- Превосходно знаю.
- Ну, так взгляните... - И он вытащил из кармана своего достаточно жалкого европейского платья длинное послание, которое он взял у контрабандиста Магаля после того, как задушил его на побережье Батавии. Не выпуская пакета из рук, ой показал его Родену.
- Это действительно почерк господина Жозюе, - сказал последний, протягивая руку за письмом.
Но Феринджи проворно и благоразумно спрятал его в карман.
- Позвольте вам заметить, месье, что у вас странный метод исполнять поручения, - сказал Роден. - Письмо адресовано мне... И раз его доверил вам месье Жозюе... то вы должны...
- Это письмо не было доверено мне господином Жозюе, - прервал Феринджи Родена.
- Как же оно к вам попало?
- Один контрабандист на Яве предал меня. Жозюе заказал место на пароходе для этого человека и поручил ему это письмо. Я задушил контрабандиста, взял письмо, воспользовался билетом и явился сюда...
Душитель произнес эти слова с мрачным хвастовством. Его дерзкий, угрюмый взор не опустился под проницательным взором Родена, который с живостью поднял голову и не без любопытства взглянул на человека, сделавшего это странное признание.
Феринджи думал поразить или запугать Родена своим кровожадным хвастовством, но, к его великому изумлению, социус, по-прежнему бесстрастный как труп, просто заметил:
- А!.. Так на Яве душат?
- Так же, как и в других местах, - с горькой улыбкой отвечал Феринджи.
- Я не желаю вам верить... но нахожу, что вы необыкновенно откровенны, месье... Ваше имя?
- Феринджи.
- Итак, господин Феринджи, чего же вы хотите? Благодаря ужасному преступлению вы захватили адресованное мне письмо, а теперь отдать мне его не решаетесь...
- Потому что я его прочел, и оно может мне быть полезно.
- А... вы его прочли? - спросил, слегка смутившись, Роден; затем он продолжал: - Правда, принимая во внимание способ, каким вы достаете чужие письма, трудно ожидать от вас большой скромности... Что же вы узнали полезного для себя в этом письме господина Жозюе?
- Я узнал, брат... что вы, как и я, - сын доброго дела.
- О каком добром деле вы толкуете? - спросил изумленно Роден.
С горькой иронией Феринджи продолжал:
- В письме господин Жозюе вам пишет: "Послушание и смелость. Тайна и терпение. Хитрость и отвага. Союз между нами, кому родиной служит весь мир, семьей наш орден, а главой Рим!"
- Может быть, он действительно мне и писал это. Но что вы отсюда заключаете?
- Наше дело, как и ваше, брат, имеет весь мир родиной, семьей сообщников, а главой - Бохвани!
- Я не знаю такой святой, - смиренно заметил Роден.
- Это наш Рим! - отвечал душитель и продолжал: - Господин Жозюе говорит также о тех служителях вашего дела, которые рассеялись по всему миру, чтобы работать во славу Рима. Служители Бохвани также рассеялись по всему миру работать в ее славу.
- Что же это за служители Бохвани, господин Феринджи?
- Люди решительные, смелые, терпеливые, хитрые, упорные, которые для торжества своего дела пожертвуют родиной, отцом, матерью, братом, сестрой и которые смотрят на тех, кто не с ними, как на врагов.
- Мне кажется, что в упорном и исключительно религиозном духе вашего дела много хорошего, - набожно и скромно произнес Роден. - Только я хотел бы узнать его, цели и стремления.
- Как и вы, брат... мы делаем трупы.
- Трупы? - воскликнул Роден.
- В своем письме господин Жозюе говорит вам: "Высочайшая слава нашего ордена в том, что он делает из человека труп" (*8). Мы тоже делаем из человека труп... Смерть людей услаждает Бохвани.
- Но позвольте, сударь! - воскликнул Роден. - Господин Жозюе говорит о душе... о воле, о мысли, которые должны быть убиты дисциплиной.
- Это правда... Вы убиваете душу... а мы тело. Руку, брат: вы такие же охотники за людьми, как и мы.
- Повторяю вам, месье, что тут говорится об убиении воли... мысли...
- А чем же являются тела, лишенные воли и мысли, как не трупами?.. Полно, полно, брат: мертвецы, удавленные нашим шнуром, не более безжизненны и не более холодны, чем те, которых создает ваша дисциплина. Давайте вашу руку, брат... Рим [в латинском языке - слово женского рода] и Бохвани - сестры!
Несмотря на кажущееся спокойствие, Роден не без тайного страха думал о том, что письмо Жозюе, где, конечно, была речь о Джальме, находится в руках негодяя, каким казался Феринджи. Роден был уверен, что принц не сможет явиться завтра, но, не зная отношений, которые возникли у него с метисом после кораблекрушения, он считал этого человека очень опасным. Чем сильнее была его внутренняя тревога, тем спокойнее и пренебрежительнее казался его тон:
- Ваше сопоставление Рима и Бохвани очень остроумно... - сказал он. Но что же вы из этого заключаете?
- Я хочу только вам показать, кто я и на что я способен, чтобы вы убедились, что меня лучше иметь другом, чем врагом.
- Другими словами, - с презрительной иронией заговорил Роден, - вы принадлежите к индийской секте убийц и прозрачно намекаете на участь человека, у которого вы украли адресованные мне письма. Со своей стороны я могу только со всей скромностью заметить вам, господин Феринджи, что, если вам здесь придет охота превратить кого-нибудь в труп из любви к Бохвани, вашей богине, то, так как душить людей не принято, вам отрубят голову из любви к другой богине, которую в обиходе зовут Правосудием.
- А что мне сделают за попытку кого-нибудь отравить?
- Я должен позволить себе заметить вам, господин Феринджи, что мне некогда проходить с вами курс уголовного права. Советую только воздержаться от желания кого-нибудь задушить или отравить. Последнее слово: угодно вам отдать мне письмо господина Жозюе?
- Где речь идет о принце Джальме? - сказал метис и пристально уставился на Родена, который, несмотря на внезапную и мучительную тревогу, оставался непроницаем и совершенно спокойно и просто отвечал:
- Так как я писем не читал, то и ответить вам не могу. Прошу вас, а если нужно, так буду требовать через суд отдать мне эти письма. Иначе извольте выйти.
- Через несколько минут вы будете умолять, чтобы я остался, брат.
- Сомневаюсь.
- Несколько слов совершат это чудо... Что, если я вам скажу, что вы послали в замок Кардовилль врача, чтобы отравить принца Джальму... не совсем... хотя бы на время?
Роден невольно вздрогнул и сказал:
- Я вас не понимаю...
- Правда, я бедняк, иностранец, произношение у меня плохое... но я постараюсь выразиться яснее... Я знаю из писем господина Жозюе, как важно для вас, чтобы принц Джальма не мог быть здесь завтра... и знаю, что вы для этого предприняли. Поняли вы меня теперь?