"Все!.. Мой кушачок, Федотка... Теперь запрятать подале. Пожалуй, на конюшню, под назем. Попробуй сыщи".
Ступил было к лесенке, но тотчас передумал:
"Идти-то через подклет, а мужики, чай, не спят. Изоська и без того волком зыркает".
Стоял столбом, скреб пятерней бороду. Из горницы, с печи тянуло густым, сладковатым запахом опары. Невольно подумал:
"Варька хлебы замесила. Завтра день воскресный. Пирогов с луком напечет".
И тут его осенило - в кадушку с тестом! Никому и в голову не придет.
Притащил квашню в чулан, поставил шандал со свечой на ларь. Опара бродила, выпирала наружу. Запустил руку в пышное, теплое, пахучее тесто и вывернул белый, липнущий к ладоням ком. Однако вновь остановила неутешная мысль:
"Федотка утром хватится, мужиков взбулгачит. Тут не отвертишься, в горнице-то вкупе были. Вот оказия".
Соскреб ножом тесто, кинул в квашню, вытер полой кафтана руки. Кушак манил, не давал покоя. Помял его пальцами.
"Сколь же тут? Поди, много".
Не утерпел, чиркнул ножом. На колени посыпались серебряные монеты. Чиркнул другой раз, а затем вспорол и весь кушак. Глаза лихорадочно заблестели.
"Богат путничек, зело богат. Да на эти деньжищи!.."
Голова туманилась, без вина хмелела, в груди росла, ширилась буйная радость.
"Князю долги отдам, на волю выйду. Сам себе хозяин. Каменну лавку на Москве поставлю, торговать начну. А там и до гостиной сотни17 недолго..."
С улицы вдруг послышались шумные голоса, кто-то гулко, по-разбойному забухал в калитку.
- Открывай, хозяин!
- Будет спать-ночевать!
- Впущай, да живо!
В страхе перекрестился, заметался по чулану.
"Кто бы это, господи!.. А куды ж деньги?"
- Впущай, хозяин! Ворота сымем!
Раздумывать было некогда. Сгреб деньги в опару, кушак запихал в ларь с мукой и поспешил вниз. Навстречу, по лесенке, поднимался встревоженный Гаврила.
- Чуешь, Евстигней Саввич?
- Чую. Кого это нелегкая? Буди мужиков.
- Поднялись мужики.
Впятером вывалились из подклета. За воротами горланила толпа - буйная, дерзкая, неотступная.
- Навались, ребятушки! Неча ждать.
Евстигней стал средь двора, слюдяной фонарь плясал в руке. Молвил тихо:
- Что делать будем, мужики? Разбойный люд прет. Животы18 пограбят.
Гаврила выхватил из-за кушака пистоль.
- Огнем встречу.
Но Изоська перехватил его руку,
- Остынь. Их тут целая ватага. Сомнут.
Затрещали ворота. Евстигней, поняв, что лихие вот-вот окажутся на дворе, шагнул ближе, окликнул осекшимся голосом:
- Кто будете, милочки?.. Я щас.
- А-а, проснулось, красно солнышко.
- Скоморохи мы, впущай! Скрозь промокли.
Евстигней шагнул еще ближе.
- Ай проманете, милочки. Не скоморохи.
- Ну-ка сыпь ему в ухи, ребятушки!
На какой-то миг все смолкло, но затем дружно загудели дудки и волынки, загремели тулумбасы19. И вновь наступила тишина.
- А лиха не будете чинить? - вновь недоверчиво вопросил Евстигней.
- Как приветишь, хозяин. Да впущай же!
- Щас, милочки, щас, родимые.
Откинул засов, и тотчас перед ним вздыбился, рявкнув, матерый медведь. Евстигней ошалело попятился. "Помилуйте, крещеные!" - хотелось ему выкрикнуть, но язык онемел.
- Да ты не пужайся, хозяин. Он у меня смирный, - прогудел из калитки могутный детина.
Двор заполнился пестрой, крикливой толпой, которая разом повалила в подклет. К Евстигнею шагнул Гаврила.
- Тут их боле двух десятков. Куды эту прорву?
Евстигней, приходя в себя, буркнул, утирая со лба испарину: