- Проверьте все лично.
- Есть! - Семен нырнул в рубочный люк.
Начали поиск цели. Через двадцать минут акустик доложил, что слышит шум винтов. Но это был всего лишь рыболовный траулер. Потом им встретился большой транспорт, идущий курсом к Ленинграду. Наконец они обнаружили в третьем квадрате тральщик.
- Боевая тревога! Торпедная атака!
Прежде чем послать Крымову радиограмму, Уваров запросил по радио, вышел ли торпедолов. Из базы сообщили, что торпедолов вышел полчаса назад. Продиктовав шифровальщику радиограмму, Уваров приподнялся над обвесом мостика, оглядел горизонт и озабоченно сказал стоявшему рядом командиру тральщика капитан-лейтенанту Баскакову:
- Как бы не потерять торпеду. Ветер крепчает.
Шторм все усиливался, море было усеяно белыми барашками, ветер срывал с их верхушек крупные хлопья пены.
- Потерять не потеряем, а поднимать торпеду будет трудно, - сказал Баскаков.
Тральщик шел малым ходом, лагом к волне, и его валило с борта на борт. Волны захлестывали палубу, разбиваясь о надстройки, окутывали корабль светло-оранжевым туманом брызг. Уварову принесли плащ, но он уже не согревал - китель успел промокнуть насквозь. Баскаков, оставив за себя на мостике помощника, пригласил Уварова пить чай, и они спустились в кают-компанию.
Когда они снова поднялись на мостик, Уваров спросил у помощника командира тральщика:
- Торпедолова не видно?
- Никак нет.
Уваров посмотрел на часы. Торпедолов должен был давно прийти.
- Запросите через оперативного базы его место.
- Есть!
На посланную радиограмму долго не отвечали. Наконец передали, что по приказанию командира бригады траления торпедолов вернулся в базу. В тот же момент акустик доложил, что слышит шум винтов.
- Приготовить гранаты! - приказал Уваров. Он хотел немедленно поднять лодку.
Но было уже поздно: акустик слышал шум винтов торпеды. Ее след тотчас же обнаружили сигнальщики.
Торпеда прошла точно под тральщиком в районе трубы и вскоре всплыла кабельтовых в трех по левому борту.
- Молодцы! - похвалил подводников Баскаков. Уваров промолчал, хотя и сам, оценив атаку как отличную, мысленно похвалил Крымова. Комбриг был сейчас озабочен тем, что делать с торпедой дальше. Вряд ли удастся на такой волне поднять ее на борт тральщика. "Какого черта он вернул торпедолов?" - с досадой подумал Уваров о командире бригады траления.
Когда лодка всплыла, ей передали радиограмму: "Торпеда прошла под целью, всплыла у вас по курсу в трех кабельтовых. Прикройте ее с наветренной стороны, буду брать торпеду на буксир".
Развернувшись, лодка прикрыла от ветра плясавшую на волне торпеду. Тральщик зашел с подветренной стороны. Отпорным крюком удалось зацепиться за рым зарядного отделения торпеды и завести трос.
К тому времени совсем стемнело, на тральщике и на лодке включили прожекторы. Их тонкие жала скрестились на едва выступавшей из воды головке торпеды.
О том, чтобы поднять торпеду на борт тральной лебедкой, не могло быть и речи, и Уваров приказал буксировать ее малым ходом. Но не прошли они и двух миль, как были вынуждены отказаться от этой затеи. Волна стала еще круче, тральщик бросало из стороны в сторону, создавалась опасность нарушить герметичность торпеды и утопить ее. Оставалось отдать трос и, удерживая торпеду в луче прожектора, ждать торпедолова.
Тральщик лег в дрейф, лодке было приказано идти в базу. Уваров снова запросил у оперативного дежурного место торпедолова. Вскоре тот сообщил, что торпедолов вышел, и передал командиру тральщика приказание комбрига немедленно следовать на базу.
- Но ведь это же нелепо! - воскликнул Баскаков. - Торпедолову идти сюда не меньше двух часов.
"Это не только нелепо, это просто чудовищно!" - подумал Уваров. Оставить торпеду - значит потерять ее. Вернуть лодку? Но у нее слабый прожектор, она через десять минут все равно потеряет торпеду. Да и оставлять лодку одну в надводном положении нельзя.
Уваров приказал связаться с командиром бригады траления Самохиным и доложить ему обстановку. Но Самохин лишь подтвердил свое приказание. Чем он руководствовался, отдавая это приказание, Уваров не знал и не мог даже представить, какие причины заставляют Самохина принять решение, нелепость которого совершенно очевидна.
"Неужели он мстит?"
После случая, когда по вине Самохина упустили зашедшую в наши воды чужую лодку и Самохин был предупрежден о неполном служебном соответствии, он разговаривал с Уваровым сквозь зубы. Очевидно, полагал, что тогда Уваров должен был, выгораживая его, свалить всю вину на Дубровского.
Однако надо было что-то предпринимать. И Уваров приказал лодке вернуться.
Слабый луч прожектора едва пробивал десять - двенадцать метров темноты и ложился на воду небольшим бледно-желтым пятном, в котором клокотало и пенилось море. Нет-нет да и выталкивало оно из кипени волн темную головку торпеды. Удерживать ее в свете прожектора было трудно, то и дело приходилось подрабатывать электромоторами.
Инженер-механик доложил Крымову, что плотность электролита мала и, если торпедолов задержится, они окончательно "посадят" аккумуляторные батареи. Крымов приказал лечь в дрейф и следить за торпедой радиолокатором. Но радиолокационный контакт был ненадежен: шторм усиливается, и поймать на экране такую точечную цель было невероятно трудно. Матвей Стрешнев, поднявшись на мостик, замерил направление и силу ветра и нанес на карту вектор дрейфа.
Теперь оставалось только ждать подхода торпедолова. Крымов разрешил команде ужинать и сам спустился в кают-компанию. На мостике остались Вадим Сенцов, Матвей Стрешнев, рулевые-сигнальщики Бодров и Широков.
Матвей молча курил одну папиросу за другой и никак не мог подавить в себе поднимавшегося раздражения. Его, как и всех на корабле, радовал успех атаки. Но все, что делалось после этого, было непонятно и особенно досадно. Почему ушел комбриг с тральщиком? Матвей не знал, что так распорядился Самохин, и всю вину сваливал на Уварова. Его уважение к Уварову поколебалось. Конечно, и начальство может ошибаться. Но разве все, что сейчас делается, просто ошибка? Ведь любому мало-мальски грамотному моряку ясно, что логичнее всего было бы оставить с торпедой тральщик.
Хорошо еще, что с тральщика догадались сбросить буй. Парусность у него больше, чем у торпеды, его отнесет, но он все-таки хоть приблизительно будет указывать место.
Погас прожектор.
- Что там? - спросил Матвей.
- Опять замыкание, - ответил Широков.
Это было уже в третий раз. Где-то, видимо, пробило кабель, а волна то и дело захлестывает мостик. Широков, подсвечивая фонариком, осматривал кабель. Потом спустился в боевую рубку и долго возился там. Матвей тоже спустился в рубку и присел рядом с матросом. Широков покосился на него и ничего не сказал. Последнее время матрос стал угрюм и неразговорчив, сторонился товарищей.
- Что это вы грустите? - спросил Матвей. Матрос усмехнулся:
- Вы ведь, товарищ лейтенант, меня уже спрашивали об этом.
Только теперь Матвей вспомнил, что действительно спрашивал Широкова, и, кажется, не раз, но так и не узнал, в чем дело.
- Так что же у вас все-таки приключилось?
- Ничего интересного. Так, мелочи жизни, - уклонился от прямого ответа Широков.
Матвей вдруг подумал, что совсем не знает этого матроса. То есть знает, что со своими обязанностями он справляется хорошо, исполнительный, умелый специалист. И только. А как человек? А что у него на душе, что он любит, о чем думает?
Что он мог сказать сейчас о Широкове? А о других? Может быть, несколько лучше он знал только Бодрова.
Видимо, матросы замечали его привычку уходить в себя. Это, наверное, обижало их. Вот и Широков не доверяет ему. Значит, Матвей не сумел расположить его к себе.
Что же происходит с матросом? Неприятностей по службе у него не было, ни с кем вроде не ссорился. Может, в городе? Но Широков редко ходит на берег. А почему? Да, ведь он женат. Единственный из его подчиненных женатый матрос. Может быть, дома что-нибудь случилось?