В подклете опасливо глянул на зверя; тот топтался в углу. У медведя подпилены зубы, сквозь ноздри продето железное кольцо с цепью, которую придерживал вожак - рыжий, большеротый мужик в армяке.
Скоморохи кидали сырую одежду на лавки, весело гомонили, обрадовавшись теплу.
- Покормил бы, хозяин, - сказал вожак.
- С каких шишей, милочки? Сам на квасе.
- Поищи, хозяин. Нам много не надо. Хлеба да капустки - и на том спасибо.
- Бесхлебица ныне. Голодую.
Вожак повернулся к ватаге.
- Слышали, веселые? Оскудел хозяин. Ни винца, ни хлеба. Не помочь ли, сирому?
- Помочь, помочь, Сергуня!
- А ну глянем, веселые. Ломись в подвалы!
К Евстигнею подскочил Гаврила, пистоль выхватил. Но Евстигней дернул его за рукав, поспешно закричал:
- Стойте, стойте, милочки!.. Пошто разбоем? Чай, не басурмане какие, так и быть поднесу. Найду малу толику.
- Вот это по-нашему. Неси, хозяин!
Ватага уселась за столы, а Евстигней поманил Гаврилу.
- Помогай, милок.
- А Варька? Подымусь, кликну.
- Не, пущай носа не кажет. Ох, разорят меня, нечестивцы. Эку ораву накормить надо.
Вздохнул скорбно, однако и снеди принес, и медку бражного поставил.
"Хоть бы так обошлось. Народ лихой. В соседней вотчине, чу, боярские хоромы порушили, животы пограбили, а боярина дегтем вымазали - да в кучу назема. Уж не те ли самые? Упаси, господь!"
Слушал, поддакивал, ходил со смирением. Раза два поднимался наверх, ступал к горнице, ловил ухом богатырский храп.
"Крепок на сон Федотка. Изрядно винца-то хлебнул, вот и сшибло".
Веселые начали укладываться на ночлег; валились на пол, заполонив подклет. Вожака Евстигней позвал наверх.
- В горнице-то повадней будет, милок. Тут, правда, у меня мужичок проезжий. Вишь, как разливает. Поди, не помешает?
- Мужик-то? Чудишь, хозяин. Наш Филипп ко всему привык, - Сергуня широко зевнул и повалился на лавку, Сыто, размеренно молвил: - Толкни на зорьке.
Евстигней вышел из горницы и столкнулся в дверях с Федоткиными мужиками.
- А нам куды? В подклете ступить негде, - сказал Изоська.
Евстигней малость подумал и ткнул перстом себе под ноги.
- Вот тут и заночуем. И я с вами. Щас овчину брошу. Ладно ли?
Мужики согласно мотнули бородами: и Федотка рядом, и хозяин с ними.
Евстигней поднялся, когда загуляла заря и робкий свет пробил сумрак сеней. На дворе горланили петухи.
"Пора вожака подымать, неча дрыхнуть".
Сергуня вставал тяжко, зевал, тряс головой.
- Чару бы, хозяин.
- Налью, милок, налью.
Опохмелившись, Сергунй спустился в подклет, принялся расталкивать ватагу.
- Вставай, веселые. В путь!
Снялись быстро, знать, и впрямь торопились.
- Прощевай, хозяин. Добрые мы седни, порухи чинить не будем. Не поминай лихом, - молвил на прощание Сергуня.
- С богом, с богом, милочки.
Когда вымелись со двора, спросил Гаврилу:
- С чего бы им поспешать? Не ведаешь, Гаврила?
- Ведаю. Вечор спьяну-то проболтались. Боярские хоромы, чу, разорили. Губные же старосты20 стрельцов за ими снарядили, вот и недосуг гостевать.
- Вона как, - протянул Евстигней. - Хоть нас бог-то миловал,
Федотка проснулся от шумной брани хозяина постоялого двора. Тот сновал по горнице и сыпал проклятия:
- Нищеброды, паскудники, рвань воровская!
Было уже утро, и солнечный луч грел избу. Федотка потянулся, сел на лавку и с минуту, кряхтя и покачиваясь, тупо глядел в пол. Потом поднял кудлатую башку на Евстигнея.
- Че орешь?.. Тащи квасу.
Евстигней, сокрушенно покачивая головой, заохал:
- Ой, беда, милок, ой, напасть на мою голову! Кафтан-то новехонький, суконный. Намедни справил.