Багрей, поблескивая топором, шагнул к боярскому сыну.
- А ныне твой черед, молодец.
Из волчьей клети донесся жуткий, отчаянный вопль Прошки.
ГЛАВА 2
НА ДВОРЕ ПОСТОЯЛОМ
Голубая повязь сползла к румяной щеке, тугая пшеничная коса легла на высокую грудь.
Евстигней застыл подле лавки, смотрел на спящую девку долго, с прищуром.
"Добра Варька, ох, добра".
За бревенчатой стеной вдруг что-то загромыхало, послышались голоса.
Глянул в оконце. Во двор въехала подвода с тремя мужиками. Один из них, чернобородый, осанистый, в драной сермяге, окликнул:
- Эгей, хозяин!
Евстигней снял с колка кафтан, не спеша облачился. Спускаясь по темной лесенке, бурчал:
- Притащились, нищеброды, голь перекатная.
Вышел на крыльцо смурый.
- Дозволь заночевать, хозяин.
Евстигней зорко глянул на мужиков. Народ пришлый, неведомый, а время лихое, неспокойное, повсюду беглый люд да воровские людишки шастают. Вот и эти - рожи разбойные - один бог ведает, что у них на уме.
- Без подорожной не впущу. Ступайте с богом.
- Не гони, хозяин. Есть и подорожная.
Чернобородый сунул руку за пазуху, вытянул грамотку. Евстигней шагнул ближе, недоверчиво глянул на печать.
- Без обману, хозяин. В приказе9 писана. Людишки мы Василия Шуйского. Из Москвы в Ярославль направляемся. Да тут все сказано, чти.
Евстигней в грамоте не горазд; повернулся к подклету, крикнул:
- Гаврила!
Из подклета вывалился коренастый мужик в пеньковых лаптях на босу ногу. В правой руке - рогатина, за кушаком - пистоль в два ствола. Сивая борода клином, лицо сонное, опухшее.
- Чти, Гаврила.
Гаврила широко зевнул, перекрестил рот. Читал долго, нараспев, водя пальцем по неровным кудрявым строчкам.
"Ишь ты, не соврали мужики", - крутнул головой Евстигней и вернул чернобородому грамотку.
- Ты, что ль, Федотка Сажин?
- Я, хозяин. Да ты не гляди волком. Пути-дороги дальние, вот и поободрались. Людишки мы смирные, не помешаем. Ты нас покорми да овса лошаденке задай.
- Деньжонки-то водятся, милок?
- Да каки ноне деньжонки, - крякнул Федотка. - Так, самая малость. Да ты не сумлевайся, хозяин, за постой наскребем.
- Ну-ну, - кивнул Евстигней.
Мужики пошли распрягать лошадь. Евстигней же поманил пальцем Гаврилу, шагнул с ним в густую сумрочь сеней.
- Поглядывай. У них хоть и подорожная, но неровен час.
- Не впервой, Евстигней Саввич... Дак, я пойду?
- Ступай, ступай, Гаврила. Поторопи Варьку. Пущай снеди принесет.
Вновь сошел вниз. Солнце упало за кресты трехглавого храма. Ударили к вечерне. Евстигней и мужики перекрестили лбы.
- В баньку бы нам, хозяин, - молвил Федотка. - Две седмицы10 не грелись.
- В баньку можно, да токмо...
- Заплатим, хозяин. Прикажи.
Евстигней мотнул бородой, взглянул на лошадь. Эк, заморили кобыленку. Знать, шибко в город торопятся. Поди, неспроста.
После бани мужики сидели в подклете - красные, разомлевшие - хлебали щи мясные, запивали квасом. Федотка, распахнув сермягу, довольно крякал, глядел на Евстигнея ласково и умиротворенно.
- Ядрен квасок, - подмигнул застолице. - А теперь бы и винца не грех. Порадей, хозяин.
Гаврила проворно поднялся с лавки и шагнул к двери. Но Евстигней остановил.
- Я сам, Гаврила,
Караульному своему погреб не доверял: слаб Гаврила до вина, чуть что и забражничает.
Принес яндову, поставил чарки.
- На здоровье, крещеные.
Мужики выпили, потянулись к капусте. Федотка разгладил пятерней бороду, налил сразу по другой чарке.
- Первая колом, вторая соколом, э-эх!