Котовский резко повернулся, поднял палец и, понизив голос, высказал, как бы с вопросом:
- Дык... за народное дело... - И отвернувшись, удовлетворенно погладил медную поверхность головы.
- Послушайте, Котовский, а вы не буддист случайно?
Котовский по-кошачьи зажмурился и улыбчиво помотал головой, только что не облизнувшись, затем объяснил:
- Я Котовский, фамилие такое, а зовут Гришей, - он еще раз повернулся и подмигнул Леопольду ласковым бриллиантовым глазом.
А Лепа подумал, что зря он хлопочет.
- Это ведь мне многое не ясно, скорее ничего почти, а он-то все понимает и оттого весел. Что ж я его, вроде, учить хочу... Да и что такое я? Никто меня не знает и неинтересно никому, а он, шутка сказать, - Котовский! Одна рожа, так не уступит самовару. А рост? А тяга? Ребров вот сразу смекнул за кем идти, рулит теперь с полстакана и горя не знает. Про дам и говорить нечего, до сих пор из-за галстука и записки.
Но вот Хоботу я не спущу, его прищучить - святое дело.
Если бы Леопольд как следует верил в бога, он решил бы, что тот услыхал его молитву, потому что именно на мысли о прищучении Хобота произошло следующее: внезапно из-за угла вывернул наряд конных городовых и, завидя автомобиль Котовского, пришпоривая лошадей, поскакал к ним.
Ребров, долго не думая, выжал до предела газ и на скорости промчался сквозь их строй, напугав коней и зацепив одного так, что тот завертелся волчком вместе с наездником. Однако, прежде, чем Ребров свернул в проулок, Лепа успел заметить выглядывающую из-за фонарного столба предательскую рожу Хобота в ватной фуражке. Хобот досадливо махал рукавицей на незадачливых городовых и ругался.
Котовский тоже заметил и сразу велел Реброву, объехав квартал, вернуться к прежнему месту.
расчет оправдался вполне. Хобот, услав погоню за Котовским, беспечно ковылял проулком, заглядывая в подвальные окна и любопытствуя незадвинутыми ситцевыми занавесками. Кое-что из открывшихся ему видов народной жизни показалось ему заманчивым, и Хобот стал уже погружаться туловищем в одну такую форточку и, наверное, погрузился бы целиком. Но тихо подступивший Котовский тут-то и ухватил его железной пятерней за отвислый суконный зад и так воздел к небесам.
Напрасно думать, что Хобот, как всегда, сохранил хладнокровие и ко всему приготовился. Он ожидал чего-нибудь в совершенно ином роде, ибо внимание его осталось увлеченным видом за занавеской. Поэтому он испугался и оробел до мозга костей. Пришлось ему также, по народному выражению, "наложить в штаны".
Дополнительно к этому, явилась вездесущая пресса в лице графа с Чижом, а следом и любопытные праздные лица.
Еще Котовский держал руку воздетой, чтобы Хобот осознал действительность, а уж граф рассупонил и установил на треноге тяжелый фотографический аппарат, Чижик же деловито защелкал поршневым пером.
Леопольд предусмотрительно замешался в толпе и наблюдал оттуда.
Ослепительно завспыхивал магнием аппарат. Под объективам Ребров защемил поданного Хобота дверцей за голову и прочно удерживал. А Котовский при помощи своей трости взялся производить над ним действие, напоминающее выбивание персидского ковра перед сдачей в ломбард.
Хобот не был персом, но пыли из него вылетела целая туча, что отчасти мешало съемке.
Сами собой появились барышни и дамы. Между ними видны были и представительницы "Спецрезерва", одетые с особенным вкусом и шиком.
Барышни принялись хихикать, дамы сердито одергивали их, сами же глядели во все глаза и даже разиня рты.
Хобот вел себя мужественно и почти не орал, за что вскоре был выпущен на мостовую и оставлен в покое.
С окончанием экзекуции народ стал нехотя расходиться, покинув подавленного Хобота в окружении нескольких сердобольных зрительниц, которые напоили пострадавшего водой и увели под локти восвояси.
Лепа двигался к дому. На ходу, при помощи решительных широких жестов, он пытался помочь себе понять смысл и взаимосвязь последних событий. Лепа чувствовал, что какого-то совсем махонького шажочка не хватает ему сделать, чтобы увязать в одну цепь полицейского Хобота и разбойника Котовского. Тогда и Шерстюк с Терентием заняли бы свои места. Но что-то мешало Леопольду сделать этот шажок, оставляя его в прежнем недоумении. Послышался шум автомобильного мотора, и вскоре Ребров затормозил у тротуара с Каверзневым.
Из окошка атаман Котовский, надышав в ухо Лепе горячего воздуха, сказал следующую неожиданную вещь:
- Братку моему - Терентию, от меня поклон. Скажешь - Гриша, мол, кланяться велел! - и скрылся за стеклом, оставив Леопольда стоять на тротуаре и разевать бесполезно рот.
* * *
Стараниями графа уже поутру едва продравшая глаза читающая публика могла видеть в газетах снимки, на которых фигурировала Хоботовская задница и защемленный дверцей затылок. Котовский везде выглядел строгим отцом, преподающим урок нерадивому сыну. Фотографии сопровождались ядовитыми текстами Чижа, припоминавшими Хоботу и бомбистов и прекрасных дам...
Вскоре опознанный ХОбот исчез из города в неизвестном направлении, с неизвестными намерениями и как будто даже переменив фамилию и внешность.
XX
С исчезновением Хобота Лепа мало-помалу стал терять интерес к работе.
Вылавливая уголовных бандитов, перестреливаясь с ними на пистолетах и дерясь врукопашную, Лепа то и дело натурально нарывался на социалистов-бомбистов и народных экспроприаторов вроде Котовского, только меньшего масштаба. Это выбивало его из колеи. У Леопольда опускались руки, перекашивались патроны, отказывали бомбы. Помня ход Всеобщей истории, Леопольд соображал, что не так уж много времени ему осталось на путешествия с приключениями, а банановые острова и морские просторы продолжали пленять его развитое воображение.
Часто, лежа в своей холостяцкой постели, видел он все это перед собой как живое, ощущал в ладонях пеньковый канат, слышал шум прибоя, нюхал морской воздух, залетевший откуда-то издалека в его форточку... Реализм же действительной жизни выставлял перед Леопольдом иные картины и примеры.
Из-за денег люди калечили у закладывали тела и души, надеясь после, когда-нибудь, как-нибудь, за все расплатиться и получить еще прибыль...
Любовь, произведения изящных искусств и музыки сделались товаром, взамен романтики предлагалась политическая экономия. Эта напасть уже катила широким фронтом, увлекая даже самые стойкие умы.
Однажды Леопольд повстречал на улице тетку пьяную и горько плачущую.
Лепа почему-то сразу понял, что та плачет не от какого-то происшествия, а вообще, вдруг, обо всей пропащей жизни и о том, что ничего уже не поправить... Былая красота, трезвая жизнь - все ушло безвозвратно.
Лепа с болью думал, что, наверное, была у нее любовь и "обидчик", с чего и пошло все у нее наперекос. И если б увидал тот обидчик, как горько плачет баба, как она грязна и жалка, то или у него сердце бы в груди разорвалось, или бы он все ей отдал, всю даже свою жизнь. Но не встретит бабу обидчик, потому что занят он войной или выгодной торговлей, а может, даже и прямо "Народным делом".
Так думал Леопольд, и всю эту длинную мысль не вспомнил о своей незнакомке, а вспомнил лишь вечером, когда улегся под одеяло и надул паруса своей мечты.
Представлял он свою встречу с любимой и радовался, что не спросил ее имени и адреса. Леопольд собирался, вернувшись из путешествия по странам и континентам в родной город, поразить девушку тем, что отыщет ее (ведь сыщик же он) и наполнит ее скромное жилище экзотическими трофеями в виде леопардовых шкур, слоновых бивней и африканских масок.
За этими пустяками забыл Лепа о том, что обесценивает любые сувениры, - разрушительном течении времени, неумолимо прущем вперед и вперед.
XXI
Начало пригревать солнце. Запахло весной. Каверзнева непреодолимо потянуло на юг, к морю. Захотелось повидать Терентия и еще порасспросить, послушать его, передать поклон от Котовского.
Проблема денег давно уж была у Лепы решена наилучшим образом, скопилась изрядная сумма, так как за делами Леопольд не замечал соблазнов, хлеб же стоил дешево...
Два-три недорасследованных дела (других не происходило, так запугана была уголовщина во всем городе) еще удерживали Лепу на месте, не то он сорвался бы тут же, сей же миг. В ущерб югу Леопольд Каверзнев был профессионалом.
Весна и графа не обошла своим вниманием и все время совала ему в ребра чертей.
То и дело Лепе было не попасть в квартиру без того, чтобы не отбить кулаков и не оборвать звонка. Граф встречал его всклокоченным видом, блуждающим взглядом и ссылками на внезапную сонливость. В то же время из прихожей, подобно тени, выскальзывало создание в вуальке или изящная представительница "спецрезерва".
Довелось Леопольду столкнуться в своей прихожей и с княгиней Беломоро-Балтийской .
В момент Лепиного прихода та выговаривала графу, ничуть не смущаясь присутствием инспектора. Голос у нее звенел, пахло скандалом:
- Вам, любезный граф, от меня одного только нужно, вы хуже Котовского!