Окруженных крыс то и дело почти случайно то задевали, то толкали, иногда довольно сильно, как бы принуждая двигаться в общем направлении. От этих толчков окруженцы отлетали к своему вожаку, переворачиваясь и иной раз истекая кровью.
Действия эти имели успех. Окруженная партия начала редеть за счет перебежчиков, которое понеслись с основным стадом, более всех огрызаясь на своих бывших товарищей.
Наконец, Вожак остался совершенно один в центре живого круга. Он еще пытался задержать последнего сообщника, прищемив ему лапой хвост, но тот, безумно выкатив глазки, забился судорожно, затем обернулся и мигом перегрыз собственный хвост, вслед за чем опрометью кинулся в общий строй, вычеркивая по доскам кровавые зигзаги.
На окруженного никто в отдельности не нападал, лишь чуть цепляли на бегу то хвостом, то когтем, а то и зубом. Но эти мелкие неприятности исчислялись сотнями в минуту, так что на бунтаре очень скоро не осталось живого места. Вскоре он стал заваливаться на бок, потом замечательный хвост его, подрубленный чьим-то резцом, перестал служить, а вскоре и вовсе отлетел в сторону.
Наконец его окончательно опрокинули и затоптали. Некоторое время еще продолжалась омерзительная возня, потом усталая, но довольная крысня разбрелась по сторонам и углам амбара, оставив на полу чистое место...
- Не хуже, чем у людей, - потрясенно подумал Чук, забираясь повыше, и измученный, заснул.
Последние впечатления не дали ему насладиться приятным сновидением, полковнику приснился кошмар, причем кошмар этот просматривался под видом кинофильма, как бы на экране.
Сперва появились титры: СОН ПОЛКОВНИКА ЧУКА.
Затем на экране возник город. По улицам города двигались крысиные стаи. Стаи эти шли плотными прямоугольниками посреди улиц. Над ними реяли неопределенного цвета знамена и штандарты.
Люди, населявшие город, жались к стенам домов в ужасе раскрыв глаза и рты. Те, что были дома, запирались на все засовы, но покоя не находили и вздрагивали всякий раз, как только слышали маленький шорох.
Крысиные прямоугольники стекались к площади с трибуной в центре. На трибуне, схватив рукой поручень, находился приземистый, неопределенного вида субъект с острым лицом и пронзительно пищал, непрерывно стуча сухим кулаком по бочке, которую в конце-концов расколотил в щепки.
Понять было ничего нельзя, так что внизу экрана непрерывно шли титры, из которых выходило, что многолетней борьбой угнетенное крысиное сословие добилось наконец принадлежащего ему по праву, равного с людьми положения и даже власти, что совершенно естественно и законно, так как им, крысам, снизу объективно виднее, что к чему и как сделать всех счастливее. Последние слова заглушены были всеобщим визгом и шлепаньем хвостов оземь. Мотались штандарты. Крысы, влезая друг на друга, образовывали горы и пирамиды с водруженными серыми флагами и так двигались мимо трибун, демонстрируя энтузиазм.
Остролицый на трибуне весь подергивался, подскакивал, пока не выронил из штанов длинный хвост, который действуя собственными силами тут же скрылся назад.
А между людей сновало великое множество маленьких личностей, которые озабоченно перетаскивали куда-то связки огромных крысиных хвостов из резины, рулоны плакатов, вороха листовок. Личности развязно ввинчивались в группы людей и приклеивали на заборы, двери и прямо на спины не успевших увернуться граждан, плакаты с изображением остролицего и невнятным текстом. Действуя таким образом. они мигом заклеили все своей серой агитацией.
Объявились, неизвестно откуда, девицы с брусничными глазами, двигавшиеся немного боком, держа у грудей в обеих руках сумочки и выказывавшие из-под коротких шубок длинные гуттаперчевые хвосты. Вид их был чрезвычайно скромен, брусничные глазки потуплены, все до тех пор, пока кто-нибудь не наступал неловко на украшение. Тут же скалились блестящие зубы, глазки выкатывались наружу и неслась отборная ругань, сопровождаемая слюнными брызгами.
Являлся новый модный тип. Тип этот всеми своими стаями тут же предъявлен был публике при помощи показа мод.
Моды демонстрировались на длинном дощатом помосте в сопровождении музыки, оглушительной и наглой.
Полковник всегда испытывал ненависть к подобным мероприятиям, впитанную еще с молоком матери, а тут и вовсе выходила какая-то мерзость и дрянь.
Манекенщицы все как одна были подлой и блудливой наружности, в которой никак нельзя было допустить присутствия совести или стыда. У всех были круглые брусничные, прикрытые тонкой пленкой, глазки и устремленные вперед лица. Глядя в их сторону, сразу хотелось сплюнуть и утереть губы. Полковник несколько раз это сделал, оплевал все кругом себя, но легче не стало.
Демонстрировались по большей части куртки и пальто из серой замши, такие же головные уборы и накладные резиновые хвосты.
Модные предметы тут же, почти силком, продавались с помоста, причем сдачу с денег давали новыми, гадкими, насусленными деньжонками, с неразборчивой цифирью и невнятным достоинством.
Полковник крупным планом увидал одну такую пачку, - ничего не понял, но разглядел по бокам портреты остролицего и места для водяных знаков.
Те из людей, что не спешили совершать покупки или кривились от новых деньжат, мигом окружались крысами, и, видя под ногами разгоняющийся крысиный круг, спешили с приобретением и, получив сдачу, обзаводились серой насусленной валютой.
Тут же развернулась торговля самым необходимым товаром в обмен на упомянутую валюту: соль, мыло, серый сатин, коробки спичек.
Затем перед изумленным Чуком прокрутился еще полнометражный художественный фильм с названием: ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ.
История вышла с пригожей учительницей, присланной в дальний подвал для обучения крыс человеческой речи и грамоте. Там она по-настоящему увлекается работой, прельщенная отчасти простотой крысиного обращения; к тому же в крысах обнаруживаются чудные душевные качества. Самый же непослушный, но обаятельный крыс влюбляется в учительницу и, постепенно становясь передовиком учебы, пробуждает у той ответное чувство. Заключается брак, и вся история, с обещанной простотой, завершается рождением на свет остролицего постреленка и радостной музыкой. Как только фильм кончился, полковника окружили крысы, и одна из их круга стала на его глазах расти, пока не достигла подходящих размеров.
Она двинулась к полковнику всею своей фигурой, ходко переставляя задние лапы, распустив объятия и игриво вертя брусничными глазами...
Полковник проснулся весь в поту. Долго не мог очухаться. Несколько раз он заглянул себе за спину, чтобы еще удостовериться точно ли нету там ужасной суженой, пока успокоился.
В щели пробивался солнечный свет. Крысы все попрятались, и по полу важно разгуливал зеленый петух, вороша носом труху.
Полковник отряхнул с себя солому и двинул в город. Впереди его дожидалась целая куча довольно приятных дел, и вскоре голова Чука просветлилась, и мысли отвлеклись от ночного кошмара.
Весь день Чук шатался по лавкам и трактирам. Купил новый самовар, новую пожарную каску про запас и черные гуттаперчевые калоши с кровавым подбоем.
Носила его нелегкая и на базар. Базар был совершенно не то, что знал Чук из своей жизни. Не в пример легче было бы рассказать, чего там нет. Понадобилось бы только назвать то, что есть лишь где-нибудь на другом краю земли, за океаном, да и то, хорошенько порывшись в прилавках и подольше походив узкими, забитыми народом проходами, наверное удалось бы разыскать и это, да сверх того еще что-нибудь такое-эдакое, чего уж вовсе нигде в целом свете нет, кроме как тут, в руке замасленно мужичка с ополовиненной бородой, подбитым глазом и в лихо заломленной к уху шапке.
Так что одних детских свистулек Чук увидал штук сто разных видов, сластям не было счету, и полковник изрядно понабил ими карманы армяка.
Потом увидел он плотную толпу, окружавшую оборванца с распущенными волосьями, в веригах и с громадным крестом на шее.
Оборванец ездил на низкой тележке, имея в виду, что у него нет ног, и непрерывно пугал чем-то окружающих. Чук пробился поближе и вдруг осознал, что ежели оборванца побрить и почистить, то в аккурат и выйдет второй Чук.
- Родня, что ли, - озадачился полковник и пролез еще ближе, роясь в памяти и напрасно силясь припомнить свою генеалогию. Своих предков Чук решительно не знал. Были какие-то прежде, но кто такие, каких слоев - неизвестно. Чук везде записывал, что он из рабочих, но, например, ему очень ласкало слух словосочетание "императорская фамилия", от воображения, наверное.
- Пророк, пророк! - повторяли в толпе.
- Знаем, - проворчал под нос Чук, - слыхивали мы таких пророков. Однако же кое-что из выкриков оборванца отозвалось в душе и заставило полковника прислушаться.
- ... Как схлынет та кровь, так человеки еще омерзеют против прежнего и явится дичь! - выкрикивал оборванец, - молодые старых не захотят знать. Оденут все одни портки и отпустят волосья. И чем гаже и тертее те портки, тем и лучше у них...
На рубахах же так и напишут узором: "Хрен-де редьки не слаще", а то просто - "Хрен"!
В толпе ахали, крестились. Раздались первые истерические выкрики. Но явилась тут как тут полиция, схватила калеку под руки, отчего сразу объявились обе целые, хоть и кривоватые ноги в опорках, и уволокла его вместе с тележкой в участок.
Толпа стала редеть. Полковник же отошел сильно озадаченный, и только когда хватил в трактире стопку очищенной, тогда несколько успокоился и продолжил прогулку.
В одном месте увидел он промчавшегося в автомобиле Котовского, и зашевелились было в его душе неясные томления, полезли воспоминания о погонах, папахе из каракуля и золоченых цацках, но тут подвернулись босоногие мальчишки, тащившие на шнурке крысу, и полковника вдруг непреодолимо и окончательно повлекло в деревню. В деревне крыс не было. Случались мыши, но их заодно с кротами успешно курировали сельские кошки.
Полковник быстро сыскал попутчиков и поспешил к дому.
XIV
У бывшего полковника Чука отстроился уже дом, и есть погребок с припасом. Имеется также две пожарные каски. Успех сопровождает его пение в хоре, крепнет здоровье...
А что же прочие-то наши герои, как они?
Обернемся несколько назад и проследим их путь, идущий пока рельсами к югу.
Вот под одним вагоном летит над шпалами серый, незапертый замком ящик, шевелится его дверца, выглядывает наружу край одежды, засаленной и помятой, сыплется тертая соломка.