- У меня просить нечего, кончай потеху, - хмуро бросил Болотников.
- Не торопись, на тот свет поспеешь... Есть чего, Ивашка. Богат ты, зело богат, сам того не ведаешь. Но жизнь еще дороже.
- О чем ты?
- Дурнем прикидываешься аль взаправду не ведаешь? - Мамон подсел к Болотникову, глаза его стали пытливыми, острыми. - А вот ваш, Пахомка Аверьянов, о ларце мне сказывал.
- О ларце?
- О ларце, паря. А в нем две грамотки... Припомнил? Тебе ж их Пахомка показывал.
Болотников насторожился: выходит, Мамон все еще не забыл о потайном ларце. Неужели он вновь пытал Пахома?
- Так припомнил?
- Сказки, Мамон. Ни грамот, ни ларца в глаза не видел.
- Да ну?.. И не слышал?
- Не слышал.
- Лукавишь, паря, а зря. Ведаешь ты о ларце, по зенкам вижу. Нешто кой-то ларец башки дороже? Чудно... Ты поведай, и я тебя отпущу. Не веришь? Вот те крест. Хошь перед иконой?
- Брось, Мамон, не корчь святого. Не богу - дьяволу служишь, давно ему душу продал.
Мамон поднялся и ударил Болотникова в лицо. Иванка стукнулся головой о стену, в глазах его помутнело.
- Припомнил, собака?
- Сам собака.
Мамон вновь ударил Болотникова.
- Припомнишь, Ивашка. Как огнем зачну палить, все припомнишь. Мой будет ларец.
Откинул крюк, распахнул дверь.
- Ермила, отведи парня в яму!
Одноух недовольно глянул на атамана.
- Пора бы и на плаху, Багрей. Чего тянешь?
- Утром буду казнить.
Ермила позвал лихих, те отвели Иванку за атаманову избу, столкнули в яму с водой.
- Прими христову купель!
Сгущались сумерки. Лес - темный, мохнатый - тесно огрудил разбойный стан, уныло гудел, сыпал хвоей, захлебывался дождем. Прошел час, другой. Караульный, сутулясь, подошел к яме, ткнул рогатиной о решетку.
- Эгей, сын боярский!
Иванка шевельнулся, отозвался хрипло:
- Чего тебе?
- Не сдох? Поди, худо без одежи, а?
Голос караульного ленив и скучен. Иванка промолчал. Караульный сморкнул, вытер пальцы о штаны.
- Один черт помирать. Ты бы помолился за упокой, а?
Иванка вновь смолчал. Босые ноги стыли в воде, все тело била мелкая дрожь.
- Чей хоть родом-то, человече? За кого свечку ставить?
Но ответа так и не дождался.
Мамон лежал на лавке. Скользнул рукой по стене, наткнулся на холодную рукоять меча в золотых ножнах.
"Князя Телятевского... Горюет, поди, Андрей Андреич. Царев подарок".
Вспомнил гордое лицо Телятевского, ухмыльнулся.
"Не довелось тебе, князь, надо мной потешиться. Ушел твой верный страж, далече ушел. Теперь ищи-свищи".
Еще прошлым летом Мамон жил в Богородском. После бунта Телятевский спешно прискакал в вотчину с оружной челядью. Был разгневан, смутьянов повелел сечь нещадно батогами. Всю неделю челядинцы с приказчиком рыскали по избам, искали жито.
- Худо княжье добро стережешь, Мамон. Разорил ты меня, пятидесятник. Ежели хлеб пропадет, быть тебе битым. Батогов не пожалею, - серчал Телятевский.
Но хлеб как сквозь землю провалился. Телятевский повелел растянуть Мамона на козле. Тот зло сверкнул глазами.
- Не срами перед холопами, князь. Служил тебе верой и правдой.
- Вон твоя служба, - Телятевский показал рукой на пустые амбары. Вяжите его!
- Дружинник15 все же... По вольной к тебе пришел, - заметался Мамон.
- Ничего, не велик родом. Приступайте!
Привязали к скамье, оголили спину. Били долго, кровеня белое тело. Мамон стонал, скрипел зубами, а затем впал в беспамятство. Очнулся, когда окатили водой. Подле стоял ближний княжий челядинец Якушка, скалил зубы:
- Однако слаб ты, Мамон Ерофеич. И всего-то батогом погрели.
- Глумишься? Ну-ну, припомню твое радение, век не забуду, - набычась, выдавил Мамон.