической эволюции Орды проявились в ее западных пределах, где и возникли отражающие их специальные термины.[296] Здесь, в бывшем улусе Ногая, особенно заметным был и экономический подъем, характерный для всей ордынской державы в первой половине XIV в. Он послужил основой, на которой наряду с уже существовавшими древнерусскими городами и генуэзскими торговыми полисами в Крыму и в бассейнах Южного Буга и Днестра возник целый ряд ордынских городов.[297] Наиболее значительные из них – Хачибеев, Ябу-городок, Караул и др. – указаны в ярлыках крымских ханов Хаджи-Гирея (1461), Менгли-Гирея (1472, 1507) и Сагиб-Гирея (1540),[298] архетипом для которых послужил ярлык золотоордынского хана Тохтамыша, выданный великому литовскому князю Витовту в 1398 г.
Актовые источники подтверждают существование в западном улусе нескольких орд уже в конце 40-х гг. XIV в. Их правители "князи темнии" (т. е. темники, улусные князья. – Авт.), – упомянуты в акте польско-литовского перемирия 1352 г., причем со значительными суверенными правами ("поидеть ли царь на ляхи, а любо князи темнии, князем литовским помагати").[299] В распоряжении ордынских князей находились большие военные силы, в чем убеждает, в частности, письмо польского короля к гофмейстеру Тевтонского ордена Книпроде, написанное в 1356 г. В нем Казимир III, между прочим, сообщал и о том, что для участия в походе против литвинов к нему прибывает "семь татарских князей со множеством людей" и им он "как раз теперь послал особую дань за набег…"[300]
К началу 60-х гг. XIV в. господствующее положение в междуречье Днепра и Нижнего Дуная Северного Причерноморья заняли три орды: Крымская, Перекопская и Ямболукская /71/ (Джамболукская). Именно их князей – Кутлуг-Бука (Котлубуга), Хад- жи-Бека (Качибея) и Дмитрия – Повесть о Подолье называет "отчичами и дедичами (т. е. наследственными владетелями. – Авт.) Подольской земли". Это известие подтверждает М. Стрыйковский, утверждая, что "Перекопские и Крымские татары в то время все дикие степи, широко лежащие за Киевом, и все Подолье, прилегавшее к литовским землям, держали".[301] Сохранившиеся в белорусско-литовских летописях и в Густинском своде имена трех ордынских князей, потерпевших поражение в битве у Синих Вод, вполне историчны. Так, среди эмиров, подписавших договор хана Джанибека с венецианцами в Крыму в 1347 г., последним назван Кутлуг-Бука. В договоре Бирдибека с венецианцами 1358 г. его имя значится уже вторым.[302] Известна отузская надпись с именем Кутлуг-Тимур-бека, великого эмира, по распоряжению которого был построен колодец в 1358 г.[303] Отсутствие других данных не позволяет уточнить, принадлежали ли оба имени одному лицу или же одновременно существовали два эмира с подобными именами, имевшие непосредственное отношение к Крыму. М. Г. Сафаргалиев считает Кутлуг-Тимур-бека наместником Крыма и сыном Туглук-Тимура, который был правителем Крыма при хане Узбеке.[304] Г. А. Федоров-Давыдов обратил внимание на недостаточность обоснования подобного мнения.[305] Спорность этого момента не может поколебать установившуюся в научной литературе точку зрения на Кутлуг-Бука как на наместника Крыма и эмира (князя) местной орды на рубеже 50–60-х гг. XIV в. То обстоятельство, что имя Хаджи-бея связано с существовавшим во владениях Перекопской орды во второй половине XIV в. и расположенным в низовьях Днестра городом Качибеем (Качибеевым) и близким к нему одноименным лиманом, свидетельствует в пользу также довольно распространенного мнения о принадлежности его именно к этой орде. Судя по некоторым особенностям обращения джучидских монет местной чеканки, владения Крымской и Перекопской орд в XIV в. простирались в Северном Причерноморье от Крыма и Днепра до Днестра и представляли собой самодовлеющую в экономическом отношении область.[306]
Меньше известно о третьей, Ямболукской, орде. Ее кочевья находились, по всей видимости, западнее Днестра, где их границами служили отроги Карпат и нижнее течение Прута и Дуная.[307] Не исключено, впрочем, что в конце 50-х гг. XIV в., оттесняемая Молдавским княжеством к побережью Черного моря и на восток, эта орда захватила ханские кочевья по Днестру, Южному Бугу и его притоку Синюхе. Административный центр этого края – Ак-Мечеть – отождествляется некоторыми исследователями с Ябу-го- /72/ родком, центром Ямболукской орды. Они же определяют его местонахождение на левом берегу Южного Буга, несколько ниже по течению от места впадания в него р. Синюхи.[308] Если эта версия верна, то эмира с именем Дмитрий следует признать правителем Ямболукской орды. Интересно, что в 1368 г. венгерский король Людовик I выяснял таможенные отношения купцов подвластного ему Брашова и находившейся где-то в Нижнем Подунавье земли "татарского князя Деметрия".[309] Это документальное свидетельство существования во времена битвы у Синих Вод ордынского князя с именем Дмитрий необходимо сопоставить не только с данными летописей, но и сообщением М. Стрыйковского и С. Сарницкого о бегстве разбитых в этой битве ордынцев к Дунаю и далее в Добруджу,[310] с которым оно частично согласуется.
Таким образом, самая общая и еще далеко не выясненная картина внутреннего устройства западной части Орды на рубеже 50–60-х гг. XIV в. подтверждает истинность летописных известий о Синеводской битве. Она же позволяет раскрыть конкретную цель и значение похода войск Ольгерда в глубь ордынских владений осенью 1362 г. Цель эта состояла в том, чтобы разгромить те силы Орды, которые господствовали над обширной степной территорией Северного Причерноморья от киевского Поднепровья до низовьев Днестра, а возможно, и Дуная, высвободить население пограничных с нею земель Юго-Западной Руси, в первую очередь, Киевской и Подольской, из непосредственной зависимости от Крымской, Перекопской и Ямболукской орд, расширить за их счет владения Литвы на юге. Главный удар при этом был нанесен по наиболее удаленным от центральных районов Орды Перекопской и Ямболукской ордам, что и зафиксировали летописи, отметив Белобережье как конечный пункт похода литовско-русских войск.
В результате разгрома ордынцев в битве у Синих Вод пределы подвластной Орде территории в Северо-Западном Причерноморье были отодвинуты к прибрежной зоне в низовьях Днестра и Южного Буга, а на Днепре – к его порогам.[311] Снизилось военно-политическое значение орд, размещавшихся западнее Днепра. Без помощи из центральных районов Ордынской державы они уже не могли противостоять натиску вошедших в состав Великого княжества Литовского земель Юго-Западной Руси, Польскому королевству и Молдавскому княжеству.
Разгром трех западных орд в битве у Синих Вод явился результатом политического сотрудничества литовской знати с боярством Юго-Западной Руси на антиордынской основе. Его след- /73/ ствием было расширение владений Великого княжества Литовского на юге до устья Днепра и Днестра и закрепление в его составе Киевского и Волынского княжеств, Подолья и Чернигово-Северщины. Важную роль в этом сыграло стремление местного населения освободиться от бремени ордынского ига. Видимо, именно в этом смысле Ф. Энгельс отмечал, что Белоруссия и Украина "нашли себе защиту от азиатского нашествия, присоединившись к так называемому Литовскому княжеству".[312] Вместе с тем утверждение власти литовской знати в этом регионе Руси еще более осложнило дальнейшее развитие проявившейся здесь ранее тенденции объединения земель на основе общерусской политической программы. Оно также не решило окончательно вопрос о ликвидации зависимости княжеств Юго-Западной Руси от Золотой Орды. /74/
В XIV в. Юго-Западной Руси, как и другим русским землям, были присущи все основные признаки развитого феодализма: крупная земельная вотчина-сеньория с феодальным иммунитетом, иерархическая структура землевладения, система сюзеренитета-вассалитета и др. Эволюция феодальных общественных отношений в разных частях Руси совершалась по одинаковому пути, поскольку для всех русских земель была характерной унаследованная от Древнерусского государства общность социально-экономического уклада и государственно-политического устройства, а также духовного и культурного развития, религии, обычаев. Существовавшая уже в IX–XII вв. эта общность выступает еще и в XIV в. в качестве ведущей тенденции в развитии складывавшихся на основе древнерусской народности трех братских восточнославянских народностей – великорусской, украинской и белорусской.[313]
Социально-экономические отношения земель Юго-Западной Руси базировались на разных формах феодальной собственности.[314] В XIV в. получает дальнейшее развитие и еще более укрепляет ведущие позиции крупное частное землевладение – княжеское (домениальное), боярское, церковное, возраставшее за счет общинных земель государственного фонда. Особенно быстро развивалась земельная собственность боярства. О. М. Рапов, исследовавший по данным летописания Юго-Западной Руси боярское землевладение XII – первой половины XIII вв., пришел к выводу, что уже в тот период в безусловном владении древнерусского боярства, прежде всего, "великих бояр", находились обширные земельные площади: волости, города, замки и села. Боярский домен охранялся специальным законодательством – Пространной Русской Правдой. Бояре содержат крупные военные отряды, "с помощью которых они пытаются оказывать давление на княжескую и великокняжескую власть".[315] На Северо-Западе, как показал В. Л. Янин в исследовании новгородской феодальной вотчины, процесс складывания вотчинной собственности начался /75/ в XII в., а "к середине XIV в. создание вотчинной системы как безраздельно господствующего вида феодального землевладения было завершено".[316] В. Б. Кобрин, отметив, что боярская вотчина появилась в Приднепровье раньше, чем в других частях Древней Руси, отнес время ее расцвета в Северо-Восточной Руси к середине XIV в.[317] Еще в древнерусские времена в Юго-Западной Руси, в частности в Галицко-Волынском княжестве, было известно также боярское условное землевладение в его бенефициальной и ленной формах.[318]
Количественно возрастающий с конца XIV в. поземельный актовый материал Литовской метрики свидетельствует, что расширение и дальнейшее развитие вотчинной системы происходили главным образом на основе государственного пожалования. Великие литовские и удельные князья жаловали своих вассалов с различной полнотой прав и повинностей угодьями, селами, волостями. Нередко жалованная грамота лишь санкционировала уже свершившийся захват феодалом общинной земли или же предоставляла в его распоряжение угодья, выпрошенные как пустоши, бесхозные или малодоходные имения. Пожалование земель в наследственную собственность ("в отчину"), а также на условиях службы или за выслугу (в таких случаях они носили названия "данин", "держав", "кормлений") стало важнейшим источником образования магнатских латифундий. Особенно интенсивно происходил этот процесс на Волыни и Подолье, ставших к концу XV в. центрами магнатского землевладения.