Говорим, что хотели бы увидеть полевые партии разведчиков, попасть к Иванову, настигнуть, наконец, Татьяну Григорьеву.
— Иванов нынче именинник — большое золото взял. Ну что же… на ловца и зверь бежит. Завтра вьючный караван идет в поле. Дадим вам пару верховых лошадок…
Мы очень обрадовались. Летели на самолетах, плыли на пароходах, катерах, ехали на тракторном поезде, на вездеходе, теперь в глубь Кулара отправимся верхом! Особенно радовалась Ксана. У нее какая-то врожденная страсть к лошадям, и она всю жизнь мечтала о верховой езде.
Просим начальника разведки рассказать, как было найдено куларское золото и кто его первооткрыватель.
— Обязательно подавай вам первооткрывателя, — рассмеялся он. — Геологи, просто геологи…
Путь к золоту Кулара был тернист. В тридцатые годы в Приянье искали олово. В хребте Кулар геологи Серпухов и Лазарев обнаружили в шлиховых пробах знаки золота. Серпухов говорил даже о промышленных запасах. Но открытие в Приянье олова отвлекло от этих находок. Накануне войны все силы направили на поиски этого оборонного металла. В это время обнаружили оловянные богатства Эге-Хайя, построили первые здания Батагая. Но о находках Серпухова и Лазарева не забывали. Они подтверждали прогнозы Билибина и Обручева о золотоносности Приянья.
После войны в хребет Кулар отправляется геолог Лежоев и приходит к выводу о необходимости «учинить специальный поиск на — золото». По его следам отправляются три партии под начальством геологов Алексеева, Ефимова и Персикова. Две последние в долинах куларских «покатей». обнаруживают весовое содержание драгоценного металла.
В 1951–1952 годах геологу Кретову поручается разведка перспективных участков. Он закладывал в долине Бургата линии разведочных шурфов и… пришел к выводу; «бесперспективная золотоносность». Поиски куларского золота прекращаются на долгих семь лет. Только в 1959 году геолог Кузнецов, обследуя заброшенные шурфы Кретова, намывает из отвалов промышленное золото.
В следующем году геолог Дементьев проводит ревизию данных Кретова и убеждается в недобросовестности работ 1952 года. Оказывается, шурфы рыли без достаточного контроля, кое-как, и поэтому получены вопиюще неправильные оценки. Дементьев рассчитывает ошеломляющий прогноз запасов золота. Тянуть с куларским золотом больше нельзя!
В 1962–1963 годах на Бургате работает хорошо оснащенная разведочная партия и открывает богатейшее золото. Организуется его добыча, сначала на правах участка, а с января 1964 года рождается первый прииск Кулара.
Рассказ скуп. Но сколько труда и переживаний скрывается за немногословной хроникой событий. Обветренное лицо начальника разведки задумчиво и сурово.
— Сейчас мы, оконтуриваем весь золотоносный район и россыпи внутри него. Наши отряды уходят все дальше на север, к последним увалам Кулара, открывая богатейшее золото там, где торили свой путь Ефимов и Персиков. Вот и попробуйте разобраться, кто тут первооткрыватель?
Золото у нас особенное, мелкое, «липучее», крошечные золотые чешуйки заполняют всю толщу россыпи, самородков почти не встречается. Объясняется это характером его происхождения и залегания. Наш «золотой пояс» лежит в области куларских «покатей», в зоне соприкосновения осадочных горных пород с кристаллическими, изверженными. Золотоносные кварцевые жилы пронизывают осадочные породы во всех направлениях. Породы эти более рыхлые, легко разрушаются выветриванием; Поэтому, собственно, и образовались размытые ступени Кулара. Золотоносные жилы тут быстро обнажались и разрушались. Вода и ледники переносили золотые чешуйки, откладывая местами в руслах древних рек, погребенных теперь наносами. Находить эти «золотые ленты» не так просто. В поле рука об руку работают геологи, геофизики, геоморфологи, географы, геодезисты и, главное, буровики.
Впрочем, все это вы увидите своими глазами. Завтра садитесь в седла и езжайте по линии отрядов, счастливого вам пути. Извините, что не могу отправиться с вами. Нужно наладить снабжение нашей полевой армии…
На рассвете нас разбудил Нурис. У одиноких лиственниц, против общежития стояли вереницей навьюченные лошади. Приземистые, мохнатые, они обмахивались длинными хвостами от слепней и комаров. На глаза их свисали спутанные челки, мешая смотреть.
Ксана взяла ножницы и решила их подстричь. Осторожно подошла к низкорослой пегой лошадке, аккуратно ее подстригла и перешла к следующей. Но «пегая», повернув голову, неодобрительно косилась и вдруг лениво и небрежно брыкнула. Вскрикнув, Ксана отскочила, и парикмахерская деятельность ее на этом окончилась. Лошади остались лохматыми.
Пришли каюры. Пора было двигаться в путь. Ксана получила самого большого, самого полного и спокойного коня. Он равнодушно позволил ей взобраться на свою просторную спину и уютно устроиться в седле. Мне досталась та самая «пегая», вертлявая и брыкучая лошаденка. Не будь стремян, мои ноги задевали бы кочки..
Спустя час караван поднимался уже по длинному горному склону. Лошади привычно шагают по болотистой кочковатой тундре. Моя «пегая» ужасно суетлива, все время рвется куда-то, обгоняет караван, идет зигзагами. Ксанин конек — полная противоположность. Он явно экономит силы. Время от времени останавливается, Щиплет траву и снова идет. Пойдет, пойдет и опять остановится. Просунет свою рыжую морду между кочками и тянет оттуда воду. Ксана не стесняет его воли, говорит, что он взрослый, зачем понуканием оскорблять его лошадиное достоинство. Едем и едем час за часом вперед и вперед. Иногда караван останавливается, каюры поправляют набок съехавшие вьюки, подтягивают подпруги и снова в путь.
Взбираемся по зеленому склону сопки, подходим все ближе и ближе к каменистой россыпи на ее вершине. Вдруг вдали вырастает облачко дыма, и эхо приносит раскат. Это взрывники самого близкого отряда Бурова ведут разведку кварцевых жил. Берем левее, и караван выходит на перевал. Длинный задернованный склон спускается в пологий распадок. Внизу на берегу тонюсенького ручья белеют крошечные палатки.
Только к концу дня добрались до них. Палатки расставлены на каркасах среди сухой кочковатой тундры, заросшей карликовыми березками с красноватыми рубчатыми листочками, глянцевитолистными ивнячками и душистым багульником. Рядом бежит прозрачный ручей. Пустынные склоны поднимаются к каменистым гребешкам сопок. Тихо вокруг, в палатках — ни души. Лишь глухие взрывы наверху нарушают торжественную тишину. Каюры привязывают лошадей к коновязям, развьючивают их, снимают седла.
На склоне показались крошечные фигурки, спускающиеся прямо к лагерю. Возвращаются взрывники и рабочие. Еще в поселке начальник разведки жаловался, что район им достался трудный — все затянуто толщей мягких наносов «и молотком не стукнешь». Коренные породы выходят наружу только у вершин сопок. Тут разведчики делают «прикопы» и, если находят признаки золота, долбят длинные траншеи, добираясь к кварцевым жилам. Голыми руками скальные грунты не возьмешь, приходится рвать их взрывчаткой. С коренными золотоносными жилами связаны россыпи…
Лагерь ожил. Наполнился голосами и смехом молодых парней. Словно из-под земли у крайних палаток появился целый отряд. Впереди — бородатый юноша в берете, с треножником и футляром какого-то прибора в руках. За ним энергично шагает молоденькая девушка-якутка с рюкзаком, рядом с ней юноша якут с топографической рейкой на плече. Шествие замыкает человек в штормовке с лицом, иссеченным глубокими морщинами. Это возвращаются из поля вечные странники — топографы и геофизики отряда.
Юная якутка — рабочая топографического отряда, смуглый юноша — студент. Алданского горного техникума. Он с немым обожанием посматривает на свою спутницу, беспрекословно исполняет каждое ее желание. Девушка, понимая, что происходит с парнем, не злоупотребляет своей властью, относится к нему ласково, как к младшему брату.
Нас затащили в палатку-столовую. Две смешливые девушки разливали в миски ароматный борщ. Где-то в соседней палатке тихо наигрывала «Спидола». За столом собрались все, кто был в лагере. По брезентовым стенам и даже потолку палатки носится любимец отряда — белый котенок с черным хвостом и очень независимым характером. Порывистый, он не дается в руки, всех смешит: фырчит, выгибает спину, воинственно трубой подымает распушенный хвостик.
Спать нас уложили в палатке, в меховых мешках. Ох, и крепко же спалось на свежем, прохладном воздухе. Утром на своих отдохнувших, накормленных овсом лошадях мы отправились дальше вдвоем. Караван, выгрузив для отряда продовольствие, ушел обратно в разведку.
Переправившись через ручей, поднимаемся на водораздельное плоскогорье. Коней ведем на крутом подъеме на поводу. Палатки остались внизу и кажутся Карточными домиками. На противоположном склоне долины у каменных гребешков взлетел дымок и ветер донес удар взрыва. Взрывники Бурова начали свою нелегкую работу.
Зеленый склон уперся в сланцевые плиты, безжалостно расколотые выветриванием. Поверхность их пестро разрисовали черные, оранжевые, желтые, белые наскальные лишайники. Как будто художник-абстракционист прошелся тут своей лихой кистью.
Выбрались на вершину водораздельного плато. Плоская пятнистая тундра, вознесенная к голубому небу, узкой лентой уходит, на север. Справа и слева глубокие нежно-зеленые распадки. Далеко внизу Они расширяются в светлые долины среди пологих увалов, — теряющихся в голубой дымке. На юге, далеко-далеко едва голубеют островерхие припудренные снегом вершины высокого Кулара. Они миражами парят в воздухе.
Все залито светом. Мы одни среди безмолвия горной тундры. Лишь иногда проносится в вышине ястреб да просвистит крыльями стайка полярных куропаток. Лошадки, чувствуя настроение людей, идут бодро и уверенно. Поверхность плато словно декоративная мозаика. Пятна голой почвы в виде многоугольников окружены бордюром мхов и высокогорных лишайников. Хитроумный рисунок пятнистой тундры рожден морозным, растрескиванием — скудная высокогорная растительность ютится в углублениях, окружающих полигоны. Иногда плоскогорье прерывается пологами болотистыми седловинами, сменяющимися плоскими и сухими верхушками сопок.
Уходим все дальше на север по крыше последнего отрога Кулара. Далеко же увел разведчиков золотой след! В сильный бинокль, пожалуй, можно рассмотреть озера приморской низменности.
Едем несколько часов, останавливаясь лишь на короткие привалы. Лошади привыкли к нам, на бивуаках мирно пасутся, легко даются в руки.
Далеко за полдень набрели на тракторный след. Он привел нас к глубокому распадку. На дне его, у ключа, примостились одинокие палатки. Две оказались пустыми, в третьей застали сердитых парней. Им вовремя не доставили продукты, они были в мрачном расположении духа и на чем свет костили начальство. К нам отнеслись хорошо, вскипятили чайник, высыпали на стол последние сухари. Мы поделились своими припасами, и чаепитие прошло в оживленной беседе. На листке блокнота ребята нарисовали путь к топографам. Отсчитав по компасу азимут направления, распрощались и пустились к перевалу.
Моя «пегая» по-прежнему рвется вперед, делая невероятные зигзаги. «Рыжий» шагает неторопливо, по кратчайшему расстоянию и не очень уж отстает. Подъем становится круче, целый час карабкаемся вверх и наконец выбираемся на седловину. Опять очутились на плоскогорье. Справа сопка Мунулу, окутанная туманом. Впереди, под ногами, широкая долина Улахан-Юрэтэ. Где-то там вдалеке, на берегу этой речки, лагерь топографов. Небо хмурится. Туман постепенно сползает на седловину. Надо удирать. Но тут лошади заупрямились, как будто сговорились — не хотят спускаться. Видимо, решили, что достаточно потрудились сегодня. И ночлег на перевале, заросшем болотными травами, их вполне устраивает. Пришлось прикрикнуть на них, покрутить плеткой. Только эта крайняя мера сломила их молчаливое, но упорное сопротивление. Начал накрапывать дождь. Надвигалась ночь.
Долина казалась пустой и дикой. Никаких признаков человека. До полной темноты надо выбраться к речке, перейти через нее вброд и двигаться по левому берегу. Рано или поздно река приведет нас к топографам.
— Наконец оседлали реку, теперь не заблудимся.
Спустилась туманная холодная ночь. «Рыжий» стал отставать, и я сдерживал «пегую». Ксана, чтобы подбодрить коня, а возможно и себя, распевала в кромешной тьме бравурные марши. То и дело приходилось слезать с лошадей и шагать рядом, чтобы согреться.
Во мгле каждый холм, каждый кустик принимал странные, таинственные очертания. Я думал о Ксане и в душе проклинал себя: надо было переночевать у буровиков и двинуться в путь поутру. Но Ксана пела марш за маршем и чувствовала себя в ночной тундре, кажется, неплохо. По-прежнему моросит нудный, холодный дождь. Что, если топографы снялись с лагеря и мы уйдем вниз по реке бог знает куда?!
Вдруг лошади оживились, пошли быстрее. Совсем близко из тьмы и тумана выплывают смутно очерченные тени.
— Да это же палатки.
Кажется, что мы вступили в улицы призрачного, мертвого города. Впереди затеплилось сияние. Уперлись в большую полотняную палатку, слабо освещенную изнутри.
Спрыгиваем на мягкий ковер мхов, откидываем полотнище. Теплом веет из палатки. В углу раскаленная печурка. У самодельного стола со свечой сидит на, койке краснолицый седеющий мужчина. Оторвавшись от книги, удивленно смотрит на явившихся словно из-под земли ночных гостей.
Схема ребят не подвела, попали прямо в палатку Петра Александровича Казакова — начальника топографического отряда.
С наслаждением сбрасываем мокрые штормовки, нежимся в тепле, пьем горячий чай, уплетая консервы. Не в постоянных ли контрастах прелесть скитальческой жизни?!
Петр Александрович — ветеран Золотой дуги. Всю жизнь провел в поле, не расставаясь с теодолитом. Топографическими знаками застолбил многие прииски Колымы и Индигирки. Здесь он идет по следам разведчиков Иванова и ведет крупномасштабную съемку нового, только что открытого буровиками необыкновенно богатого золотоносного участка…
Проснулись мы поздно. Казакова уже не было. Выбрались из палатки. Лагерь раскинулся на берегу быстрой речки. Склоны долины кажутся багровыми от покрасневших осенних листочков карликовой березки. Неожиданно из отверстия, вырезанного в крыше соседней палатки, высунулась голова с развевающейся шевелюрой. Заметив нас, человек заулыбался и пригласили себе в палатку.
Нас встретил рослый, веселый парень с давно не стриженными кудрями. Это был повар. Он угостил нас свежайшей и вкуснейшей рыбой.
— Зачем вам такие длинные волосы? — поинтересовалась Ксана.
— А чтоб комары запутывались. Вместо накомарника.
Он рассказал, что раньше служил с братом на траулере. Брат погиб в море, и мать уговорила его перейти на сухопутную службу.