"Итак спрашиваю: неужели Бог отверг народ свой? Никак... Не отверг Бог народа своего, который Он наперед знал. ...Итак спрашиваю: неужели они преткнулись, чтобы совсем пасть? Никак. Но от их падения спасение язычникам...Если начаток свят, то и целое. И если корень свят, то и ветви.
...Ибо не хочу оставить вас, братья, в неведении о тайне сей, чтобы вы не мечтали о себе, - что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет полное число язычников, и так весь Израиль спасется, как написано: прийдет от Сиона Избавитель и отвратит нечестие от Иакова. И сей завет им от Меня, когда сниму с них грехи их. Ибо дары и призвание Божие непреложны." (Посл. к римл., 11)
Есть христианские фундаменталисты, которые подчеркивают всякое слово Евангелий, напоминающее о неприятии Христа и соответствующей догматической вине еврейского народа, чтобы обосновать свой антисемитизм. Но есть и другие, которые больше полагаются на догму об избранности евреев и мессианский смысл возрождения Израиля. Католическая церковь еще не выбрала второе, но уже отказалась от первого, т.е. признала, что еврейский народ не несет на себе бремени коллективной вины.
Русская литературная и государственная традиция дает образцы фундаменталистского отношения к евреям, основанного на тех или иных религиозных принципах, а не на знакомстве с их реальной жизнью.
Например, антисемитизм российских властей до революции носил скорее догматический, чем натуральный характер, и в общем допускал реальное участие евреев (особенно крещеных) в имперской жизни.
Однажды мне пришлось прочитать письмо русского губернатора Западного края к царю, в котором вельможа XIX века советовал передать права на содержание кабаков "жидам-караимам, поскольку они не такого вредного вероучения, как остальные, и не признают богомерзкого Талмуда". Таким образом, он выступил не как хозяйственник, озабоченный благосостоянием своего края, а как христианский фундаменталист, чувствующий себя заинтересованным участником богословского спора. Также, на полстолетия раньше, по-видимому, чувствовала и императрица Елизавета Петровна, написавшая на докладе сановника Разумовского о возможной пользе вселения евреев в пределы России: "От врагов Христовых и пользы не надобно."
Погромы и ограничения в правах евреев, напротив, вызывали у многих русских интеллигентов сентиментальное представление о еврействе, как о страдающем Христе, и соответственно страстное желание отождествления (Марина Цветаева: "С последним из сынов твоих, Израиль, воистину мы разопнем Христа!"). Многие выдающиеся русские философы и публицисты, как, например, В. Соловьев или Н. Бердяев, сочувственно относились к евреям как к людям (но не как к религиозной группе).
Еврейство как общность они, однако, воспринимали только в контексте своих фундаменталистских христианских представлений. В. Соловьев в эссе "Три разговора", написанном в 1899 г., набросал грандиозный апокалиптический сценарий всего последующего (нашего) века, в котором (всего на два года позже Т. Герцля) предсказал образование Еврейского государства. Он приписал ему пионерскую роль во всеобщей войне с Мировым Злом, которой еще предстоит развернуться как раз в ближайшее десятилетие (может быть, эта Война уже началась?). Хотя в самом конце, по его мнению, духовную победу одержит, конечно, христианство, эта духовная победа будет достигнута только благодаря предшествующей грандиозной военной победе евреев над бесчисленными армиями сынов Тьмы, собравшимися для нападения на Израиль со всего света, включая Китай.
Также и для нового, либерально-христианского течения в России, например, для историка С. Лёзова, отношение к евреям из конкретного, сегодняшнего вопроса превращается в пробный камень российского демократического сознания и рассматривается скорее как историческая характеристика русского христианства, в его основах, чем как рационально постижимая, межэтническая проблема. Такая постановка вопроса, наверное, гораздо более плодотворна, чем рациональный подход, но она еще дальше от либерально-гуманистического рассмотрения, чем даже религиозный антисемитизм.
Современная русская антисемитская публицистика приписывает евреям, и особенно сионистам, почти дьявольские черты. За ними слишком легко разглядеть фундаменталистские опасения авторов, застилающие весь их горизонт. В черном антисемитизме, который недавно возродился в России и то и дело вспыхивает во всех христианских странах, можно увидеть также и признаки радикально-фундаменталистского восстания против собственного христианства.
Во всех случаях и анти-, и филосемитская точки зрения в христианском мире равно исходят из фундаменталистских посылок и больше связаны с тем, как они трактуют Новый Завет и свою веру, чем со свойствами или действиями живых евреев. Гуманистическая позиция не позволила бы ни приписывать евреям (на очевидно мистических основаниях) коллективное поведение (все равно, в одобрительном или осудительном ключе), ни возлагать на них коллективную ответственность. Гуманистический принцип требует поставить отношение к человеку в зависимость от его конкретных действий, а не от возможности рассматривать его как представителя группы или заведомого нарушителя общих принципов.
Христианский мир в целом, однако, способен поддержать евреев при условии, что их коллективное поведение приблизится к христианским теоретическим нормам. Такое чудо (воистину, это было бы чудо, ибо никогда, ни в каком народе оно не наблюдалось) могло бы быть принято, как свидетельство их косвенного, де-факто хотя бы, признания Христа.
Действительно, почти безропотная смерть миллионов евреев в лагерях уничтожения во время Второй мировой войны произвела именно такое фундаментальное впечатление и обеспечила оставшимся в живых значительный моральный капитал в христианских странах, который и посегодня еще не полностью растрачен. Однако военные победы Израиля и умно поставленная пропалестинская пропаганда быстро свели на нет это моральное преимущество. Сочувствие христианина неотвратимо сползает от победителя к жертве, и, поскольку побед без жертв не бывает, нам остается только решить, как далеко мы согласны пойти, чтобы удовлетворить христианскому идеалу страдающей правоты.
С точки зрения Ислама, для которого исторического времени не существует, евреи, не оправдав Божественных ожиданий, уже упустили свой шанс и обречены на свой второразрядный статус по отношению к мусульманам навеки.
Мир Ислама также способен подарить евреям долгожданный мир, но только при условии, что они потерпят военное и моральное поражение. Это свидетельствовало бы о безусловной и бессрочной справедливости пророчеств Магомета, который утвердил относительную терпимость по отношению к еврею, проявившему покорность в отношении к правоверным. Историческая заносчивость евреев, проявившаяся в их заведомом техническом превосходстве и, как следствие, превосходстве военном, больно ранит самоуважение мусульманина и приводит его на край сомнения в его основных принципах. Ислам гораздо материалистичнее Христианства и не учит смиряться с земным поражением в расчете на духовную победу. Напротив, смерть в бою теоретически представляется мусульманину хорошим завершением праведной жизни, а военная доблесть - специфически мусульманской добродетелью. Военное превосходство Израиля означает разрушение всего их космоса. Поскольку мир Ислама находится в додемократическом состоянии, при котором он не может открыто обсуждать даже свои сугубо внутренние проблемы, он в еще меньшей степени способен произвести анализ или догматический пересмотр своих отношений с еврейством.
К осознанному конфликту с еврейством в исламе добавляется еще и неосознанное перенесение на евреев их затяжного, векового конфликта с христианством. Существование и процветание христианского мира задевает чувства мусульман не менее, чем способность евреев вписаться в это благополучие. И то, и другое, очевидно, не согласуется с заветами Магомета и, рано или поздно, должно быть разрушено праведным мечом.
Поэтому крайние формы мусульманского антисемитизма смыкаются с антихристианским пафосом черносотенных движений европейских стран.
Обе религии очень ревниво следят за еврейской судьбой, ожидая от нее, наконец, подтверждения своих глубочайших убеждений и, попутно, опасаясь нарушения религиозного спокойствия своих приверженцев. Отклонение реальных евреев от запланированной для них теоретической предназначенности воспринимается обеими конфессиями болезненно и может привести к догматическим кризисам и идеологическим катастрофам.
Итак, фундаменталисты всех толков ищут почему-то опору своим убеждениям в еврейской судьбе. Ирония истории проявляется в том, что современный гуманизм также постепенно приобретает догматически-фундаменталистский характер и, вместо первоначальной открытости компромиссу (вспомним, что одним из первых гуманистов был Маккиавелли), требует от своих последователей непреклонной преданности своим принципам, как будто они тоже возвещены нам свыше. В отношении Израиля и евреев это проявляется в невероятной политической требовательности к ним со стороны либеральной интеллигенции всех стран, как если бы именно современный Израиль обещал им окончательное мессианское торжество принципов гуманизма в этом мире.
Жизнь евреев, таким образом, отчасти мистифицирована и опосредована пристальным вниманием других народов.
Сами проявления этой жизни также служат источником новых идеологических течений в нееврейской среде. Так, возникновение государства Израиль породило идеологию "палестинского народа", а затем и сам этот народ, который не существовал до государства Израиль и вряд ли смог бы выжить, если бы это государство прекратило свое существование. Не менее интересно и возникновение "христианского сионизма", которого не было на свете до появления Израиля на исторической сцене, хотя евреи, разумеется, нуждались в христианском сочувствии до образования государства гораздо больше, чем после него. Независимо и вопреки нашему желанию, все они участвуют в борьбе за тот или иной вариант нашего будущего.
Конечно, и нам небезразлично наше будущее. И оно в очень высокой степени зависит от нашей оценки настоящего. А также от нашей, основанной на этой оценке, волевой деятельности. Поэтому наше предвидение, наша, так сказать, линия судьбы, является не научной констатацией, зависящей только от уже известных фактов. Предвидение будущего является также и формой влияния на это будущее в избранном нами направлении, вопреки влиянию многих неизвестных и некоторых недооцененных факторов. Вот почему я назвал такую форму теоретизирования заклинанием будущего. Она, без сомнения, имеет практическое значение и поэтому оказывается полем ожесточенной борьбы.
Основное содержание сионизма в этой борьбе - отучить евреев рассматривать себя глазами других народов в свете чужих глобальных интересов. Это значит перевести их из статуса объекта в субъект истории. Естественно, что евреям в целом, в их догосударственном существовании, была присуща оппортунистическая, компромиссная позиция, соответствующая их возможностям. И эта компромиссная, объективистская позиция в значительной мере определяла легализм и гуманизм еврейского истеблишмента. Превращаясь в субъект истории, евреи берут на себя историческую ответственность, которой никогда не было на них прежде. Остается ли по-прежнему место гуманизму, объективности, компромиссу в этой новой расстановке идеологических сил?
Гуманизм, естественно, сопровождал еврея в диаспоре, ибо обстоятельствами своей жизни он вынужден был опираться больше на себя самого и свою оценку объективных условий, чем на содействие традиционных общественных институтов. В нелиберальных странах еврей попадает в уязвимое положение представителя незащищенного меньшинства. И это развивает в нем предприимчивость, солидарность и сочувствие к угнетенным. В либеральных обществах также, как правило, поощряется еврейская предприимчивость. Но почему остаются солидарность и сочувствие к угнетенным? Почему во всех, без исключения, свободных странах евреи всегда оказываются политически левее центра? Возможно, просто потому, что и в либеральных обществах они ощущают свою уязвимость. Но, скорее, также и потому, что либерально-гуманистические ценности составляют интегральную часть иудаизма, т.е. включены в его основные принципы. Насколько важной для нас окажется эта часть, будет зависеть не столько от нашего добросердечия, сколько от того варианта фундаментализма, который изберет будущий израильтянин.
В еврейском государстве гуманизм превращается из само собой разумеющейся части мировоззрения угнетенных и обиженных меньшинств в часть национальной традиции, которую еврейский народ вынес из диаспоры. Отвергнуть ее значило бы снизить еврейский характер нашего государства. Однако дальнейшая судьба гуманизма в нашем обществе не обеспечена. Она определится не борьбой между сторонниками гуманизма и фундаментализма, как это представляется многим, а противостоянием фундаментальных принципов внутри самого иудаизма. Религию может победить только религия. Это ясно видно на примере коммунистического атеизма. Гуманизм в его истинном, а не догматически закристаллизованном виде призван не заменить религию, а всего лишь приспособить ее к современной жизни. Задача интеллигенции в этой борьбе вовсе не отмежеваться от религиозной традиции (так как это только поставило бы ее в положение вне игры), а найти внутри традиции фундаментальные опоры для своего гуманизма, близкие сердцу каждого еврея.
Хотим мы этого или не хотим, наши успехи и поражения, а также наши грехи и заслуги имеют всемирно-исторический характер и всемирно-историческое значение. Народы, принадлежащие к двум основным мировым религиям, всегда находят в себе достаточно внимания к нам, чтобы помнить о нашем существовании и иметь мнение по его поводу.
Антисемитизм в мире существует как уродливая проекция этого преувеличенного всеобщего внимания.
Поэтому и отношение к сионизму во всем мире, и его реальный смысл не так однозначно определены, как этого хотелось бы отцам-основателям в прошлом столетии. Сионисты, определявшие сионизм всего лишь как форму еврейского национализма, не учли глубины заинтересованности нееврейского мира в судьбе евреев.
Нацистские преследования своим грандиозным размахом и фундаменталистским характером обнажили истинную меру этой заинтересованности и возможный масштаб проблемы. Антигуманистическое и антихристианское настроение нацистов не случайно избрало евреев своей главной мишенью. Евреи оказались заложниками и впоследствии жертвами этого внутриевропейского спора о путях развития их цивилизации.
Гитлер, будучи припадочным визионером, неоднократно подчеркивал, что, собственно, ведет Мировую войну не с Россией или Америкой, а с мировым еврейством. Хотя с точки зрения большинства цивилизованного человечества это утверждение казалось свидетельством искажения адекватной картины мира в его мозгу, именно оно, это искажение, оказалось вдохновляющей формулой, приемлемой для многих миллионов людей не только в его времена, но и в наши дни, когда все остальные его идеи полностью скомпрометированы. Пожалуй, только сейчас, после объединения Германии, окончательно определится, проиграл ли Гитлер свою войну против евреев навсегда и невольно толкнул свой народ - после грандиозного разгрома - в лоно либерализма, или мы были свидетелями только одного из эпизодов этой борьбы.
Также и сейчас определенное течение в Исламе, переживая свой многовековой конфликт с европейской, христианской культурой, пытается сделать евреев заложниками в своей борьбе из-за той фундаментальной роли, которую они играют в обеих религиях. Иногда это неплохо удается, и мусульмане находят себе множество сторонников внутри самой христианской цивилизации, которая полна противоречий и, в основном, на том и держится.
Вся послевоенная история евреев и государства Израиль совершенно ясно показывает, что борьба за будущее евреев есть также и борьба за тот или иной образ всего остального мира. Ибо реальная судьба сегодняшних евреев и их государства вносит и в мировоззрение традиционных евреев, и в устоявшиеся представления других народов такие коррективы, которые требуют готовности к пересмотру их самых фундаментальных посылок.
Именно в этом смысле сионизм не сводится к еврейскому национализму и является универсальным мировым движением фундаментального характера. В то же время сионизм есть чуть ли не единственная форма национализма, которая имеет органическую фундаментальную тенденцию сочетаться с либерализмом. Когда лидер какой-нибудь страны хочет подчеркнуть свою преданность либеральным ценностям и идеалам гуманизма, он в первую очередь расшаркивается перед евреями. Когда король Испании захотел сказать, что фашизм больше не вернется в Испанию, он торжественно отменил эдикт пятисотлетней давности о изгнании евреев. Когда нищая Восточная Германия захотела присоединиться к Свободному Миру, она провозгласила, что принимает на себя долги евреям-жертвам гитлеровских репрессий. Когда президент Лех Валенса понял, что Польша нуждается в доверии Запада, он попросился с визитом в Иерусалим. Если бы сионизма не существовало, его бы стоило выдумать. И его бы выдумали...
Как бы фантастически антидемократические и антилиберальные силы во всех странах ни искажали для собственных нужд смысл и цели этого движения, они, однако, правильно видят сионизм как потенциально опасного противника. Еврейский народ приговорен к этой идеологии своей судьбой, как члены царствующей династии приговорены к монархизму.
ИСХОД
НАЦИОНАЛЬНАЯ ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ КАК СУБЪЕКТИВНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ
(Впервые опубликовано в самиздатовском сборнике "Евреи в СССР", № 7, Москва, май-июнь 1974; перепечатано в сб. "Еврейский самиздат", т. 10, Иерусалим, 1976)
Стремление к объективности играет с нами, быть может, самые злые шутки. Когда царю Соломону предложили определить, кто настоящая мать ребенка, из-за которого спорили две женщины, он велел разрубить ребенка пополам и "справедливо" отдать по половине каждой. Более объективная согласилась с этим справедливым решением, и именно по ее "объективности" Соломон безошибочно узнал самозванку. Настоящая мать предпочла отказаться от ребенка и стерпеть несправедливость, лишь бы сын ее остался жив.
Наш еврейский ребенок чудесным образом еще жив, несмотря на то, что уже много лет он воспитывается чужой, слишком объективной матерью. Посмотрим же на него не со строгостью профессиональных поборников разных типов благочестия, удивляющихся, что он еще жив вопреки очень правильным теориям, а с любовью и пониманием, продиктованным родственным чувством. Вглядитесь! Вы увидите у этого приемыша, беспризорника свои фамильные черты, свои наследственные признаки, даже свои типичные (и небезобидные) чудачества.
Некоторая переоценка роли политических факторов вообще, и в судьбе евреев России в частности, внешние обоснования антисемитизма, основанные на представлении, что мы, якобы, ничем от других не отличаемся, и нас не за что ненавидеть, и постоянно присутствующий в сознании образ некоей планируемой и всеудовлетворяющей справедливости очень характерны для взглядов советских евреев. Также, и в неменьшей степени, некий голубиный, вневременный и внепространственный гуманизм, позволяю-щий рассматривать жизненные нужды своего народа "объективно", как бы с высоты птичьего полета, при котором "нет ни эллина, ни иудея", типичны для "русского интеллигента еврейского происхождения", которым и стал в своей определяющей группе советский еврей.
В реальном мире непрерывно происходят различные изменения, и характер этих изменений, возможно, тоже меняется со временем. В отличие от реальностей, слова, которыми мы их обозначаем, долгое время могут оставаться неизменными. Это обстоятельство часто создает почву для трагических конфликтов даже внутри одной души, а тем более - между разными людьми, употребляющими одни и те же слова в их разных значениях: отжившем и вновь приобретенном.
В еще большей степени, чем сами слова, источником недоразумений в меняю-щемся мире оказываются сцепленные в сознании пары слов, связь между которыми определяется старой семантикой, а не сегодняшним течением жизни. Такие пары создают в сознании мнимые антиномии, вынуждающие нас занимать одностороннюю позицию в споре, которого в действительности нет.
Множество таких окаменевших антиномий загромождают наше поле зрения, не давая взглянуть на явление или другого человека без участия некоего третьего действующего лица. Это таинственное лицо, представляющее Сложившееся Мнение, а точнее, обломки сложившихся в прошлом мнений, оказывается тем влиятельнее, чем меньше его присутствие осознается и учитывается нами. "Революция и реакция", "правые и левые", "гуманизм и насилие", "национальное и общечеловеческое", "свобода и ограничение" и даже "ум и глупость". Все эти противопоставления в конкретной жизни могут быть оспорены и вывернуты наизнанку. Реальный мир не описывается двоичной логикой, и для языка недостаточно пары "да - нет".
В этой статье рассматривается проблема, которую такое двоичное, поляризован-ное сознание должно было бы охарактеризовать антиномией: "ассимиляция евреев или сохранение их национального своеобразия". Мне кажется, что здесь мы имеем типичный случай, когда традиционная постановка вопроса только запутывает его и уводит в сторону от реальных задач, а противопоставление не задевает существа проблемы, лежащей в иной плоскости.
Во всех обычно употребляемых смыслах слова "ассимиляция" около двух миллионов русских евреев давно ассимилированы, и вопрос об ассимиляции для них не стоит. Но зато вопрос об их национальном своеобразии только теперь, после окончательной ассимиляции в России, приобрел действительную остроту и выступил в незамаскированном виде. Если прежде, чтобы удовлетворить национальные чувства евреев, предполагалось достаточным открыть для них театр на идиш, то теперь мы сталкиваемся с таким комплексом культурных и политических проблем, который даже в СССР (стране, где нет нерешенных вопросов) вывел этот вопрос из числа скрытых и превратил чуть ли не в один из самых актуальных вопросов советской политики.
Чтобы объяснить этот феномен, совершенно недостаточно жалоб на антисеми-тизм властей или ссылок на положение на Ближнем Востоке. Необходимо еще признать наличие чего-то реального, что вызывает этот антисемитизм и может использовать положение на Ближнем Востоке, поскольку оно ему небезразлично. Это что-то, по-видимому, двух-трехмиллионный еврейский народ в России, обладающий еще достаточным своеобразием, чтобы стать объектом антисемитизма, и достаточной исторической (или этнической) памятью, чтобы интересоваться положением на Ближнем Востоке. Даже среди сверхобъективных русских евреев мало таких, которые станут утверждать, что положение в Юго-Восточной Азии волнует их так же живо.
Людей, задумывающихся на эту тему, обычно сбивает с толку тот несомненный факт, что родным языком всех этих евреев оказывается русский язык. Не означает ли это, что мы и сами уже русские? Да. Означает. В такой же степени, как "сефард" означает испанец, а "ашкенази" - немец. Но все же это не больше, чем названия разных групп евреев.
Грузинские евреи уже несколько веков говорят на грузинском языке, но никто еще на этом основании не отрицал существования грузинских евреев как национальности. Конечно, грузинские евреи зато сохранили гораздо больше традиционных особенностей в своем житейском и духовном обиходе, но сам по себе этот факт свидетельствует о второстепенности языка как признака, определяющего национальную принадлежность. В тысячелетней истории диаспоры разные группы евреев в разное время переходили на иранский, испанский или верхне-немецкий (а в античное время и на греческий) языки, создавали даже богатую литературу на этих языках и, тем не менее, оставались евреями для себя и других. Смена языка переоценивается нами в случае русских евреев, потому что она произошла в исторически рекордный срок и почти на наших глазах. Мы не можем отнестись к этому факту академически спокойно и переоцениваем его идеологическое содержание. Но вчуже мы все отлично знаем, что язык вовсе не определяет национальную принадлежность (ирландцы, мексиканцы и т.п.).
Можно было бы привести еще множество примеров, по которым было бы видно, что и все остальные объективные признаки национальности столь же второстепенны, чтобы не сказать несущественны. Среди других признаков следовало бы выделить вероисповедание, которое традиционно определяет национальную принадлежность евреев. Но распространенность атеизма (вернее, его внешнего проявления) в СССР сделала евреев и в этом пункте объективно неотличимыми.