На совещании - ни уныния, ни паники. Во время перерыва я узнал от Мехоношина о письме Ильича "Членам партии большевиков". Я прочитал его полностью десять лет спустя, когда оно впервые было напечатано (1 ноября 1927 года) в газете "Правда" (№ 250).
С тех пор часто перечитываю его, давно воспринимая не только как документ политический и предостережение (штрейкбрехерство, непоследовательность, влияние и ренегатство Каменева и Зиновьева неоднократно проявлялись и впоследствии), но и как эталон коммунистической нравственности, нечто глубоко личное, раскрывающее одну из важнейших черт Ленина-человека.
"Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их (курсив наш. - В. В.). Я. говорю прямо, что товарищами их... больше не считаю и всеми силами и перед ЦК и перед съездом буду бороться за исключение обоих из партии"{132}.
Давайте вчитаемся, вдумаемся в эти строки. В своих работах, в письмах, адресованных не конкретному лицу, а "всем", Ильич, как правило, пишет "мы" ("мы извиняемся перед читателями за длинные выписки", "мы предлагаем" и т. д.). Но в "Письме к членам партии..." по поводу штрейкбрехерства "господ Зиновьева и Каменева" он говорит от своего имени ("я бы считал позором для себя...", "я говорю прямо..."). Вот она - ленинская принципиальность, не знающая компромиссов, когда дело касается главного, когда затрагиваются интересы партии, революции. Из всех слабостей человеческих (а ведь Ленин умел, как никто, понимать, прощать) - самая ненавистная и самая непростительная для него - предательство общего дела, общих интересов. И, как всегда, высшим критерием, высшим судьей и авторитетом для Ленина остаются рабочие. Отсюда и сравнение Зиновьева, Каменева со штрейкбрехерами, отсюда и задача, поставленная в письме: как бы они, рабочие, поступили, окажись в их среде люди, поносящие и предающие готовящуюся стачку перед капиталистами.
"Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их..." Политический разрыв всегда означал для Ленина и прекращение дружеских отношений - нередко с теми людьми, которых он искренне любил, к кому был привязан на протяжении многих лет; рвал с ними, хотя для этого каждый раз приходилось "держать душу за крылья".
Давалось это Ильичу отнюдь не легко.
Уже после смерти Ленина Крупская напишет: "...личная привязанность к людям делала для Владимира Ильича расколы неимоверно тяжелыми. Если бы Владимир Ильич не был таким страстным в своих привязанностях человеком, не надорвался бы он так рано".
"Страстный в привязанностях", верный, испытанный, заботливый друг - и, превозмогая доброту, непримиримый, беспощадный, всегда говорящий своим товарищам, настоящим и бывшим, самую горькую, самую нелицеприятную правду.
...Ленин с гневом и возмущением требовал исключения ренегатов-штрейкбрехеров из партии. Свое письмо он заканчивал так: "Трудное время. Тяжелая задача. Тяжелая измена.
И все же таки задача будет решена, рабочие сплотятся, крестьянское восстание и крайнее нетерпение солдат на фронте сделают свое дело! Теснее сплотим ряды, - пролетариат должен победить!"{133}.
Первым на совещании выступил измайловец. Осудив предательство двух ренегатов, оп доложил, что солдаты отрицательно относятся к Временному правительству и готовы выступить по первому сигналу ВРК.
Делегат Московского полка заявил, что полк доверяет только Петроградскому Совету и ждет приказа выступить. Призыв к восстанию поддержали делегаты Волынского, Павловского, Гренадерского, Литовского, Петроградского и других полков гарнизона.
Подавляющим большинством совещание приняло решение: безоговорочно поддержать Военно-революционный комитет - курс на восстание.
Меньшевикам и эсерам, членам ЦИК, пришлось покинуть зал несолоно хлебавши, объявив совещание - в бессильной злобе - "незаконным".
В эту ночь были приняты важные постановления организационного порядка. Среди них - о непрерывной связи Военно-революционного комитета со всеми частями гарнизона. У полковых телефонов решили установить постоянное дежурство. Помимо того, от каждого полка выделялось по два связных в ВРК.
На следующий день соглашательский Центральный Исполнительный Комитет созвал - в противовес большевистскому, ночному собранию - совещание представителей гарнизона. Нас, инструкторов ВРК, обязали присутствовать на нем. Пришли представители тех же частей, которые заседали ночью. С докладом о текущем моменте и предстоящем съезде Советов выступил меньшевистский краснобай Дан. Круглолицый, небольшого роста, упитанный, в военной форме. Собрание встретило его спокойно, выжидающе. Но реплики и язвительный смех солдат предвещали бурю. И она разразилась, как только Дан прибег к угрозам.
- Если Петроградский гарнизон поддастся на призыв к выступлению для захвата власти Советами на улицах Петрограда, то, несомненно, повторятся события, имевшие место третьего - пятого июля.
Что тут было! Отовсюду понеслись возгласы солдат:
- Холуй! Иуда! За сколько сребреников продал революцию буржуазии?! Что мы смотрим на него, братцы! Гнать его с трибуны.
Особое возмущение вызвало заявление Дана, что созыв II съезда Советов он считает несвоевременным. Больше ему не дали говорить. Участники совещания один за другим требовали передачи власти Советам, немедленного заключения мира ("Вам, либерданам{134}, нужна война, - говорили солдаты, обращаясь к президиуму. - Нам нужен мир").
Попытка соглашателей опорочить ночное совещание провалилась. Гарнизон пошел за Военно-революционным комитетом.
Ночь вторая - провал одной провокации
"Готовые победить или умереть". Комиссары.
Накануне, 20 октября, состоялось пленарное заседание Военно-революционного комитета. С докладом об основных задачах ВРК выступил Сталин. В прениях - Свердлов, Антонов-Овсеенко.
На этом заседании избрали бюро ВРК в составе трех большевиков: Подвойского, Антонова-Овсеенко, Садовского и двух левых эсеров: Лазимира и Сухарькова. Через два дня состав бюро расширился вдвое.
Заслушали доклады по результатам проверки частей и заводов. Регламент строгий. Выступающему давалось не больше пяти минут. Я докладывал, кажется, шестым. Сталин и Свердлов задали ряд вопросов председателям полковых комитетов Хохрякову и Работенко. Ответы в основном сошлись с выводами нашей комиссии, о которых я докладывал.
С большой тревогой участники совещания говорили о намеченном властями "крестном ходе" казаков. Временное правительство рассматривало демонстрацию казаков как вызов революции и как смотр своих сил. Решено было срочно выпустить воззвание, разъясняющее казачеству смысл политического маневра контрреволюции. На этом не успокоились. Отдел агитации ВРК в ту же ночь направил во все казачьи части своих людей. Поздно вечером 21 октября Военно-революционный комитет созвал второе, по количеству - еще большее, чем 18 октября, совещание представителей частей Петроградского гарнизона и соседних городов. На нем присутствовали часть делегатов II съезда Советов, прибывших с фронта, и приглашенные Военно-революционным комитетом представители казачьих полков. На совещании казаки заявили, что они не пойдут 22 октября (дата, намеченная властями) против рабочих и солдат. Так лопнула еще одна провокация врагов революции. Ленин писал по этому поводу: "Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа. Ура! Наступать изо всех сил и мы победим вполне в несколько дней!"{135}.
На совещании настроение у всех приподнятое, боевое.
Тема разговоров, выступлений одна - восстание. Вот представитель Ораниенбаумского гарнизона. Рассказывает о готовности частей. Но тут же делится своей тревогой: "Как бы не подвели, не ударили в спину юнкерское училище и офицерская школа".
- За кадетами потянутся, вот тебе крест, - хмурится солдат.
- Пожалуй, так оно и будет, - соглашается его собеседник. - Этим господам с нами не по пути.
- А мы приняли меры, - смеется солдат. - Взяли их благородия иод свой контроль. Пусть только попробуют - обезоружим вмиг и закроем в казармах до тех пор, пока не возьмем власть в свои руки.
Еще одна группа. В центре - председатель полкового комитета Петроградского полка, мой хороший знакомый Гринев. Рассказывает, как доверенные Керенского и командующего округом вчера заявились в полк и потребовали немедленно созвать митинг.
- Мы спросили: "А есть ли у вас, господа, разрешение ВРК на митинг?" Господа - на дыбы, подняли шум, пытались позвонить начальству, но мы их вежливо выставили и попросили доложить министру-председателю, что полк подчиняется только Военно-революционному комитету.
- Вот это здорово! Молодцы, петроградцы! - раздались одобрительные голоса.
Совещание еще раз выразило свое полное доверие ВРК.
"Петроградский гарнизон, - говорилось в принятой резолюции, торжественно обещает Всероссийскому съезду в борьбе за эти требования ("Мир - народам, земля - крестьянам, хлеб - голодным, вся власть - Советам") отдать в его распоряжение все свои силы до последнего человека... Мы все на своих постах, готовые победить или умереть"{136}.
С важным сообщением в конце совещания выступил Н. И. Подвойский:
- Принято решение о назначении комиссаров ВРК в каждый полк, в каждую часть, на крупные предприятия и во все учреждения, министерства, которые предстояло захватить в первую очередь.
Антонов-Овсеенко зачитал список первых комиссаров. Их было что-то около семидесяти человек. В Павловский полк направлялся О. П. Дзенис, в Гренадерский - Л. Ф. Ильин-Женевский, которого я заменил на посту командира 2-го Сводного отряда Красной гвардии, в Финляндский - Я. М. Рудник, в Кексгольмский - А. М. Любович, в Семеновский - Ю. М. Коцюбинский, в Волынский - Работенко, в Измайловский - Медведев, в Главное артиллерийское управление - В. Я. Чубарь, на крейсер "Аврора" - А. В. Белышев, на Обуховский завод - А. А. Антонов, на электростанцию - С. Я. Аллилуев.
Торжественно прозвучало обращение Военно-революционного комитета, в котором говорилось: "В интересах защиты революции и ее завоеваний от покушений со стороны контрреволюции нами назначены комиссары при воинских частях и особо важных пунктах столицы и ее окрестностей. Приказы и распоряжения, распространяющиеся на эти пункты, подлежат исполнению лишь по утверждении их уполномоченными нами комиссарами. Комиссары как представители Совета неприкосновенны. Противодействие комиссарам есть противодействие Совету рабочих и солдатских депутатов.
Советом приняты все меры к сохранению революционного порядка от контрреволюционных и погромных покушений. Все граждане приглашаются оказывать всемерную поддержку нашим комиссарам. В случае возникновения беспорядков им надлежит обращаться к комиссарам Военно-революционного комитета в ближайшую воинскую часть"{137}.
Комиссары... Слово для меня, для всех нас, людей старшего поколения, такое емкое, полное глубокого смысла. Оно пришло к нам от Великой Французской революции и воскресло, приобрело новую плоть в дни Октября, вызывая ненависть, звериную злобу у наших врагов и глубокое уважение людей труда.
Один за другим встают они передо мной - первые комиссары революции: комиссары ВРК, народные комиссары, военные комиссары.
С огромными полномочиями, когда дело касалось судьбы революции, и с единственным правом для себя лично. О нем, этом праве, хорошо сказал мой друг, комиссар времен гражданской войны, полковник в отставке И. Я. Воронов, прошедший со своей танковой бригадой путь от Сталинграда до Праги: "Комиссары первыми поднимались в атаку и последними подходили со своим котелком к походной кухне".
Воронов знает об этом не понаслышке, не из книг. Он прибыл к нам в Омск, в 85-ю бригаду, в январе 1921 года - в тревожное время контрреволюционных мятежей, кулацких восстаний. Мы направили в мятежные села комиссаров батальонов, политруков рот. Инструктаж был короткий: "Оружие с собой не брать. Действовать словом".
Со своим ротным комиссаром ушел на задание 19-летний коммунист Воронов. Их было пятеро: комиссар, три бойца и девушка-комсомолка из Омска.
Пришли в деревню, разведали: вроде порядок, ни одного повстанца. Воронов с двумя бойцами и донесением комиссара отправился в уездный городок. Возвратился на второй день вечером. Зашел в крайнюю избу. А хозяйка смотрит на него так, будто он с того света явился.
Побелела от страха, запричитала: