Ошибки не хотели тогда признавать. Когда привезли нас на место сбора в Торжке, то назвали семьей Алексея Ковалева, а наш отец - Александр! Мать протестовала, но никто не обращал внимания. Другой брат матери хотел нас защитить, пошел в ОГПУ и сказал, что ошибаются они. А ему ответили: "Вы что, сами туда захотели?" У него тоже была семья, и он больше не отважился защищать нас.
Везли нас в товарных вагонах без еды и питья. Эшелон шел в неизвестность. Я очень плакала (но никто не утешал меня) и думала: "Буду хорошо работать и докажу, что я человек".
Остановился эшелон против острова, на котором были бараки. Перебираться через быструю реку, которая бежала с горы, надо было по мостику без перил. Одна девочка упала в реку, ее спасли. Условий для жизни там, куда нас привезли, не было никаких. Не было крыши на бараке, а где была крыша - не были зашиты стены. Вот в таком бараке мы и жили. Пищу готовили на кострах, если было что варить. У нас не было ни денег, ни продуктов, ни хороших вещей. Мать писала в Торжок, в каком положении мы оказались. Я ходила по линии железной дороги учиться в школу в г. Сатку. Сестра не училась.
В Торжке дядя, брат матери, рабочий кожзавода "Красный кожевник", взял разрешение в горсовете, и тетя поехала за нами. Взяли меня и сестру в свою семью, семья была девять человек, стало - одиннадцать. Трудоспособных трое: дядя, его жена и сестра матери. Жили впроголодь, ели из одной миски все: и дети, и взрослые, и больные, и здоровые. Хлеб и сахар давал дядя всем поровну. Тогда была карточная система: рабочая карточка - 800 граммов хлеба, а иждивенцам - 300 или 400 граммов. Держали корову, а сено и картошку покупали. Огород был маленький. Спали все дети на полу, на соломенных матрацах, без простыней, а бабушка на печке (у нас дома были простыни, хотя и из мешков).
Я окончила семь классов в 1932 году и пошла работать на обувную фабрику имени Леккерта. Правильно считать на счетах научилась за один вечер. Научили меня работать учетчицей по соцсоревнованию. Работала в штамповочном цехе. Вдруг одна женщина написала заявление, что мой отец выслан, и меня уволили с работы. Неделю я сидела дома и плакала день и ночь, глаза распухли от слез. Написала заявление директору: "Родителей нет, с работы уволили, что же нам делать?" Отдала в спецотдел. Меня восстановили на работе, но я пошла в другой цех подсобной рабочей из-за рабочей хлебной карточки. Никто не знал, что мне только 15 лет. Когда принимали, было 14 лет, но документ не спросили, записали: "16 лет".
Очень мне хотелось учиться, но на рабфак не принимали из-за отца, а лгать я боялась. Написала письмо в Москву, в Кремль, товарищу Сталину, и просила объяснить, за что выслали отца. Получила ответ: "За неуплату индивидуального налога".
Налоги всегда мать платила сама, аккуратно. Она взяла квитанции, написала заявление и поехала в Калинин к тов.
Рабову. Какой он занимал пост - председателя облисполкома или секретаря обкома партии, не знаю. Мать сказала, что мы пострадали невинно, налог уплачен, вот квитанции об уплате. Рабов прочитал заявление, скомкал все и бросил в корзину, сказал: "У нас теперь бесклассовое общество, все дети будут учиться", и ее выпроводили из кабинета.
В 1936 году я поступила на рабфак. Появилось выражение: "Дети за родителей не отвечают".
И в другой раз моя мать Ковалева Александра Петровна обращалась за справедливостью, когда на Урале, на заводе "Магнезит", отцу выдали расчетную книжку на имя брата - Ковалева Алексея Сергеевича. Мать в 1933 году поехала в Москву, обратилась во ВЦП К, сказала: "Делайте со мной, что хотите, а я уехала из ссылки, там жить невозможно, и страдаем мы напрасно. Мой брат писал во ВЦИК заявление, и вся улица подписывалась, что мы не эксплуатировали чужую силу, а землю обрабатывали сами". Секретарь нашла разобранное ВЦИК заявление и на углу заявления матери написала: "Освобожденная Ковалева вернулась из ссылки без разрешения". И ее отправили в Бутырскую тюрьму, где она просидела месяц. После чего ее выпустили, дав справку-разрешение жить где угодно. Мать приехала домой в Торжок и пошла в ОГПУ. Там взяли справку, а ей сказали: "Мало ли что вас Москва освобождает, а мы высылаем на три года. Вот, выбирайте города". Выбрала она Воронеж и жила в Воронежской области три года, ездила в Воронеж каждый месяц отмечаться, работала в подсобном хозяйстве маслозавода. А мы жили по-прежнему в семье дяди, я работала, а сестра училась в средней школе только благодаря Н. К. Крупской (ей она письмо написала, иначе не принимали в школу).
Вспомнить это тяжелое время статья в газете заставила.
Наказали невиновных родителей, выслали без суда и следствия. Прикладываю справку о том, что отец к уголовной ответственности не привлекался и не был судим. Какой тяжелой оказалась жизнь для нас, детей, для отца, пропавшего не знаем как и где, и для матери! Сколько еще людей пострадало безвинно! Не все вам напишут - умерли. За такое отношение к людям никакого памятника, не только золотого, Сталину не полагается.
А Родину я защищала, и в мыслях все еще находишься в рядах ее защитников. Так, наверное, будет до конца жизни.
Написала письмо, эту горькую память о прошлом, и раздумываю: посылать или нет? Сейчас мне ничего не нужно, квартира у нас благоустроенная, получила в этом году как участник войны, и бояться мне нечего, одной ногой в могиле стою. Только вот память сердца обязывает, ведь у нее нет срока давности.
1 июня 1987 г.
М. А. Тощева, бывший секретарь
редакции газеты "Челябинский
рабочий", 70 лет, г. Челябинск
ПОМНЮ УГРОЖАЮЩИЕ
ПЛАКАТЫ
Будто бы сейчас вижу расклеенные по городу угрожающие плакаты, на которых изображена рука в колючей ежовой рукавице. Эта протянутая рука с растопыренными пальцами, грозившая расправиться с "врагами народа", наводила ужас. Мне пришлось быть очевидицей такой расправы. Тогда мне было 20 лет. Я работала техническим секретарем в редакции "Челябинский рабочий". В одно из моих ночных дежурств в редакцию зашли двое вооруженных работников НКВД - и через несколько минут из кабинета в наручниках выводят редактора тов. Кортина. Последнее, что мне сказал редактор: "Отправьте гранки в типографию". И все. На следующий день был арестован заведующий промышленным отделом Пуриц.
А через несколько дней мы узнаем - арестован секретарь обкома партии Рындин, и его семья выброшена из квартиры.
Наше поколение помнит эти страшные годы культа личности Сталина. Об этом теперь говорят: "Это были его ошибки". Нет, это было преступление перед своим народом.
Преступления, совершенные Сталиным, долгие годы не были обнародованы и хранились втайне. Но гнев народа ничем не прикроешь. Золотой памятник совершившим преступления не ставят.
1 июня 1987 г.
Л. С. Козлов,
участник войны,
68 лет, г. Солнечногорск
Московской обл.
ПОД ПОРУЧИТЕЛЬСТВО
ХЛЕБНИКОВА
В 1937 году я находился под следствием как враг народа в составе группы сельской молодежи, уехавшей на свадьбу в другую деревню на колхозном коне РККА (содержались в колхозах в то время такие) с целью якобы извести этого коня и ослабить обороноспособность страны.
В 1944 году, будучи офицером штаба 1-го Прибалтийского фронта, кавалером четырех боевых орденов, я вновь чуть не был признан вражеским агентом, так как на моем рабочем столе уполномоченный СМЕРШ нашел нарисованного черта, а под ним случайно очутившуюся подпись:
"И. В. Сталин". Сутки я просидел в подвале в ожидании трибунала и расстрела, пока не вмешался командующий артиллерией фронта Н. М. Хлебников, чтобы меня освободили под его поручительство...
2 июня 1987 г.
А. И. Гринько,
подполковник
в отставке, г. Воронеж
"ТАК ТРЕБОВАЛ СТАЛИН"
Не считаю свои суждения бесспорными и потому не надеюсь, что Вы обнародуете их.
Я отношусь к так называемому "сталинскому поколению".
За моими плечами разруха и голод 20-х годов, индустриализация и коллективизация, Халхин-Гол и Великая Отечественная. Все, что было со страной и народом, знаю не из книг и кино. Могу судить обо всем со знанием дела.
Я никогда не обожествлял Сталина, не всегда был сосласен со многим из того, что имело место в нашей жизни.
В те годы необоснованно пострадал мой отец, некоторые из хорошо знакомых людей, товарищи по комсомольской работе. Воспринималось это как несправедливость, излишнее рвение некоторых чересчур бдительных служак. Но никто не винил лично Сталина. Да и мог ли он знать о моем отце - рядовом железнодорожнике, о преподавателе немецкого языка и обществоведения, о комсомольском активисте районного масштаба? Мы были уверены, что подлинные враги народа творят свое черное дело за спиной Сталина...
После осуждения культа и реабилитации невинно пострадавших мне довелось участвовать в работе парткомиссии, разбиравшей персональное дело одного бывшего прихвостня Ежова. Этот ретивый деятель в сентябре 1937 года "разоблачил" в г. Сталине (Донецке) 41 "врага народа" - от начальника шахты до председателя облисполкома.
В трех толстых папках, рассматриваемых парткомиссией, были собраны протоколы допросов, которые ежовец вел недозволенным способом. Когда его спросили, почему он нарушал соцзаконность, последовал ответ: "Так требовал Сталин". Тут же выяснилось, что никаких указаний на этот счет не было. Горе-чекист злоупотреблял властью в карьеристских целях. Об этом свидетельствовала и его собственноручная докладная на имя начальства: "Прошу внести в мое личное дело следующих разоблаченных врагов народа..." Далее следовала 41 фамилия. 25 из них погибли, но во время разбирательства на парткомпссии 16 из невинно пострадавших еще были живы и подробно рассказали о том, что и как было.
В числе необоснованно репрессированных академик А. М. Самсонов назвал К. К. Рокоссовского. Однако не сказал, что Сталин даже фамилии не знал тогдашнего командира полка подполковника Рокоссовского [Рокоссовский К. К. с 1936 года командовал 5-м кавалерийским корпусом.
Воинское звание "подполковник" введено в Советской Армии с 1 сентября 1939 года; для высшего командного состава армии с 5 мая 1940 года введены генеральские звания: "генерал-майор", "генерал-лейтенант", "генерал-полковник", "генерал армии". В связи с тем, что К. К. Рокоссовский длительное время находился под следствием, звание генерал-майора ему было присвоено в июне 1940 года.]. Его и посадили и выпустили без ведома Сталина. Да, при Сталине были уничтожены многие крупные военачальники. И за это надо с него спросить, как, впрочем, и с других членов Политбюро, которые тоже давали санкции. Не следует все валить на одного и обелять других. Надо помнить, что пакостная бюрократия досталась нам по наследству от старого строя.
Она была при Ленине, при Сталине и особенно вольготно жила и нахально действовала при Хрущеве и Брежневе.