Пришел тучный поп в рясе. Осенил Настену медным крестом, молвил, обращаясь к народу:
- Подайте рабе божией Анастасии на домовину и свечи.
Мужики потянулись на торг, а старушки и молодые женки принялись кидать деньги.
Неожиданно к голове метнулась свора голодных бродячих псов. Настена страшно закричала.
- Гоните псов! - крикнул стрельцам Болотников, но те и ухом не повели: царев указ крепок, никому не позволено прийти к женке на помощь.
Иванка, расталкивая толпу, кинулся к Настене, но было уже поздно: псы перегрызли горло.
- Куды прешь, дурень! - замахали бердышами стрельцы. - В застенок сволокем!
Болотников зло сплюнул и пошел прочь.
- Отмаялась, родимая, - послышался сердобольный голос благообразной старушки в темном косоклинном сарафане. - Прости, царь небесный, рабу грешную.
На крыльце Съезжей плакал юрод.
ГЛАВА 14
КОМУ ЛЮБА, КОМУ НАДОБНА?
Кабак гудел. За грязными, щербатыми, залитыми вином столами сидели питухи. Сумеречно, чадят факелы а поставцах, пляшут по закопченным стенам уродливые тени. Смрадно, пахнет кислой вонью и водкой. Гомонно. Меж столов снуют кабацкие ярыжки: унимают задиристых питухов, выкидывают вконец опьяневших на улицу, подносят от стойки сулеи, яндовы и кувшины. Сами наподгуле, дерзкие.
Иванка с Васютой протолкались к стойке.
- Налей, - хмуро бросил целовальнику Болотников.
- Сколь вам, молодцы? Чару, две? - шустро вопросил кабатчик. Был неказист ростом, но глаза хитрые, пронырливые.
- Ставь яндову. И закуски поболе.
- Добро, молодцы... Ярыжки! Усади парней.
Мест за столами не было, но ярыжки скинули с лавки двух бражников, отволокли их в угол.
- Садись, ребятушки!
Метнулись к стойке, принесли вина, чарки, снеди. Мужики за столом оживились:
- Плесни из яндовы, молодцы. Выпьем во здравие!
Болотников глянул на умильно-просящие рожи и придвинул к бражникам яндову.
- Пейте, черти.
Питухи возрадовались:
- Живи век!
Кабак смеялся. Иванка много пил, хотелось забыться, уйти в дурман, но хмель почему-то не туманил голову.
- Будет, Иванка, - толкнул в бок Васюта.
- Идем, друже.
Вышли на Вечевую. Здесь вновь шумно. Плюгавый мужик-недосилок в вишневой однорядке тащил за пышные темные волосы молодую женку в голубом сарафане. Кричал, тараща глаза на толпу:
- Кому люба, кому надобна?
Женка шла, потупив очи, пылало лицо от стыда.
- Велик ли грех ее, Степанка?
- Себя не блюла, православные. С квасником греховодничала, - пояснил муж гулящей женки,
- Хо-хо! Добра баба.
- Куды уж те, Степанка. Квел ты для женки, хе!
Старухи заплевались, застучали клюками:
- Охальница!
- Не простит те, господь, прелюбодейства!
- В озеро ее, Степанка!
Старухи костерили долго и жестоко, а мужики лишь грызли орешки да посмеивались.
- А ведь утопят ее, - посочувствовал Васюта.
- А что - и допрежь топили?
- И не одну, Иванка. Камень на шею - и в воду. Тут женок не жалеют. Как не мила, аль согрешила, так и с рук долой. У Левского острова топят.
А мужик-недосилок все кричал, надрывался:
- Кому мила, кому надобна?
Но никто не шелохнулся: кому охота брать грешницу, сраму не оберешься. Пусть уж женка идет к царю водяному.
- Дай-ка, зипун, друже, - проронил Иванка.
Васюта снял. Болотников продрался сквозь густую толпу и накрыл женку зипуном.