"Куды ему в батюшки?! Нельзя Васюту до храма, молод. Барабошка он, рот до ушей. Не пойдем в храм!"
Но старцы их словам не вняли.
"Веселье не грех, остепенится".
Ехал хмурый, в попы не хотелось. Вздыхал дорогой:
"И что это за радость - на девок не погляди, с парнями не поозоруй. Докука!"
Чем дальше от Ростова, тем глуше и сумрачнее тянулись леса. Возницы сидели хмурые, настороженные, зорко вглядываясь в пугающую темень бора. Хоть и топор да рогатина подле, но на них надежа плохая. У Багрея ватага немалая, не успеешь и глазом моргнуть, как под разбойный кистень угодишь. Хуже нет на Москву ехать, кругом смута, шиши22 да тати. Лихое время!
- Помоги, осподи! - истово крестился возница и тихо ворчал. - Худо живем, паря, маятно. Куды ни кинь - всюду клин. На барщине спину разогнуть неколи. Приказчик шибко лютует. Чуть что - и кнут, а то и в железа посадит.
Возница тяжко вздохнул и надолго замолчал. Чуть повеселел, когда лес поредел, раздвинулся и обоз выехал к небольшой деревеньке.
- Петровка. Тут, поди, и заночуем. Вон и Егор, большак наш, машет на постой. К мужикам пойдем кормиться.
В деревеньке тихо, уныло. Утонули в бурьяне курные избенки под соломенной крышей. Меж дворов бродит тощая лохматая собака.
- Экое безлюдье, - хмыкнул возница. - Куда народ подевался? Бывало, тут с мужиками торговались. Реки-то у них нет, леща брали.
Обозники распрягли лошадей и пошли по избами. Но всюду было пусто, лишь у церквушки увидели дряхлого старика в ветхом рубище. Тот стоял пред вратами на коленях и о чем-то тихо молился.
- Здорово жили, отец, - прервал его молитву Егор.
Старик подслеповато, подставив сухую ладошку к седеньким бровям, глянул на мужика.
- Здорово, родимый... Подыми-ка меня, мочи нет.
Мужики подхватили деда за руки, подняли.
- Не держат ноги-то, помру завтре. Вы тут, чу, на ночлег станете. Похороните, родимые, а я за вас богу помолюсь. Не задолго, до солнышка уберусь. Вот тут, за храмом, и положите.
- Пожил бы, отец. Успеешь к богу-то, - молвил большак.
- Не, родимые, на покой пора.
- А где ж народ, отец?
- Сошли. Кто в леса, а кто в земли окрайные. От Микиты Пупка сошли, озоровал осударь наш, шибко озоровал. От бессытицы и сбёгли.
Старик закашлялся, изо рта его пошла сукровица. Мужики внесли деда в ближнюю избу, положили на лавку. Когда тот отдышался, Васюта протянул ему ломоть хлеба.
- Пожуй, отец.
Старик вяло отмахнулся.
- Не, сынок. Нутро не принимает.
- Плох дед. Знать и впрямь помрет, - перекрестился большак и повелел скликать мужиков.
Растопили печь, сварили уху. Ели споро: рано подыматься.
- Дни погожие, как бы тухлец не завелся, - степенно ронял за ухой Егор. - Тогда хлебнешь горя. На царевом дворе за таку рыбу не пожалуют. Либо кнутом попотчуют, либо в темницу сволокут. При государе Иване Васильевиче знакомца моего, из Ростова, на дыбе растянули. Доставил на Кормовой двор десять чанов, а один подыспортился. Царев повар съел рыбину да и слег - животом занедужил. Может, чем и другим объелся, но указал на большака. Схватили - и на дыбу, пытать зачали. Пошто-де, государя умыслил извести? Не кинул ли в бочку зелья отравного? Так и загубили человека.
- Проклятое наше дело, - угрюмо проронил один из возниц.
- Худое, братцы, - поддакнул Егор. - Я с теми подводами тоже ходил. Впервой на Москву послали. Приехал в Белокаменну - рот разинул. Кремль, терема, соборы. Сроду такой красы не видел. А вспять из царева града ехал кровушкой исходил, пластом на телеге лежал. Едва ноги не протянул. И не один я. Всех батогами пожаловали. Вот так-то, ребята!
Поднялись на зорьке. Васюта тронул старика за плечо, но тот не шелохнулся. Прислонился ухом к груди, она была холодной и безжизненной. Широко перекрестился.
- Преставился наш дед. Надо могилу рыть.
- Батюшку бы сюды. Грешно без отходной, - молвил Егор.
Мужик из Угодич кивнул на Васюту.
- В попы его отрядили. За благословением к патриарху едет.
- Вона как, - протянул Егор. - Так проводи упокойника, христов человек.
- Не доводилось мне. Канон у белогостицких монахов постиг, но сам не погребал, да и нельзя без духовного сана, - растерялся Васюта.
- Ничего, перед богом зачтется. Ты тут молись, а мы домовину пойдем ладить.
Мужики вышли из избы, и Васюта остался один с покойником. Боязни не было, но молитвы почему-то вдруг забылись, и не сразу он припомнил нужный канон, где просил у господа простить земные грехи раба божия Ипатия и упокоить его в вечных обителях со святыми.
Похоронив старца, тронулись дальше. И вновь обступили дремучие леса; однако до Переяславля ехали спокойно - ни с одной разбойной ватагой не встретились - и все же в верстах тридцати от Москвы пришлось взяться за топоры.
Налетели скоморохи - хмельные, шумные, дерзкие; обступили обоз, оглушили бубнами, рожками и волынками. Вожак, рыжекудрый детина, вспрыгнул на переднюю подводу.
- Что везем, бородачи? Кажи товар красный, наряжай люд сермяжный!
- Людишки мы малые, шли бы себе, - зажав в руке топор, хмуро бросил большак.
Детина шмякнул дубиной по чану.
- Зелено винцо, ребятушки! Гулять будем!
- Не тронь. Рыбу везем.
- Ай, врешь. Глянем, ребятушки!
Вышиб днище, запустил пятерню в чан и тотчас отдернул руку.
- Винцо ли, Сергуня?