- А знаешь, Дэйзи, ведь это выход. Уговори его уехать куда-нибудь. Пусть устроится в "Дженерал моторе". Деньгами я его пока обеспечу. Скажи, что я сотни долларов не пожалею, а если только за этим дело, накинь еще сотню. Прямо бы гора с плеч.
Дэйзи пошла к Тому, но тот рассмеялся и объявил, что Генри опоздал, он уже начал войну и не покинет своих друзей. Что же касается денег, то пусть лучше они достанутся Генри. Том уверен, что он смог бы раздобыть сотню-другую долларов, если только Генри сообщит ему все о фордовской "служебной организации" и особенно о шпионах среди агитаторов.
Генри побледнел, когда услышал об этом предложении.
- Видишь, в какой я попал переплет? Это самое подумает и хозяин. Как я ему докажу, что я не пошел на такое дело?
- А ты, пожалуй, не прочь бы, Генри?
- Если я пущусь на такие штуки, меня живо прихлопнут. В таких случаях у них разговор короткий.
- Я никому ни слова не скажу, - сказала Дэйзи. - Можешь на этот счет не беспокоиться.
- Да, но это ничего не меняет. Что же мне делать с Томом?
- Я его спрашивала, и он сказал: "Пусть исполняет свои обязанности".
Дэйзи попыталась улыбнуться, но Генри было не до смеха.
- Легко сказать, идти к хозяину и сообщить, что мой родной брат красный?
- Хозяин тебя за это похвалит.
- Терпеть не могу мелодрам, слишком много надо объясняться. - И, помолчав, прибавил: - А кроме того, не хочется мне топить малыша.
- Об этом не тревожься. Увольнение не пугает Тома.
- Говорят тебе, Дэйзи, его жизнь в опасности!
- Он это знает, - спокойно ответила Дэйзи.
- Метит в мученики, так, что ли? Дешевой славы ищет. Полоумные бунтовщики, дьяволы окаянные! - Генри разразился было потоком ругательств, но Дэйзи сказала:
- Не принимай, милый, так близко к сердцу. Помни - ведь ты всего лишь Генри Форд Шатт, а не Генри Форд!
79
В середине зимы, а зима была снежная, началась оттепель, потом за ночь подморозило, и когда Том ехал утром на работу, он врезался в чужую машину, и после оказалось, что у его машины погнулась передняя ось, и ее взяли на буксир и повезли чинить. В результате Том опоздал больше чем на час, и когда он пришел в цех, на его станках уже работал другой рабочий.
Это, конечно, было в порядке вещей; он ждал жестокого нагоняя. Но когда он стал объясняться с мастером, то увидел, что дело обстоит хуже.
- Хватит, Шатт, - сказал мастер. - Натерпелся я от тебя. Ступай и получи расчет.
- Чего же вы от меня натерпелись? - спросил Том.
- Я не хочу с тобой разговаривать. Твое место занято. Катись отсюда.
Том огляделся. Многие рабочие этого цеха знали его, и он раздумывал, не позвать ли их. Так начинались многие забастовки и заканчивались победой рабочих. Но перед ним очутились двое здоровенных детин в штатском. Молодчиков из "служебной организации" всегда можно было узнать по сломанным переносицам и изуродованным ушам. Один из них держал правую руку в кармане, вероятно, сжимая кастет. Такова была цена человеческой жизни на фордовском заводе, если грозил беспорядок.
- Ну, ладно, - спокойно сказал Том, повернулся и пошел в раздевалку. Верзилы в штатском последовали за ним и присмотрели, чтобы он получил расчет, сдал табельный номер и вышел с завода через ближайшие ворота.
Итак, Том вступил на путь "мученичества"; теперь он - бывший фордовский рабочий, занесенный в черный список, а это значило, что ему уже нельзя будет работать под собственным именем ни в одной крупной компании Детройта. Его спросят о последнем месте работы, позвонят туда по телефону, и вопрос будет исчерпан. Новый хозяин вряд ли станет говорить: "Нам не нужны агитаторы". Нет, ибо теперь в Белом доме сидит агитатор, и в конгрессе их много, и они проводят дурацкие законы, так что предпринимателям приходится крепко защищаться. Он вежливо скажет: "Очень жаль, приятель, но пришел парень, раньше работавший на этом месте, а мы всегда стараемся сохранить своих рабочих".
У Тома было немного денег, отложенных именно на такой случай, и теперь ему ничего не мешало вести жизнь рабочего агитатора. Днем он посещал собрания комитета и встречался с рабочими ночных смен с разных заводов; по вечерам он встречался с рабочими дневной смены или выступал на митингах, которые проводились в неприметных помещениях рабочих районов. Рабочие прибывали окольными дорогами, оставляли свои маленькие машины где-нибудь подальше и пробирались в зал с черного хода или надвинув на глаза кепку и прикрывая лицо носовым платком. Митинги происходили в полной темноте, и несколько рослых рабочих стояли у выключателей, чтобы никто не мог зажечь свет. Вот как обстояло дело во всех городах автомобильной промышленности, в городах стальной, резиновой и нефтяной промышленности этой страны свободных и отчизны храбрых; всякая попытка собраться и обсудить свои нужды считалась чуть ли не преступлением, и тот, на кого падало подозрение, рисковал не только работой, но и своей жизнью.
80
Бывшая соученица Тома Шатта, которую он описывал своей сестре как "толковая девушка в круглых очках, небольшого роста и слегка сутулая", приехала в Детройт и поступила на работу в городской отдел социального обеспечения. Ее звали Делл Брейс, и она была девушка серьезная, ушедшая с головой в рабочее движение. Ее отец - сенатор штата Айова - был реакционным республиканцем, считавшим свою дочь жертвой предательской студенческой пропаганды. Вот почему Делл хотела работать где угодно, только не в родном штате. Она выбрала Детройт, потому что они с Томом почти решили пожениться.
Как раз когда она получила работу, Том лишился своей, и в нем вдруг заговорило мужское достоинство, и он заявил, что не желает, чтобы его содержала жена; тут глаза Делл наполнились слезами, она обвинила его в "буржуазных предрассудках". Сам-то он верит в свои принципы или нет? Если женщина с мужчиной равноправны, то почему она не может содержать его, так же как он бы ее содержал? Томми, не выносивший женских слез, уступил, и они тут же уладили дело, отправившись получать брачное свидетельство.
И вот он привел свою молодую жену домой познакомиться со всем семейством; и Дэйзи, благоговевшая перед молодой леди, окончившей колледж, чуть не расплакалась от радости, когда та поцеловала ее и выразила надежду, что они будут друзьями. Дэйзи, заняв место матери, теперь тащила на себе всю тяжесть домашней работы. От былой миловидности не осталось и следа; Дэйзи похудела и осунулась, волосы потускнели, она редко их завивала. Но романтика, навеянная грошовыми журналами, еще жила в ее сердце, а что могло быть романтичнее свободного брака двух юных рабочих агитаторов, только что со студенческой скамьи. Даже то, что оба они были "красные", не казалось особенно тяжким прегрешением; жена Джима Бэггза за годы кризиса нагляделась на нужду рабочих и готова была поверить, что рабочие организаторы совсем не такие, какими их изображают газеты.
Она нашла о чем поговорить с Делл: о своем четырехлетнем малыше, который был слабеньким и не мог подолгу гулять в зимнюю стужу. Делл знала все о витаминах и протеинах и тому подобном и объяснила ей, что нужно давать мальчику и как можно это подешевле достать. Обязанностью Делл как работника отдела социального обеспечения было разъезжать по городу и опрашивать нуждающихся. Она была добрая, не по летам серьезная и болела за них душой, потому что они были лишены самого необходимого. В наши дни нелегко иметь дело с бедняками, и богачи поступают очень разумно, возлагая эти обязанности на оплачиваемых специалистов с университетским образованием.
Вскоре пришел Эбнер и очень удивился, узнав, что у него новая невестка. Он не знал, что делать, что сказать, и очень смутился, когда она подошла к нему и поцеловала в морщинистую щеку с отпечатками жирных пальцев. У Эбнера не было ни малейшего представления о том, что творилось в душе этой молодой леди, которая так сильно выделялась среди них, хотя и была очень скромно одета. Он не мог понять, что она была склонна идеализировать рабочих, и видела в его мозолистой руке, на которой не хватало одного пальца, символ честного труда, медаль ветерана промышленности. Но Эбнер понял, что она леди добрая и что его сыну посчастливилось. То, что она сочувствовала опасным идеям Тома, не удивляло его. У старика в мозгу были несообщающиеся отделения, он считал "агитаторов" опасными и вредными людьми и в то же время умудрялся разговаривать с двумя такими людьми и во всем соглашаться с ними.
81
Движение за организацию производственных профсоюзов в крупной промышленности быстро распространялось по всей Америке; оно возникало стихийно в тысячах различных пунктов, порождаемое отчаянной нищетой рабочих. Оставалось только наметить программу и тактику: а это уже было сделано крупными профсоюзами горняков и швейников, организованных по предприятиям. Вскоре был создан Комитет производственных профсоюзов, сокращенное название которого приобрело магическое значение для миллионов тружеников, не знавших даже точно, за что они борются.
Крупные профсоюзы собрали денег, и в каждую отрасль промышленности были посланы организаторы. И Том снова получил работу. То обстоятельство, что платили только по двадцать пять долларов в неделю плюс десять долларов на организационные расходы, не имело в его глазах никакого значения, равно как и то, что более опасную работу трудно было себе представить. В городе Детройте рабочий организатор не подвергался непосредственной опасности, но в некоторых маленьких городах "охота на бунтовщиков" была разрешена, к ним принадлежали и фордовские города, где миллиард долларов Генри заботился о своей сохранности.
Тому было поручено посещать окрестности фордовских заводов и встречаться с рабочими у них на дому и повсюду, где возможно. Он так и делал; но как-то двое мужчин в штатском остановили его, показали ему свои значки и велели следовать за ними. В полицейском участке его допрашивал начальник агентуры в присутствии нескольких помощников. Том назвал свою фамилию и адрес и сообщил сведения о себе: окончил Мичиганский университет, бывший фордовский рабочий, занесен в черный список, а в настоящее время организатор союза рабочих автомобильной промышленности Америки.
- Я получаю жалованье, и у меня есть текущий счет в банке, так что вы не можете сказать, что я не имею определенных средств к существованию. Я настаиваю на своем праве позвонить адвокату и предупреждаю, что если вы лишите меня этого права, то, как только я буду освобожден, я немедленно подниму дело о незаконном аресте и содержании под стражей. Что еще вам нужно?
- Нам нужно знать имена тех, с кем вы работаете.
- Можете посадить меня под замок и избивать до потери сознания, но об этом я не скажу ни слова. Могу я позвонить адвокату?
- Погоди, красавчик, ты у нас заговоришь! - сказал начальник.
Они отвели его в подвал и поместили в так называемую "дыру" - в подземную камеру с крохотным глазком в железной двери; в камере было только зловонное помойное ведро и ведро с водой, которое, очевидно, лишь недавно перестало быть помойным. Том остался один, и всякий раз, когда слышались шаги, он думал, что к нему идут с резиновыми дубинками.
Профсоюз всегда имел точные сведения о том, куда направлены его организаторы, и требовал, чтобы они как можно чаще звонили в комитет. Когда кто-нибудь долго не звонил, было ясно, что его забрала полиция. О Томе не было ни слуху ни духу, и начались поиски. Позвонили всем женам, матерям и сестрам сочувствующих союзу рабочих и мобилизовали их. В полицейском участке звонил телефон, и возбужденный женский голос требовал сведений о Томе Шатте. Никакие отговорки не принимались - он задержан полицией, или полиция знает, где он, - и голос требовал его освобождения. Сержант вешал трубку, но сейчас же телефон звонил снова, и другой голос обращался с тем же требованием. Телефон звонил круглые сутки, так что пока Том Шатт находился в заключении, полиция не могла заниматься никакими делами.
Если через несколько часов не поступало никаких сведений о задержанном, начинался нажим на компанию. Это был своего рода "саботаж", который можно было бы назвать "умышленным нанесением вреда", но, разумеется, это было нисколько не хуже, чем держать без законных оснований человека в подвале тюрьмы и время от времени избивать его резиновыми дубинками, не оставляющими следов на теле. Кто-нибудь из сочувствующих рабочему союзу отправлялся в аптеку или еще куда-нибудь, где был телефон-автомат, вызывал контору компании и просил соединить с кабинетом директора. Затем происходил такой разговор:
- Это секретарь директора?
- Да.
- Пожалуйста, Тома Шатта.
- Какого Тома Шатта?